Подумав о големах, Кэйзер улыбнулся.
Снова отыграл механической рукой четыре меланхоличные ноты: та-та-там-там
на столе же, чуть поодаль, лежали выведенные непоколебимой рукой чертежи, при подробном взгляде на которые сковало бы холодом ужаса.
Проблемы у Прасфоры начались сразу же, хорошо хоть с билетом все оказалось в порядке, и усатый дядька с лицом, сочившимся интеллектомон скорее напоминал сыщика, чем проводниканадорвал бумажку.
После этого все пошло наперекосяк, начиная прямо с прохода. Пока девушка искала свое место среди обитых красным бархатом кресел (да уж, на единственный в семи городах поезд и правда не поскупились), она столкнулась с мертвым големом.
Второй раз за день. Сейчасчересчур близко.
Если говорить откровенно, то все было не так загадочно. Шестеро кричащих друг на друга мужчин тащили голема через и без того узкий проход поезда, и глиняный великан давно бы уже задавил их, если бы от него не остался только торс, без рук и ног. Почему голема сразу не погрузили в последние, грузовые вагоны состава, большой вопрос, который остаетсякак обычнобез ответа даже для самих горе-грузчиков.
Прасфоре стало не по себевстреча с мертвым големом никогда не сулила ничего хорошего, хотя фактически големы и не могли считаться мертвыми, ведь не были живыми, но человеческое сознание вытворяет такие финты ушами, что порой страшно становится от его пируэтов. Вот и про неисправных глиняных гигантов все привыкли говорить: мертв, и все тут. Даже не выключен, нетесли что-то выключено, обычно подразумевается, что его можно включить обратно, а в случае с поломанными големами и включать было нечего. И не то чтобы Прасфора свято верила в приметы, каждый раз плюя через плечо в нужный момента некоторые говорят, что для профилактики это лучше делать с определенной периодичностью.
Дело слегка в другом. Рабочие сбили девушку с ног, даже не извинившись, и пошли дальше через вагоны, крича и грузно тащась вперед, как бешеный двестицинковый носорог.
Попадамс вместе с обеими сумкамисвоей и для доставкиповалилась прямо на кресла, точнеена чьи-то ноги, уже занимавшие эти кресла.
Ну, конечно же, подумала девушка, списав все на собственную неуклюжесть и подкинув еще один уголек в топку поводов для комплексов.
Простите, проговорила Прасфора, лежа лицом вниз, но слишком поздно осознала, что вышло что-то наподобие: «Пфстфшите». «Ну вот, конечно, ты еще и двух слов в такой ситуации связать не можешь, ай да ты, Прасфора, молодец» пронеслось в голове на реактивной скорости. Топка запылала с новой силой.
Незнакомые ноги не подавали никаких знаков неудобства, видимо тоже находясь в легком шоке. Зато потом женский голос произнес:
Ну что же они так, носятся, как ненормальные. А вы вставайте, вставайте, давайте помогу вам, девушка поняла, что ее поднимают. Потом она вдруг зависла под углом в сорок пять градусовнезнакомка внезапно остановилась. Нет, если, конечно, вам так удобно, то оставайтесь лежать, мне не трудно
Нет-нет, у Прасфоры получилось сесть и плюхнуться в свободное креслопо невероятному стечению обстоятельств, это оказалось именно ее место. Спасибо за помощь и простите меня
Девушка резко схватилось за сумку с едой и лекарствами. Та оставалась теплой, внутри ничего вроде не превратилось в бесформенную кашицу.
Заберете вторую сумку? внезапно спросила соседка.
А?
Ваша вторая сумка. Она улетела на сиденье, кхм, напротив.
Прасфора опешиласумка с теплым свитером и парой вещей, небольшая, но пухлая, как налакавшийся сметаны со сливками кот, лежала на ногах некоего мужчины. Тот, судя по туманному взгляду и слегка съехавшему котелку, еще не пришел в себя, получив таким снарядом.
Ой, простите, Попадамс стащила вещи и поставила в ноги.
Соседка прикрыла глаза, вроде как собираясь задремать. Мужчина напротив все еще сидел с озадаченным видом, разглядывая Прасфору с таким интересом, будто она принесла не две сумки, а двух непонятных тварей, которые не добр час и сожрут бедного соседав глазах мужчины читался первобытный ужас.
Видимо успокоившись и поняв, что никакие демоны из преисподней и прочие хитрые силы тьмы здесь не задействованы, он успокоился, громко выдохнувкипящий чайник и то спокойнее сипит.
По вагону, ругаясь и крича, снова тащили поломанного голема. Он потрескался, как упавший с полки глиняный кувшин, да к тому же оставался еще и без руки. Мужчина напротив снова забеспокоился, охнул и вжался в кресло, пока голем молча лежал на руках рассерженных рабочих.
Вот это да, поездка только началась, а уже с тремя мертвыми големами, подумала Прасфора, тоже по ментальной инерции вжавшись в кресло. Остаток дня обещает быть веселым.
Последние несколько вагонов поезда всегда были грузовыми, и два из них обычно выделяли именно для големов. Их неработающие глинянные тела скидывали туда и везли в горный Хмельхольм, чтобы там оставить в темных, мрачных помещениях, на складах, которые в умах людей отзывались легким эхом обычного кладбища. О месте, где навсегда оставались неисправные големы, даже сочиняли детские страшилки, потому что такие истории обычно самикак клопы в старом матрацевозникают вокруг любого подходящего места. Но даже самые рационально мыслящие взрослые, не имеющие ни капли воображения, побаивались этого кладбища големов.
Глиняные гиганты возвращались туда же, где были сделаныа это придавало процессу еще больше пикантности необъяснимого страха.
Так вот, любой отбывающий поезд вез хотя бы одного-двух големов, и все бы ничего, но их никогда до этого не таскали через пассажирский салон. Какой смысл, если проще загружать прямо с железнодорожной платформы?
Раздался громкий гудок, отдающий такой странной хрипотцой, будто бы поезд решил откашляться перед тем, как отправиться в путь.
Маленькие бежевые домишки с красными черепичными крышами медленно поплыли за окошкамипоезд тронулся, запыхтев. В другом пласте бытия тонкие нити магических потоков, с той стороны видимые, стали стекаться в машинное отделение, разбиваясь там и приводя махину в движение.
Поезд набирал скорость, покидая город и устремляясь в другую его часть.
Соседка и сосед спали, задремав. Прасфора решила воспользоваться случаем и достала тетрадку Альвио в кожаном переплете. Девушка отстегнула защелку и открыла на случайной странице, гдео чудо! текста было больше, чем изображений, но несколько картинок драконолог все же на страницу влепил, не удержавшисьони прилегали к тексту вплотную.
Драконы постоянно спят, прочитала Прасфора. Лежат как можно глубже под землей и спят на горах сокровищ, или просто рядом с месторождением металлов (на их месте я бы тоже так постоянно делал). Их грузные туши вздымаются от тяжелого дыхания, пока чешуя принимает цвет и свойства металла, находящегося рядом. Но молодые драконывсе равно, что сороки, и за год-два до того, как они спускаются дремать, могут натаскать всего, что блестит. Но все равно, все драконы всегда дремлют
Дальше она увидела рисунок кладки и шипастых яиц с подписью: «Яйца ихпрочнее стали, почти всегда цвета и свойств того же металла, что и дракон внутри»
Попадамс перевернула страницу. В центре был нарисовал большой глаз с круглым широким зрачком, под нимвесьма однозначная подпись «ГЛАЗ ДРАКОНА».
Зрение драконоввообще обалдеть какое! уникальное, продолжила чтение девушка. Словно они могут сохранить глазом картинку в памяти, а потому помнят практически все. Даже то, сколько монет валяется рядом, и сколько сталактитов свисает с потолка. Даже количество камушков на берегу горной реки
На следующий странице начинался новый блок.
Драконы не разговаривают, прочла Прасфора, слегка удивившись. Ей всегда казалось, что они могут говорить, да и Альвио сам как-то раз рассказывал. Если им нужно сказать что-то, они просто не знаю, как это работает, и как правильно описать, но они просто заставят тебя самого подумать о том, что они хотят донести. Это как поговорить не ртом, а мозгами. И голос их разносится оркестром из всех возможных звуков, лучше описания и не подобрать.
Поезд набирал скорость, слегка потрясываясь. Прасфора Попадамс перелистнула еще несколько страниц. Взгляд ее остановился на фразе рядом с изображением головы грифонану вот, подумала девушка, мы и дошли до мифологической части.
Раньше рядом с драконами жили и неугомонные грифоны, которые так и рвались из подземных пещер наверх, вили гнезда на склонах. Воздух был их стихией! А потом я не знаю, что с ними случилось, но они стали просто красивой сказкой, легендой, барельефами на стенах. И ведь еще мой дед, или прадед, видел их, знал о них, делал зарисовку. Никто не знает, куда они делисьдаже тот, кто живет в горном Хмельхольме
Эх Альвио, Альвио, улыбнулась Прасфора, захлопнув тетрадку. Потом девушка прикрыла глаза: големы, драконы, грифоны куда важнее сейчас была доставка родному дяде.
Потому что оназдесь, рядом, а все остальноегде-то там.
И совершенно не важно, где конкретно.
В практически полной, целующей своим ужасом темноте, шел мэр Кэйзер. Тонкие струйки желтого света просачивались только на входе, но мэр уже ушел далеко от них, и отсюда казалось, что там, вдалеке, свет просто рассеивается пучками соломы, не может противостоять загрубевшему мраку, а потому рассыпается и гаснет, присоединяясь к колокольному звону тьмы.
Кэйзер мог включить свет щелчком пальцев, но не сталникогда не делал, когда был тут один.
Вокруг призраками колыхались силуэты, сгустки темноты, словно ставшей еще плотнее, явственнееих неразличимые невидимые контуры лишь иногда обретали четкий вид, но сейчас они мерцали будто бы в обратную сторону, изнанкой сияния, словно черным мелом провели по гуталиновому ночному небу.
Взгляд мэра, привыкший к темноте, все же очерчивал вполне конкретные, но потускневшие формы.
Кэйзер любил гулять по кладбищу големов в одиночестве.
Старый склад был умиротворяющим: темнота, казалось, даже глушила посторонние звуки, а потому мысли текли бурной, кристально чистой рекой, пока мэр шел мимо потрескавшихся големов с погасшими рубинами-глазами. Да и мрак, в котором трудно разобрать хоть что-то, всегда успокаивал Кэйзера. Здесь этот мрак так загустел, что тяжело было заглянуть даже внутрь самого себя, казалось, что эта темнотаи есть ты сам, расплескавшийся наружу, будто бы твоя огромная тень. Темнота глушила все, сводила на нет мелкие, ненужные мыслишки, шумным прибоем выносила не берег слишком легкие камни, а тяжелые, неподвластные даже ей, оставляла на месте. Вокруг не было ничего, даже самого себя, только мысли, големы и ритм шагов
Кэйзер прошел совсем рядом с одним из поломанных големов и отчетливо увидел его потрескавшуюся голову.
Мэр улыбнулся. Все так стремительно маршировало к нужному моменту, оставалось поставить лишь несколько черных плиток домино, чтобы толкнуть одну и запустить всю цепочкуцепочку, которой не увидит его дедушка, и до которой он никогда не догадался бы.
Зато увидят все остальные.
Столько всего было сделано, испробовано впустую, и столько всего еще предстояло совершить. Но Кэйзер умел не просто учиться на ошибках, а, научившись, совершать их еще меньше, чтобы рано или поздно прийти к финишу, не допустив недочетов нигде.
Он шел. Спустя некоторое время, силуэты словно сделались другиминечто неуловимо поменялось в них, нечто, что мрак прятал под вуалью нечетких контуров, что было видно лишь при работавших магических лампах.
Кэйзер знал, чтои гордился.
Кэйзер видел этих големов при свете дняи восхищался.
Мэр вспомнил, что скоро должен прибыть поезд, а вместе с нимдругие неисправные големы, которых вновь отнесут сюда. Кэйзер зашагал быстрее. Всегда тяжело было понять, сколько времени он проводил здесь, а в последние дни этого самого времени становилось критически мало, оно утекало сквозь пальцы, как вода, но оставалось столь же ценным ресурсом, сколь и власть.
Кэйзер вышел на свет. По ушам тут же ударил звук крутящихся шестеренок и ломающейся горной породы, вечный спутник, неотъемлемая часть горного Хмельхольма. Такой контрастный душ был очень полезен, но сейчас мэру хотелось вернуться обратно, туда, где мысли маслом обволакивают голову, но время, время
Внизу, еще глубже, раздался приглушенный рык.
Мэр дошел до лифта-платформы, работающей на шестеренках. Их же питали и заставляли двигаться магические потоки.
Кейзер зашел на платформу и начал опускаться вниз вместе с ней, под горутуда, где темнота уже переставала принадлежать самой себе.
Так глубоко, что даже мысли гасли окончательно.
Прасфора наслаждалась тишиной и смотрела в окно.
Поезд несся мимо широких, теряющихся за линией горизонта полей, которые словно таяли вдалеке, становясь одной бескрайней долиной, расплескавшейся вокруг. Картинки за стеклом смазывались, но слегка, так, что можно было разглядеть пейзаж, спрятать его к себе в душу и заметить детали, потому что в деталях весь смыслкак на любом триптихе, а за окном разыгрывался целый десяптих.
Прасфора знала, что Хмельхольмгород сам по себе уникальный, и не только потому, что разбит на две частиэто следствие, а не причина его уникальности. Далекие горные пики плавно перетекали в склоны, которые, с их бесчисленными горными речками, сливались воедино с широкими рванинами, этими огромными полями, которые так и просили, чтобы их чем-то, да засадили. В Хмельхольме умудрялись и добывать минералы с горной породой, и выращивать овощи, которые, если год был урожайный, вырастали до сюрреалистических размеровиной раз рыжие тыквы получались с три, а то и четыре головы.
Попадамс не так много путешествовала, а потому знала обо всем только на словах, с картинок и просто видела издалека. Поля запросто можно было разглядеть из города, но так они казались просто маленькими пятнышками словно бы ненароком упавшей с кисточки гуаши в охрово-коричневых тонах. А теперь все это раздолье неслось перед ней, точнее, это она неслась мимо него, но законы физики имеют свойство играть с человеческим мозгом просто ради своей забавыесли начать разбираться, можно и с ума сойти.
Прасфора глядела на меняющее друг друга буйство красок: от зеленых насаждений до огромных подсолнухов, созревших пламенно-рыжих тыкв и золотистых колосьев. Хмельхольм обеспечивал все семь городов этим урожаем, и полей было так много, что даже в самые неурожайные годы никто не голодал. Но живописные полотна флоры, раскиданные за окном, не пустовалиим, может, и хотелось бы стоять тут в гордом одиночестве, но повсюду мельтешили люди. Девушка хотела разглядеть их, но они копошились так далеко, что деталей выцепить не получалось. А ведь Прасфоре стало интересно, какие онитакие же, как те, кто постоянно живет в горном и равнинном Хмельхольме, или совсем другие? А может, отличийкапелька?
Впрочем, Попадамс смотрела, иногда потирая рябящие глаза, и понимала: не столь важно, какие это люди, сколь то, что они делаюти, более того, что они делают это постоянно, нерасторопно и насколько понимала Прасфора, абсолютно обыденно. От людей, даже на таком расстоянии, веяло спокойствием, которое девушка не совсем понимала, но отдавала себе отчет в том, что это просто не то спокойствие, к которому она привыкла. Ее спокойствие, как не парадоксально, было чуть более суетным. А на полях, даже мелькающих мимо на приличной скорости, оно казалось размеренным
Спокойствие и обыденность, подумала Попадамсвот в чем дело. Все эти люди-фигурки занимаются этим каждый лень, точно как она хлопочет в «Ногах из глины», и занятия эти также неоспоримы и очевидны, как то, что утром всходит солнце, из туч льет дождь, а звезды видно только на ночном небе. Вот если что-то нарушит эту обыденность, сломает выстроенный механизмскажем, с неба упадет какой-нибудь метеорит, вот тогда начнется хаос, пружинка размеренного спокойствия треснет, и все пойдет наперекосяк. Но оно этим людям и даром не надо. Говоря откровенно, оно не надо никаким людям, ведь никто не любит, когда привычный мир вдруг начинается брыкаться, вздрагивает и, в конце концов, вырывается из упряжкиПрасфоре тоже было бы, мягко говоря, не по себе, если бы у «Ног из глины» внезапно снесло крышу ураганом.
Тут Попадамс почему-то вспомнила слова омерзительного Фюззеля, который одним своим видом уже нарушал спокойствиеа еще намекнул, что произойдет нечто, и это нечто раз он так радовался, думала Прасфора, нечто точно выбьет мир из колеи, и он покатится в бурные воды разбушевавшегося течения хаоса.