Пока мэр Хмельхольма, приходящий в себя, спускался в просторный холл, вокруг грузным эхом сливались удары из шахт под горами и скрежетания механических вагонеток, доставляющих жителей из недр к нижним ярусам, от горы к горе. Шестеренки, движимые магией, питавшей их и позволявшей вращатьсякак и любые шестеренкикрутились, приводя эти чудеса техники в движение.
А еще здесь гремели и топали големыкуда же без них. Спустившись, Кэйзер как раз прошел мимо парочки с ящиками в руках. Мэр задумчиво пошевелил пальцами механической руки золото-бронзового отлива, чуть испачканной кровью, и словно бы сыграл на невидимом рояле свои любимые, грустные и протяжные ноты: та-та-там-там.
Мэр поднял головуна него смотрел голем на постаменте, огромный, в два раза больше обычного, с металлическими пластинами на суставах и на груди. Даже не планируя, подумал мэр, он сам пришел сюда, именно в это проклятущее место Голем молча пялился в никуда, давя одним своим видом. Кэйзер почувствовал, как к нему тянутся липкие щупальца эфемерных воспоминаний, уносящих далеко-далекоон позволил им коснуться себя и
Кэйзер? в реальный мир мэра вернул шаркающий и чистенький Барбарио Инкубус. Тебе надо меньше смотреть на Анимуса, вот что я скажу, он как-то отключает тебя от реальности.
Барбарио, мэр потер переносицу. У меня все под контролем.
Не спорю, шмыгнул носом алхимик, все еще без сил шаркающий навстречу Кэйзеру. О, новенький мундирчик! По-моему, тут больше золота
Что с тобой случилось? не замечая его слов, спросил Кэйзер. Обычно ты ходишь куда быстрее, и вид какой-то у тебя не слишком рабочий. Даже глаза выглядят чуднее обычного.
У меня случились твои просьбы и заботы! Я в жизни не колол яйца киркой, а только начало. Все это забирает столько сил, а я был так голоден Чуть натюрморт не сожрал, когда вернулся!
Никто в здравом уме не стал бы разговаривать с мэром Хмельхольма в таком тоне и такой манере, но Инкубус не видел в этом ничего такогооставим вопрос о том, был ли он до конца в своем уме, это не так-то важно. Просто алхимик незнаемо сколько лет проработал рука об руку с Кэйзером и считал его суровый взгляд из-под седеющих бровей не более, чем постоянно включенным защитным механизмом. Барбарио знал все, что знает мэрпросто потому, что в большинстве из этого участвовал.
Точнее, знал почти все. Некоторые вещи можно было понять, только взломав сознание мэра. А голова Кэйзера представляла собой адскую машинку, где запутаны сотни проводов, и никогда не знаешь, за какой нужно дернуть.
Мэр махнул рукой. Всегда размышлял строго в рамках прямолинейной логикикак идущее напролом войско. При этом мышление Кэйзера нельзя было назвать неподвижным или закостенелым, о нет, ни в коем случаеум его был подвижен до ужаса, но покоился в каркасах четких и нерушимых, своих логических систем.
Давай ближе к делу, голос Кэйзера затвердел до состояния невозврата. Потому что моя рука
Чуть не сказал «в крови», но вовремя замолчал.
Ой, да, да! закопошился наконец-то дошедший алхимик. Кхм, да где же оно а, вот!
Алхимик вытащил склянку с насыщенно-красной жидкостью и передал Кэйзерутот с громким «хлоп» откупорил ее и выпил залпом.
Я увеличил концентрацию молотого рубина в два раза, проговорил Инкубус. Надеюсь.
Мэр активнее зашевели механической рукоймаленькие шестеренки заскрежетали с новой силой. Кэйзер пару раз сжал руку в кулак. Потом вытер другой рукой кровь. Знал, что Барбарио заметил, просто промолчал.
Отлично! вскинул руки алхимик, но они тут же опали вялыми лентами. Главное, чтобы не было никаких побочных эффектов
Их не будет, улыбнулся Кэйзер почти по-настоящему. Эта эмоция была редкой гостьей на его лице. Я себя отлично чувствую.
Он врал, конечноего душа болталась на скрипящих и разболтанных шарнирах. И кто же тянул тетушку Синтрию за язык
Эээ, ну вот и славно. Я так понимаю, мне налаживать производство?
Мэр махнул механической рукойему явно нравилось это делать.
Позже. Сейчас у нас есть другое дело.
Мне готовить еще один балахон на смену? уточнил алхимик.
Они дошли до вагонеточных спусков, что вели в глубокие шахтымрак внизу рвало светом желтоватых магических ламп.
Мы спустились достаточно глубоко, избавились от кладки Теперь нам нужно браться за работу, Барбарио.
Ты уверен, что хочешь ммм браться за работу именно там? Там нас может ждать
То, чего не можем ждать мы? Именно на это я и рассчитываю.
Я хотел сказатьдурные воспоминания. Ну ты ведь понимаешь, о чем я. К тому же, нам бы не помешала помощь кое-кого третьего, но он
Он вернется. Поверь, я просто знаю.
Ну-ну
Кэйзер уже не слушалотвел взгляд от шахт, мельком глянул на изнеможденного (но все еще круглого, надо сказать) алхимика, а потом повернулся и издалека посмотрел на огромного голема на постаменте. Теперь мэр видел его в полный рост. Воспоминания снова пошли в наступление, но Кэйзер лишь закрыл глаза, нахмурился и проговорил:
Ох, дедушка
Альвио сидел и зажигал в руке голубой магический огонек, тут же гася и вновь разжигаяизлюбленная забава-антистресс всех волшебников.
Да, юноша был волшебником, но вот только профессия эта содержала в себе столько же чарующего и прекрасного, сколько профессия рудокопачистого лица и белоснежных подушек. Сама по себе суть магии не давала волшебникам творить ничего грандиозного с точки зрения ну, веселого волшебствазато зажигать магический огонек, лучше разбираться в работе магических приборов, в устройстве потоков магии, поглощать магические аномалии и усиливать пламя спички посредством (опять) магииэто пожалуйста. Всегда можно пустить незримые потоки на опыты и изобретения, но голова Альвио была устроена так, что скорее бы придумала велосипед в десятый раз, чем реактивный двигатель.
Они с Прасфорой дошли до забегаловки, которую сами хозяева называли «чайной» под набухшей бордовым цветом черепичной крышей здесь росло столько зелени, что дом скорее напоминал оазис посреди городского пейзажа. Притом оазис дикий и запущенныйзато все, что здесь росло, не пропадало просто так и добавлялось в чай. В отличие он многих других кабаков, таверн и харчевен, в этой «чайной» дубовые столики стояли прямиком на улице, вплоть до стальных зимних холодов.
Прасфора укуталась в любезно принесенный из «чайной» плед и сделала глоток.
ну так вот, продолжил Альвио, внезапно перестав баловаться с огоньком. Юноша выудил откуда-то тетрадку в кожаном переплете и протянул собеседнице. Я тут сделал еще пару зарисовок
Прасфора Попадамс видела эту тетрадку чаще, чем собственное отражение в зеркале. Рефлекторно открыла последние изрисованные страницы.
Конечно же, там тонкими карандашными линиями там гарцевали драконы.
Альвио, уже окончив учебу, понял, что быть волшебником всегда, круглые суткиэто не про него, и рубильник его страсти переключился на всякого рода существ, так или иначе с волшебством связанных. Юноша ничего не имел против лошадок, кроликов, кошек и других зверушек, но изучать их ему казалось до безумия скучно, к тому же, нельзя же отбирать хлеб у зоологов-натуралистов. Вот и ринулся Альиво в сторону существ иного родав частности, драконов. С ними все было куда проще, потому что любой, кого не спроси, зналда, драконы реальны, это не бабушкины сказки. И что, что они не летают? Конечно, делать им больше нечегоони дрыхнут глубоко под землей либо около драгоценных металлов, свойства и цвет которых перенимает их чешуя, либо спят на награбленном. Когда ты огромная ящерица с крыльями фантастического размаха, чем еще заниматься?
Альвио был влюблен в драконовне настолько, конечно, чтобы пытаться их, как другую живность, завести. Любое животное погибло бы у Альвио уже на второй день от отсутствия не столько питания, это ладно, сколько вниманияюноша целиком и полностью погружался в исследования, поедая информацию, как конфеты. И даже называл себя драконологомпочему, спрашивается, не взять и не придумать род деятельности с легкой руки?
А это что такое? Прасфора удивленно провела по рисунку существа, напоминающего помесь орла и льва, и второгоконя с рогом.
Это грифон и единорог, ты что, Прасфора!
По-моему, ты изучал магических животных, откашлялась девушка.
А это что, по-твоему?
Мифические животные.
А вот второй страстьюи особенностью Альвиостала его помешанность на существах, которых, в отличие от драконов, никто не видел, но о них почему-то постоянно говорили, или находили старые записи. Большинство, как это обычно бывает, ссылалось на то, что все эточистой воды выдумка, но юноша, разойдясь в споре как следует (или выпив лишнего, что, в сути, одно и то же) начинал гнуть свое так упорно, что от его стараний все находящиеся рядом ложки и вилки становились кривыми. Альвио говорил: у всякой вещи есть рациональное основание и, если кто-то хотя бы раз упомянул сияющую призрачно-белым лошадь с одним рогом, значит что-то сподвигло его сказать такое.
Вариант о бурной фантазии, приправленной не очень хорошим алкоголем, юноша даже не рассматривал.
Ну, я видел этих грифонов, когда ездил в горный город, пожал плечами Альвио, поправив длинный шарф. Точнее, не самих грифонов, а их изображенияв основном барельефы
Тебе не кажется, что это просто украшения? Прасфора вернула тетрадку.
Ты знаешь мою позициюне кажется! Тем более, я точно верю в ту зарисовку моего деда, или прадеда, постоянно забываю. Такое невозможно придумать! Он рассказывал, как видел грифонах на скалах горного города
Это было отдельной историей. Действительно, в архивах Альвио хранился такой рисунок, притом не просто каля-маля, а анатомически точное изображение. Вот только было это так давно, что никто уже драконологу не верил. И не только сейчас, ведь даже отец Альвио еще во времена своей молодости говорил: все этосказки. И не принимал аргументов, что надо бы съездить в горы и проверить, увидеть самому. Однажды, все же, приехали никаких гифонов, кроме изображений да барельефов, тоже не увидел.
Потому вопрос о дедовском или прадедовском изображении оставался открытым.
Драконолог перевел тему:
Как там твои дела с вашей новой эээ доставкой?
Прасфора вздохнула. Ну вот, пришло время рассказывать все, как есть.
Да как, никак, пожала девушка плечами. Сегодня меня послали куда подальше, ну это-то ладно. Само по себе все как-то не очень активно
Альвио поправил кругленькие очки в золотой оправе.
А ты вообще веришь в успех этой затеи? заговорчески спросил он, конечно же, зная ответ заранее.
Ну а как же! фыркнула девушка. Если не верить, то никогда не реализуетсятем более, любая задумка всегда потенциально обречена на успех. Главное этим успехом ее обеспечить.
Юноша улыбнулся. Конечно, ничего другого Прасфора сказать не моглавот она, русоволосая мисс Попадамс во всей красе, идет напролом, пока не поймет, что перед ней жилой дом, и его проламывать не очень-то прилично, хотя реально.
Если Прасфора Попадамс сдастсяобязательно наступит конец света, вот уж точно.
А как твоиАльвио замялся и сделал глоток чая, кухонные дела?
У девушки еле-заметно дернулся глаз.
Все так же, вздохнула она. Я не могу. Даже заглянуть не могу.
А ты пробовала резко вбегать в кухню
Конечно же! Сразу, как ты предложилэто казалось очень действенным. На меня все, конечно, посмотрели, как на идиотку, но это ерунда. Я и минуты внутри не продержалась.
У Прасфоры затряслась рука.
Да что же это такое, проворчал Альвио.
Вот это, девушка постучала себя по лбу. Что-то там, внутрии оно никуда не хочет уходить.
Прасфора верила, что через себя можно всегда перешагнутьдостаточно просто вложить столько усилий, сколько до этого даже не снилось, а потомпуф! и любая проблема, или задача, чудесным образом решается. Хотя, почему же чудеснымвполне себе обычным, своим собственным образом. Но справиться с панической боязнью кухни, с этим королем тараканов в голове, у Попадамс не получалось, что бы она не пробовала. Да к тому же, когда внутри ютится целый рой из комплексов, тяжело передавить их всех разом.
Можно подумать, что в числе этих переживаний была внешность Прасфорыно это суждение весьма и весьма ошибочно. Девушка знала, что она полненькаяно считала такую полноту привлекательной.
А вот сейчас Попадамс опустила головупросто так, и взгляд ее упал на ноги. В голове стал клещом набухать еще один пунктик: ладно, все-таки, может это и не столь привлекательная полнота
Прасфора! вдруг закричал кто-то.
Девушка резко подняла головутак, что аж в глазах потемнелои посмотрела на Альвио, но он сам был в недоумении. Его и без того расширенные от удивления газа стали размером с апельсин из-за очков.
Девушка повернулась в сторону. К «чайной», словно бы с каждым шагом проваливаясь под землю и оставляя воронку, на всех парах спешил Кельш Попадамс.
Прасфора! повторил он, наконец-то добежав, остановившись и согнувшись в триа то и во все пятьпогибели, чтобы отдышаться. При этом отец девушки судорожно тряс каким-то листком.
Папа? Что-то случилось?
Мужчина затряс листком и снес чашку юношита пролилась на брюки драконологу-любителю.
Здравствуйте, господин Кельш, Альвио не забывал о нормах приличия даже во время таких ситуаций.
Привет, Альвио, махнул рукой хозяин «Ног из глины», даже не заметивший, что чашка лежит на столе, хотя ей положено там стоять.
Сделав пару глубоких вдохов и выдохов, которыми можно не просто поросячьи домики, а целые поросячьи империи смести с лица земли, Кельш выкрикнул:
Вот! он передал письмо Прасфоре. Твой дядя не шестиюродный, а родной дядя В общем, ни то приболел, ни с ним что еще случилосьну, ты знаешь этот горный Хмельхольм Просит приехать, привезти алхимические лекарстватам что-то редкое, у них такого нет. Я все уже купил и приготовил, заодно отвезешь ему нашей еды. Ну и вдруг это поможет нам немного расшевелить доставку? Тебе лучше идти прямо сейчас. Пока мы дойдем до «Ног из глины», пока Я бы и сам поехал, но ты ведь знаешь, булочка моя
Я все понимаю, пап, не оправдывайся. Все в порядке.
Ого, в горы! Последний раз я там был ох, и не помню, когда, Альвио засиял так, словно его первоклассным фосфором накачали. Мне там рассказывали о драконах и грифонах!
Ты хотел сказать, поправил его Кельш, о драконах и сказках?
Прасфора два раза перечитала письмо, до одури покрутила в его руках и на мгновение представила себевот она, в кожаном фартуке, режет картофель, добавляет специи, мясо, ставит все на огонь и наслаждается сладко-острым ароматом, предвкушая, как совсем скоро дядя съест это в горном Хмельхольме, еще даже не остывшее. Но картинка с грохотом, как воздушный шарик, лопнула, когда воображение дорисовало кухнюнеописуемый ужас ударил в бубен сознания.
Девушка так хотела приготовить это, а не нести, но реальность оказалась куда суровее, как, впрочем, и обычно. Дядю, к слову, она совсем и не помнилаостались только обрывки из далекого детства.
Прасфора и не знала, как отреагировать на новость.
Чтобы увидеть это, нужно отмотать золотисто-сизые, неуловимые лучи времени назад, вывернуть их наизнанку и вновь затянуть тугой спиралью, чтобы оказаться в этом месте, в этом времени, и увидеть, как
влажный весенний ветерок летит сквозь пики, остужаясь снежными шапками самых высоких гор и прохладой тех, что пониже, визжит, свистит, с беспечным воем рассекает расщелины и весело влетает в окна Хмельхольмских гор-домов, а потом уносится на дно шахт и там затихает, гулко отзываясь безмятежным эхом.
В лучах щекочущего озорного солнца у большого круглого винтажного окна стоит седой старик, сочащийся вязким тепломтаким, какого так не хватает в промозглые осенние вечера, полным ощущений и вкусов, цветов, запахов, еле-уловимых настроений; полным горячего малинового чая, мягкой шерсти, корицы, кориандра и легкой грусти.
Старик отворачивается, потому за штанину его дергает ребенок с горящими, энергично бегающими глазками.
Дедушка, дедушка, спрашивает он. Что это такое?
Ребенок тыкает рукой куда-то в противоположную от окна сторону.
Старик разворачивается, а солнце чертит на его лице театр света и тенейпотом он улыбается и, теребя волосы внука, говорит: