Следи за своим тоном, Паук. Или я оторву тебе лапки.
Нет. Ты не посмеешь. Фабий пристально посмотрел на него. Иначе Эйдолон может разочароваться. А ты прекрасно знаешь, что бывает, когда он расстраивается.
Алкеникс отступил, непринужденно рассмеявшись.
Вот тот Паук, которого я помню. Быстро улепетывающий от любой конфронтации. Он покачал головой. Выпроводи свою дворняжку, Фабий. Я хочу поговорить с тобой наедине.
Игори гортанно зарычала, но затихла, поймав взгляд Фабия.
Ступай, тоном, не допускающим возражений, приказал он. Игори повернулась и вышла, не убирая руки с оружия. Как он и надеялся, вышла она через главный входхотя бы на какое-то время подворотни останутся в секрете.
Фабий повернулся к Алкениксу.
Доволен?
Это вряд ли. Мне вообще не особо нравится текущая ситуация, ответил тот.
Не удивлен. Ты всегда на что-то жаловался.
Алкеникс взял скальпель с лотка для инструментов и повернул так, чтобы поймать им свет.
Зачем эта враждебность, Фабий? Мы не причинили вреда ни одному из твоих питомцев. Флавий чуть подался вперед и приподнял брови. Пока.
Апотекарий фыркнул:
Да пожалуйста, можешь попробовать. Мои питомцы, как ты их называешь, вполне способны позаботиться о себе. А враждебен я лишь потому, что меня держат в плену на собственном корабле те, у кого мало причин любить меня.
И чья это вина?
Твоя. Твоя и таких, как ты. Фабий внимательно посмотрел на него. Неблагодарное, подлое дурачье, все до единого. И самый подлый и неблагодарный среди васЭйдолон. Да если б не я, он бы стал еще одной жертвой нашего своенравного отца. Очередным персонажем, выброшенным на свалку истории. Апотекарий ткнул в Алкеникса пальцем. Без меня все вы обратились бы в прах. А что взамен? Изоляция. Преследование. Фабий сделал паузу и фыркнул. Хотя, если подумать, ведь так было всегда, правда? Я восстановил легион, по одной спирали ДНК за другой, когда чума угрожала уничтожить его. Я вытащил его из пропасти, а в награду он столкнул туда меня.
Ты закончил? спустя мгновение отреагировал префект.
Я только начал, отрезал Фабий, отворачиваясь. Как ты узнал, где меня найти, Флавий? Не надеялся, что за моей деятельностью кто-то следит, тем паче мои бывшие братья.
Мне кажется, это вполне очевидно, учитывая, как легко чужаки заманили тебя в ловушку. Алкеникс положил скальпель на место. Но мне известно лишь то, что мне передали: Эйдолон знал, где ты находишься, или, вернее, где будешь, и потому послал меня перехватить тебя несколько недель назад.
Он огляделся вокруг.
К сожалению, этот твой корабль намного быстрее, чем я предполагал.
Так и есть. Фабий ухмыльнулся и посмотрел на своего пленителя. Так зачем ты пришел ко мне, Флавий? Уверен, у тебя так много важных дел Байл подтащил ближе поднос с эльдарскими свитками, которые принесли близнецы с мира-корабля, окинул взглядом пергамент, а затем оторвал кусок и вцепился в него зубами. Увидев, как скривился Алкеникс, он лишь улыбнулся ртом, полным разорванных клочьев, и проглотил их. Представь, брат, некоторые эльдары хранят знания на слоях искусственно выращенной кожи, что «запоминает» информацию так же, как человеческий мозг. Методом многих проб и ошибок я приучил свою омофагию поглощать и перерабатывать информацию с такого пергамента.
Ты и в самом деле ешь эту мерзость?
Флавий, мы ведь ели и худшие вещи. Фабий оторвал еще кусок и начал жевать. Помнишь Гейст? Скольких рабов роя улаши мы съели, пытаясь найти их боевую королеву?
На вкус они были как дерьмо, проворчал чемпион.
В этом нет ничего удивительного, если знать, как работают их внутренние органы.
И зачем тебе жрать пергамент, когда можно взять куда более приятные блюда? Алкеникс покачал головой. Паук, ты всегда был странным.
А ты как был, так и остался олухом, Флавий, хотя я надеялся, что за прошедшие века ты исцелишься от глупости. Не хочешь ли все-таки объяснить, зачем прервал мою экспедицию?
Мне казалось, я спасаю твою жалкую шкуру Префект расхохотался. О, все слышанные мной истории бледнеют по сравнению с правдойгрозным Живодером, преследуемым кучкой клоунов-ксеносов. Паук, не знаешь, почему им так сильно хочется оторвать тебе голову?
Полагаю, это месть за мое участие в рейде на Лугганат. Фабий откусил еще кусок, покосившись на белую ухмыляющуюся маску. Психокость все еще покрывала кровь ее предыдущего обладателяеще один дар близнецов. Если я поймаю хоть одного живьем, то обязательно спрошу.
Возможно, однажды тебе это удастся, Алкеникс усмехнулся, а пока я взял на себя смелость приказать команде твоего мостика проложить курс на Гармонию. С тобой хочет поговорить Эйдолон.
Гармония? Фабий обернулся и прищурился. Чего он от меня хочет, и почему именно там? Это его очередная бестолковая шутка?
Чувство юмора Эйдолона проснулось лишь после того, как Фулгрим отрубил ему голову, и потому неудивительно, что оно было таким извращенным и непредсказуемым. Часто ребячество первого лорда-командующего превращало целые планеты в безжизненные пустыни.
Ха, даже если бы я знал, то не сказал бы тебе, Паук. Но не сомневайся, едва ли Эйдолон хочет просто уберечь тебя от дружелюбных ксеносов. Пока женаслаждайся своим обедом.
Фабий наблюдал за уходящим Флавием, а перед глазами у него мелькали образы распластанного и расчлененного тела брата на смотровом столе. Затем, повернувшись, он взял окровавленную арлекинскую маску и некоторое время разглядывал ее в тишине, пока вокруг него суетился пробирочник, проверяющий функции его брони.
Алкеникс задал уместный вопрос. Почему арлекины преследовали его даже спустя столетия? Чего они этим добивались? Возможно, для них это было простым развлечением среди важных заданий? Быть может, он оскорбил эльдаров, ускользнув у них из-под носа на Лугганате? Или настоящая причина была куда более зловещей?
Так вот почему ты являешься во снах к моим творениям, дитя мое? пробормотал он. Мелюзина все еще пыталась доставить ему предупреждение, хотя он понятия не имел, от чего она хотела предостеречь его. Впрочем, похоже, не знала этого и она сама.
Фабий размышлял о картинах будущего, которые ему довелось узреть в лугганатской роще кристальных провидцев, а также о предвестиях и знамениях, что он видел с тех пор. В одних сценариях завтрашнего дня он преуспевал, в другихтерпел неудачу, но везде его выживание зависело от ухода с намеченного пути. Казалось, чтобы вырастить неолюдей, сперва он должен был умереть. Формально его это устраивало, но подобный исход представлялся все более сомнительнымего гибель в настоящий момент оставила бы их без направляющей длани. А они ведь были еще совсем как дети. Все еще такие несовершенные. Ему требовалось больше времени.
Он не мог умереть до завершения своего великого труда. Но, в конце концов, даже здравый смысл должен склониться перед избытком фактов, как бы странно это ни выглядело. За десятилетия, минувшие с тех пор, как ему стало известно об интересе арлекинов к его персоне, Фабий начал сомневаться в природе судьбыкак его собственной, так и его творений.
Склониться перед судьбой. Судьбой слова срывались с языка Фабия, как проклятия. Какой еще судьбой? Судьбаслово, которым невежды называют причинно-следственные связи. Ее определяет не космический замысел, но простая цепь причин и следствий. Человек делает выбор, вызывающий последствия. По воде идет рябь. Но рябь не предопределена. Так не бывает.
Поверить в судьбу значило покориться ограничениям своего бытия, чего Фабий Байл никогда не смог бы сделать. Судьба требовала от него умереть из-за скверны, терзающей тело. Требовала погрузиться в пучину порока, как сделали братья. Требовала умереть бессчетные тысячи раз.
Но я все еще здесь, несломленный, пусть и не неизменный. Он смотрел на маску, следя за ее вечно меняющимися контурами, и улыбался. Если бы я был поэтом, то сказал бы: вот ономое истинное предназначение. Быть скалой на пути реки, вечной и незыблемой. Он посмотрел на заботящихся о нем закутанных существ, и улыбка пропала. Но как долго я могу продержаться? Что потом будет с вами, мои малыши? Что станет со всем, что я создал, когда я умру?
Думал ли об этом Труп-Император, сидя на Троне в последние часы перед тем, как отдать приказ, обрекший его на вечную полужизнь?
Думал ли ты в последние мгновения о том, верен ли был твой путь? проговорил он вслух. Понимал ли, что будешь вечно нависать над своими творениями, словно мрачная тень, из которой им не сбежать?
Нет, нет, это было бы совершенно не похоже на Императора Человечества. Он бы просто сделал выбор, веря, что его путьединственно возможный.
И я должен быть таким же, ведь без веры в себя возникают сомнения, а сомнения ведут к неудаче. Пальцы сжались на маске, разломав ее на части. Я буду продолжать, пока не завершу свой труд. А потом уйду. Я не стану душить их развитие, как это сделал ты. Когда они перестанут нуждаться во мне, я с радостью покину их, зная, что оставил наследие, которое переживет вечность. Пусть Галактика сгорит, ведь мои дети будут править тем, что воспрянет из пепла. Он смахнул осколки. Но не сегодня. Еще нет.
Смотровая площадка на корме вторила звукам совершенствавозвышенному хору голосов, слившихся в песне экстаза и боли. То был трубный зов охотников на тропе, идущих по следу самой неуловимой добычи. А XII миллениал составляли поистине умелые охотники. Их бывший командир, Касперос Тельмар, Блистательный Король в Радостном Отдохновении, поставил их на тропу, и они продолжали следовать ей даже после его смерти.
Многие из них сейчас занимали «бухту»ангарный отсек, где собственными путями шли к совершенству. В конце концов, им больше некуда было пойти, поскольку их угодья ограничили на время путешествия новые хозяева «Везалия». Большинство пребывало в счастливой беспечности и не замечало своего заключения, ведь привычное положение дел почти не изменилось. Иные же, кто был не так весел, строили заговоры против тех, кто лишил их свободы.
Савона вышагивала вдоль верхнего причала, кипя от негодования, а за ней, как всегда, плелся Беллеф. Руки у нее чесались из-за отсутствия оружияв данный момент она ничего так не хотела, как заявить о своем превосходстве над этими новичками, но такой возможности ей не дали. Как будто она не стоила их времени. Подумав об этом, Савона оскалила клыки. Так было и оставалось всегда, с самого первого часа, как она вступила в легион.
Когда-то она восхищалась имиони казались ей вершиной мироздания. Ангелами, сошедшими с небес в образе людей. Когда они пришли в ее маленький агромир в поисках рабов и припасов, она отправилась с ними по доброй воле, словно невестав измазанном кровью платье из кожи своей же семьи. Она принесла в жертву сердца родных и стала служанкой легиона, который забыл, для чего это вообще нужно. Она носила золотой шейный обруч и испытывала боль и наслаждениестолько наслаждения и боли, что одно переходило в другое, пока она не перестала их различать.
Она положила жизнь, полную рутинного труда, на алтарь острых ощущений и переделала себя под любящим взором Бога. Ее прежнее существование предлагало ей только один путьбыть дочерью губернатора, потом женой губернатора, потом матерью губернатора и, наконец, вдовой губернатора. Вялый цикл безмятежности и спокойствия. Но теперь ее жизнь представляла собой спутанный клубок возможностей с миллионом нитей. Уже только это стоило всего, что она вытерпела и будет терпеть дальше. Настоящий дар богов.
Латы стали еще одним подарком от ее хозяина, преподнесенным, когда он лежал, задыхаясь от своей несчастной жизни, в мире из радужной пыли и поющих ветров. Савона бережно хранила в памяти взгляд тускнеющих глаз, которыми он посмотрел на нее, когда она подкралась к нему сквозь жгучую пыль, сжимая в руке нож. Слух ее по-прежнему ласкали стоны, издаваемые им, пока она снимала с него доспехи, по одной пластине за раз, обнажая засохшее мясо. Не забыла она и того, как он мурлыкал от наслаждения, когда она облачалась в его броню, глубоко вонзавшую в нее колючие контактные узлы и распространявшую грубый новосозданный панцирь под ее покрытой шрамами плотью. Доспех счел Савону благодатной почвой и извлек из ее мяса и костного мозга все необходимое, чтобы превратить ее в нечто, достойное себя.
Теперь латы были ей как вторая кожанаполняли разум довольным урчанием, срастались с ней все более неразрывно. Савона сомневалась, что сможет снять их сейчас, даже если захочет. Доспех был ею в той же мере, в какой она была доспехом. Они стали едины. И все же, хотя она и носила геральдику легиона, его полноправной частью она не являлась.
Некоторые легионеры плотоядно поглядывали на нее, когда она проходила среди них, но все-таки отходили в сторону, как хищники, уступающие место другому хищнику. Она заработала их уважение, но не чувствовала к себе никакого почтения. У нее не было ни звания, ни власти, кроме той, что она вновь и вновь завоевывала своей жестокостью. Некоторое время ее это устраивало. Блистательный Король в Радостном Отдохновении был снисходительным, чем она бесстыдно злоупотребляла. Но теперь, после его гибели, снова возвращались старые истлевшие порядки. Легионеры, и в лучшие времена не слишком быстрые разумом, проваливались обратно в трясину дисциплины и иерархии.
Поэтому Савона убивала тех, кто мог затмить ее своим величием. Не открыто, ведь это бы разом настроило против нее весь XII миллениал. Если у предавших космодесантников и оставались какие-то принципы, так это неприятие того, чтобы смертный посмел забрать жизнь легионера. Таким образом, она незаметно подстрекала их, нашептывая подходящие слова в нужные уши или бросая многозначительные взгляды. Поединки и мятежи, несчастные случаи и свирепые схватки разрушали цепь командования по одному ржавому звену за раз.
Вскоре не останется легионеров, готовых взять на себя бремя лидерства, кроме Савоны, и, оказавшись на самом верху, она легко там удержится. Она была сильна, но не настолько, чтобы забывать о своих слабостях. Тогда и начнется ее истинный труд по избавлению от старых обычаев и превращению банды в нечто достойное ее. XII миллениал умрет и переродится во что-то более могучее. Но только если они останутся живы
Эйдолон, вздохнула она, оглянувшись на Беллефа. Братья звали его уличным поэтом, хотя Савона никогда не слышала, как тот читает стихи. Легионер служил ей с тех пор, как она связала свою судьбу с Двенадцатым. Некоторые среди Детей Императора, подобно ему, также искали себе хозяина, вечно стремясь передать бразды правления своей судьбой другим, пусть даже нерожденным или смертным. Его пороком было прислужничество, из-за чего Беллеф порой казался скорее продолжением ее воли, а не отдельной личностью.
Ты слышала, что говорят, усмехнулся поэт. Несмотря на свою грубую внешность, говорил он голосом гладким, как шелк, и почти музыкальным. Он умер и воскрес благодаря Живодеру. Одни говорят, что лорд-командующий вновь погиб во время Осады Терры, пав от рук позабытого чемпиона Императора-Трупа, а другие верят, что теперь его именем называет себя самозванец. Есть и те, кто убежден, что существует множество Эйдолонов, по воле Темного Принца выросших из капель пролитой крови.
Да, очень познавательно. Но каков он на самом деле? Ты его видел?
Когда-тов лучшие времена, давным-давно и под иными звездами. И что такое истина, если не тень лжи?
Ах, Беллеф, ты, как всегда, любезен фыркнула Савона.
Живу, чтобы служить, миледи.
Савона нахмурилась. Был ли этот Эйдолон настоящим или нет, ее мало волновало. Значение имели только боевая баржа, невозмутимо следовавшая за «Везалием», воины, оккупировавшие каждую палубу фрегата, и то, чем все это угрожало ее амбициям.
Похожий на волка зверь в броне из разрозненных частей и грубо окрашенной одежде внезапно встал на пути, выведя ее из задумчивости, и оскалил на нее зубы, что, впрочем, нельзя было назвать настоящим вызовом. Поскольку Дети Императора были лишены личных рабов на службе у Фабия Байла, они привлекли немало сервов из числа мутировавшего экипажа кораблясуществ, которые искали хозяев менее отстраненных или, возможно, более предсказуемых, чем тот, кого они называли Отец Мутантов. Космодесантники, в свою очередь, приняли столь охотное подчинение как должное.
Мутанты суетились в отсеке, выполняя различные поручения: реквизировали боеприпасы или предметы снабжения, передавали сообщения между офицерами миллениала и бросали вызовы от имени своих господ. Другие, как, например, этот волкообразный, с дикой преданностью оберегали частную жизнь покровителей. Существо перед ней мягко рычало, поигрывая деформированной лапой на рукояти клинка, заткнутого за грязный шелковый пояс на талии. Савона подумала было сломать ему шею или приказать это сделать Беллефу, но потом решила, что это может показаться грубым.