Это голем, внучок.
А что такое голем, дедушка? не скрывая восхищения, спрашивает мальчик.
Старик улыбается.
Я не знаю, как объяснить тебе, признается он. Это первый голем, внучек.
А как его зовут? никак не успокоится мальчик.
Старик задумывается.
У него пока нет имени, признается он. Но пусть его зовут Анимус.
Дедушка, но Анимусэто ты! мальчик не может сдержать смеха.
Теперь еще и он, улыбается стрик и вновь разворачивается к окну. Взгляд его, притупленный желтым стеклом, летит через горы, а вместе с ним разматываются из тугого клубка и мерцающие потоки времени, откидывая события назад, или впередсмотря откуда наблюдать. Все вокруг звенит хрустальным звоном, сотрясается, дрожит, пока не замирает, теряя золотисто-желтый оттенок былого, налет воспоминаний
Кэйзер открыл глаза и снова прошептал:
Дедушка
А потом посмотрел на огромного голема в холле и сжал механический кулак.
Глава 2. Туда, но не обратно
Небо упало в дрему, по нему расползлись серые тучи-морщины, затянув солнце и остановив ванильно-персиковый солнечной поток, тут же затушив пожар осенних деревьев, их вечное фениксовое сияние. Свет принялся капать, как из опрокинутой банки с приторным медомбежевые дома Хмельхольма, словно потеплее закутавшись в свои фасады, покрылись пятнами из солнечных капель и дождевой измороси.
Где-то в стороне от города все это разбавляли клубы плотного пара, седыми вихрями лениво и томно ползущие вверх.
Пейзаж, конечно, что надоно при правильной смене угла обзора, картина открывалась взгляду полностью, и перед любым наблюдателемпрямо как сейчасвставал весьма фундаментальный вопрос: прогресскуда несешься ты, а? И откуда берешься?
Говорят, что технический прогресс дает пинка развитию человечестваэто, вообще-то, действительно так, только вот это пинок ногой в золотом ботинке с бриллиантовым каблуком и шнурками из чистейшего серебра, а потому в такой пинок надо как следует вложиться, иначе ничего никуда не уедет, да даже с места не сдвинется.
На Хмельхольм прогресс свалился чугуннойто есть, золотой, конечноплитой, отпечатавшись первым и единственных во всех семи городах поездом.
В этих самых семи городах пароходы, работающие, конечно, на магии, сновали с людьми и товаром туда-сюда как ужаленные муравьи. Вода, говоря архаическими образами, была живительной кровью всех семи городов, соединяла их узами торговли и логистикикто-то, как портовый Златногорск или столица, Сердце Мира, отхапал себе море, а кто-то очень даже довольствовался речкойнапример, тонкая и изящная Хрусталия.
С Хмельмхольмом же получилась накладкарека-то была, куда без нее, но добраться от одной части двуединого города до другой оказывалось той еще проблемой.
Пока не появился паровоз. Железнодорожные пути неумелым швом портного-неряхи связали горы и равнины.
И, казалось бы, ура, да здравствует прогресс и новые технологиисейчас запустим поезда между всеми семью городами, и жизнь станет хотя бы слегка похожа на сказку. Но идея оказалась слишком уж затратназачем столько поездов, которые надо пнуть бриллиантовым башмаком прогресса, когда вода прекрасно со всем справляется?
Так что поезд, движимый магическими потоками, которые заставляли крутиться шестеренки и придавали жару топкам, стал визитной карточкой Хмельхольма.
А к любому поезду прилагается вокзал, как к шутукороль.
Прасфоре Попадамс никогда не нравился вокзал. Она обычно с радостью, хоть порой и с трудом, принимала все новое, но любила то легкое умиротворение, которое дарит, допустим, просыпающийся город с его небольшими домами, черепичными крышами, крадущимся солнцем и холодным осенним ветерком, навевающим выжженую радость. И даже самые людные улочки казались спокойными и, что важнее, настоящимибез всего того искусственного хаоса, который водоворотом несочетаемых элементов заставляет голову трещать от количества потенциальных проблем.
Вокзал жедаже в самые тихие и спокойные минутынапоминал не просто муравейник, а муравейник, в котором каждая букашка объелась галлюциногенного вещества. Это место было квинтэссенцией беспокойства без причины, гудящего хаоса и рассредоточенного внимания.
А еще, возможность спонтанных встреч с тем, кого даже в гробу встретить не хотелось бы, возрастала до предела.
Поэтому Прасфора, стоявшая под навесом из красной черепицы, совсем не удивилась, встретив здесь господина Фюззеля.
Альвио, как всегда паривший где-то в облаках с драконами, грифонами и прочими тварями всех мастей, от удивления разинул рот так, что туда целый рой мух мог влететь.
А, кого я вижу! улыбка на лице Фюззеля была бы весьма приятной, если бы на девяносто процентов не напоминала осклабившуюся змеюку. И как ваше ничего, Прасфора? Я смотрю, доставка растет и процветает?
Никакого другого вопроса девушка не ждала.
Ага. Как видите, ответила она, стараясь даже не смотреть на мужчину в высокой коричневой фетровой шляпе.
Господин Фюззель, так уж вышло, был хозяином таверны «Рваные крылья дракона», которая, будем откровенны, и в сравнение не шла с «Ногами из глины» к тому же, ни один горожанин не понимал, почему крыло все-таки рваное, но это уже совсем другой вопрос. Конечно, у Фюззеля и его заведения были все шансы вырваться на первое место среди Хмельхольмских едален, но хозяин заведения придерживался очень специфичной позиции: я буду делать все, как делаю, потому что правильно именно так, а все ваши пожелания и ожиданиялишь ваши пожелания и ожидания, смиритесь с этим. При этом Фюззель постоянно грыз метафорические ногти и точил зуб на «Ноги из глины», готовясь при любом возможном случае вцепиться в кабак заостренной стальной хваткой. Ему хватило бы и легкого укола, и сносящего голову удара мечом, тут уж как получится. Главное любым образом вставить палки в колеса конкурентам. Желательно так, чтобы колеса эти поломались вдребезги. А потому соперничество двух заведений не знало границну, так оно вырисовывалось в желтых от табака глазах самого Фюззеля. В «Ногах из глины» ни о каком соперничестве даже не думали, но Фюззель знал, что все этоковарный план тишины и бездействия, чтобы в нужный момент обвалить его самопровозглашенную империю еды. Хотя, скорее, маленькое княжествохозяин заведения давил на открытие небольших «филиалов» «Рваных крыльев дракона», и дракон превращался в недобитую химеру.
Да и в целом, Фюззель был похож на маленького, отъевшегося на подношениях и любящего скользкую зеленую слизь Короля Гоблинов, хватающего своими заостренными отросшими ногтями все, что блестит и готового отдать жизнь, но сохранить свою единственную отдушинузолотую корону, которая на самом деле сделана из крашеного дерева.
Внешне Фюззель недалеко ушел от этой метафоры, разве что слизь изо рта не сочилась.
О! Ну прекрасно, прекрасно! Стало быть, в горы, да? хмыкнул мужчина. Это уже настоящий рывок вперед, поздравляю.
Он сделал такую наигранную паузу, что даже типичный театральный злодей устыдился бы.
Жалко только, что скоро все это будет не нужно
Прасфора по натуре своей была очень доброй, считая, что никто не идеален, и она в этом водопаде из неидеальности и недостатков находится ближе ко дну. Доброта плескалась в ней через край, даже по отношению к тому, кому давно пора бы как следует набить лицоно девушка знала, что справедливости в этом мире нет, а доброты так мало, что еле-еле наберется на глиняный кувшинчик, вот и решалась что-то делать малыми силами, по чуть-чуть, а там, глядишь, и мир преобразится, напитавшись этой живительной влагой, зацветет. К тому же, когда веришь в лучшее и идешь напролом даже через обсидиановые стены, по-другому и не получаетсяиначе слишком быстро иссохнешь, не пробьешь уже даже картонку, что там говорить о настоящем препятствии.
Парадокс в том, что неведомым образом, словно посредством алхимических извращений, слишком много сладко-янтарной искренней доброты очень часто превращается в котле души в черную, не пропускающую свет злобу, и непонятнооткуда это вдруг она взялась, что такого случилось, но хочется выплеснуть этот обжигающий чан на все несправедливое, все гадкое, чтобы оно наконец-то получило по заслугам. А потом бурлящая дегтем жижа остывает, и все успокаивается вновь.
Сейчас Прасфора ощутила, что вязкая чернота начинает захватывать сознание, и напряглась, чтобы не выпустить этого наружута еще задачка рядом с Фюззелем.
Ситуацию спас Альвио.
Это почему же?
Мужчина, почесав желтые глаза, продолжил:
До меня тут дошел слушокну, вы же знаете, я стараюсь собирать новости быстрее газетчиков, это очень полезно для жизни таверны, он снова сделал эту идиотскую паузу, чтобы Прасфора с Альвио внимательно обдумали его слова и пришли к необходимому выводу. Что наш мэр Кэйзер готовит кое-что весьма интересное, скажем так, небольшую реформацию
Фюззель хихикнулгде-то словно крыса сдохла.
И каким образом с этим связаны «Ноги из глины»? Альвио не дал Прасфоре даже и слова сказать, положив руку ей на плечо.
О-хо-хо, поцокал мужчина. Увидим увидим
Надеюсь, на этом у вас все, выдохнула Попадамс. Я бы сказала, что была рада вас видеть, но тогда я соврупростите, но я очень не люблю спонтанные встречи. А за новости спасибо, что бы мы без вас делали.
Самозванный Король Гоблинов даже бровью не повел, но где-то внутри у него щелкнуло с таким треском, что услышали все. Фюззель всегда думал так громко, что за километр разобрать можно было.
И вам всего хорошего с доставкой, довезите тепленьким!
Это он сказал вслух. Про себя, подумал, конечно же:
Да что б ты сдохла вместе со своими «Ногами из глины». Вот веселье-то будет
Как только Альвио с Прасфорой отошли на достаточное расстояние, драконолог спросил:
Ты как?
Тебе честно, или соврать?
А ты как думаешь?
Я была на грани. Сегодня Фюззель какой-то особенно раздражающий.
Когда пытаешься малыми силами сохранить хрупкую гармонию мира, или хотя бы ее подобие, осколки дисгармонии бросаются в глаза с удивительной четкостью, а такие огромные ошметкитем более.
Поезд загуделАльвио и Прасфора ускорились.
Господин Фюззель с интересом рассматривал свои пальцы, напоминающие скорее плохо сделанные самокрутки. Он цокнул, посмотрел на поезд, потомна торчащие вдалеке горы, и сказал:
Вы просто не знаете, что нас ждет, и как это можно обернуть в свою пользу. Вы бы до такого даже не догадались Тогда даже драгоценная доставка вам не поможет, ничего не поможет, и великан на ногах из глины наконец-то рухнет.
Фюззель потеребил пустую склянку из-под горючей алхимической смеси в кармане.
Мужчина снова рассмеялсяна этот раз с таким наслаждением, будто бы рядом сдохла не только пара-тройка крыс, но и десяток страдающим бронхитом нутрий.
Бронзово-золотистая махина единственного в семи городах поезда производила впечатление, сравнимое с тем, какое можно испытать при виде огромной скалы, вот только не из камня, а из хрусталя, золота и изумрудови не важно, что жители Хмельхольма, по идее, должны были удивляться меньше всех остальных. Они все равно, волей неведомого рефлекса, что ли, развевали рты и несколько минут стояли, наслаждаясь видом поезда.
Альвио стал исключением из общего правила, он даже легкой тени внимания не бросил на это чудо прогресса. Вот если бы там оказался дракон, или какой-нибудь неведомый зверь, то другое дело.
Ты же не первый раз его видишь, пнул он вбок Прасфору, поправляя длиннющий красный шарф, и чего такой ступор, а?
Девушка помотала головой.
Привычка, призналась она. Просто привычка.
Прасфора и Альвио уже стояли на перроне, занесенном рыжими осенними листьями, которые напоминали скорее коллекцию сияющего, но потерянного и небрежно просыпанного янтаря. Легонько, но все же ощутимо стегающий холодом ветер игрался с подвесными фонарями под черепичными навесами маленьких вокзальных арок. Сейчасс потухшими плафонами, вечерамигорящими голубовато-фиолетовым сиянием.
Прасфоре захотелось натянуть толстенный мягкий свитер, который она взяла с собой. Осень в горной части двуединого Хмельхольма была куда суровее и холоднее, не особо-то сюсюкаясь с людьми.
Девушку все еще рвало между остаться здесь и рвануть туда.
Поезд издал сигнальный гудок.
Ну что же, поправил Альвио очки. Удачи тебе!
Будто я уезжаю навсегда. Отвезу дяде лекарства, отдам еду, ну, может, поболтаюи обратно. Знаешь, я ведь его так плохо помню.
Драконолог улыбнулся той далекой и отстраненной улыбкой, которая всегда появлялась на его лице в те минуты, когда он немного терялся между реальностью и мыслямито есть, практически всегда.
И сновагудок.
Ну все, я побежала! Ждите к концу дня, девушка улыбнулась. Ямочки на щеках превратились в самые настоящие кратеры.
Прасфора! окликнул ее Альвио.
Попадамс остановилась.
Я что-то забыла, да? в голове противно-писклявым колокольчиком защебетал маленький, но назойливый комплекс неполноценности.
Нет, просто я хотел, драконолог достал свою тетрадь в кожаной обложке и, подойдя к Прасфоре, протянул ей, дать это тебе на время поездки. Вдруг ты увидишь что-то, что можно будет туда зарисовать
Ты же был в горном Хмельхольме, и не раз. К тому же, я туда и обратно, даже если задержусь, что такого я могу успеть там увидеть?
Ну вдруг
Грифона или единорога? заговорчески прищурилась Прасфора.
Ну вдругповторил Альвио, уже вновь витая в своих бирюзово-малиновых облаках на недосягаемой высотетам, где мечтательность так туго сплелась с реальностью, что их и ломом уже не разъединишь.
Девушка взяла тетрадь, еще раз попрощалась с драконологом и села на поезд.
Альвио, полностью уйдя в свои астралы-фракталы или куда там обычно уходят такие люди, даже не заметил, как поезд тронулсятолько услышал далекий гудок и скрежет рельс, но в его голове это отразилось цокотом каких-то там мистических копыт.
Но что-то в его пушистых и воздушных ирреальных далях оттенка невозможного цвета подсказывало драконологу, что поездка Прасфоры затянется.
И так уж водится, что эти фантомные пределы мечтаний дают очень правильные подсказки, хоть и не объясняют, как, что, почему и зачем.
Мэр Кэйзер никогда не считал, что властьэто цель, ради которой нужно без топора прорубаться через дремучие леса бесконечных препятствий.
Власть была лишь инструментом, очень действенным и универсальным, этаким швейцарским ножиком, способным помочь в любом деле, начиная малым и незаметным, заканчивая грандиозным. Власть была тем инструментом, которому поддавались и глина, и дерево, и бриллиантывсе ломалось под ее натиском.
А вот цели цели наметились совсем другие.
Власть Кэйзера не сказать чтобы была уж совсем великойдалеко не как у Правительственного Триумвирата, управляющего всеми семью городами из Сердца Мира, из столицы. Конечно, один город, пусть и двуединый, не идет в сравнение с семью, но
Но, как известно, даже ложкой можно вырыть тоннель. У мэра, говоря метафорически, была целая лопата.
Кэйзер отыграл четыре меланхоличные ноты на рояле, по клавишам которого мышью бегали отблески солнца: та-та-там-там
У него была власть, этот чудесный инструмент, и у него созрели грандиозные целицели, которое Правительство посчитало бы неприемлемыми, масштабные, требующие сил, энергии и титанических мыслей.
Цели, которые и не снились его дедушке.
Кэйзер посмотрел на механическую руку и пошевелил пальцами. Они двигались туго, словно проржавевшие. Мэр нахмурилсяего густые седеющие брови на мгновение стали одной полосой, потянулся второй рукой в сторону, достал колбочку с вязкой прозрачно-красной жидкостью и, откупорив, осушил ее.
Мужчина подождал минуту и попробовал пошевелить механической рукойпальцы двигались, как настоящие. Потом он отыграл ей те же четыре ноты: та-та-там-там
Кэйзер улыбнулся, но этого невозможно было заметитьулыбка его отдавала каменным холодом и безразличием горных глубин.
Да, у него была власть, а еще два больших преимущества, которые его дед упустил из-под собственного носа, не смог использовать так, как стоило бы, упустил возможность
Но вот только почему-то тень деда Анимуса, создателя первого на свете голема, затмевала Кэйзерову, давила как гроб, не давала расправить обрезанные крылья. Говоря о мэре Хмельхольма, все в первую очередь думали о его деде, а не о нем самом. Анимус стал светонепроницаемой ширмой, скрывавшей потенциал Кэйзера, да и тоне сам Анимус, а лишь далекое эхо его памяти и наследие из сотен големов, оставленное им