Пена, только и успела сказать она.
Прости? замер Хюгге.
Пена. Вы забыли смыть пену. И побриться, если уж на то пошло.
Про себя же, девушка подумала: «Значит, вот оно как. Что же ты скрываешь, дядя?»
Когда Хюгге Попадамс все же убежал, Прасфоре стало невыносимо скучно.
Она сама не могла объяснить, почему, но каждый раз, когда ритм жизни резко замедлялся и дела, которые еще не сделаны, кончались, Попадамс словно выкидывало из сиденья бытия, ремней безопасности на котором, конечно, не предусмотрено. Точнее, чуть иначелибо обматывайся ремнями так, что не выпутаешься, либо обходись без них. Девушке постоянно нужно было что-то делать, даже когда все уже сделано-переделано сто раз, и не просто можно, а необходимо отдыхать. Прасфоре в такие моменты становилось не по себе, все вокруг холодело, теряло краски и смысл, надо было срочно занимать себя чем угодно.
Такой необъяснимой болезни есть простое объяснение, не раз приводимое Прасфоре отцом, когда та, вечером, без сил сваливалась на пустые гостевые скамейки «Ног из глины», даже не доходя до кровати. «Неугомонная, родилась с шилом в», говорил Кельш Попадамс, очень часто вдобавок шутя, что Прасфоравообще заводной механизм, притом такого качества, что будет идти вперед, пока под ногами земля не кончится, обходясь без дополнительной прокрутки торчащего из спины ключика.
Вот и сейчас девушке срочно нужно было что-то делать. Она, конечно, эту свою привычку знала.
Опять, вздохнула Прасфора. Почему это начинается опять
Она может быть и пересилила бы себя, как делала постоянно с другими вещами, сказала бы «нет, сегодня, милочка, ты ничего не делаешь, просто ждешь здесь», но ощущение постепенно сжимающейся пустоты даже не сжимающейся вокруг, нет, скорее расширяющейся изнутри и заполняющей все окружающее пространство не давало покояот него хотелось избавиться, как от грязной, обтягивающей, промокшей одежды. В такие моменты Прасфоре всегда казалось, что на нее нацепили поношенную рубашку, вдобавок ко всему смазав луком и всем тем, чему не нашли применения на кухне.
Прасфору смущали слова того незнакомца о Хюгге. Что-то в голове не склеивалось, не соединяясь, как не соединяются кусок цветной мозаики с обрывком черно-белого рисунка на листе бумаги, и хоть ты тресни. К тому же, в этот воистину хтонический узор не вписывалась улыбка дяди, его немного детская, как показалось, радость встрече и воодушевленностьПрасфора знала, просто знала, что эмоции искренни. И они были третьим куском в сюрреалистической картине Хюгге. Говоря образно: в куске мозаики, обрывке черно-белого рисунка и осколке бюста. Одного человека из таких частей не собиралось, получался разве что монстр, пошитый белыми нитками, зверь похуже грифонов и драконов. Сомнения тонкими и практически прозрачными медузами скользили лишь по поверхности озера сознания, но воду внутри все же баламутили.
Мысли схлопнулись обратно в коробочку, когда Прасфора Попадамс дошла до лифтовкаменных платформ, работающих на шестеренках, которые крутились благодаря магическим потокам.
Девушка вспомнилакогда Альвио, изучавший зверушек, вернулся из горного Хмельхольма, то рассказывал об огромном озере, где словно бы отражается весь мир, отчего кажется таким непривычным и странным. Драконолог еще говорил что-то про грифонов, но этот момент девушка пропустила мимо ушей. И тогда, когда Альвио делился всем этим, перед глазами Прасфоры бегали картинки, такие живописные, словно в черепной коробке заперли художника-карлика, заставляя рисовать маслом, гуашью и акварелью разом, чтобы настолько разные по своему характеру мазки соединялись воедино, становясь гармоничным и завораживающим полотном.
Прасфра Попадамс посмотрела в далекое окно на противоположной стороне яруса. Когда белое зарево за окном вновь вспыхнуло, будто вывернув мир наизнанку, девушка разглядела густые тучи, лениво ползущие вперед. Но все это перекрыла картинка озера
Ноги одобрительно загудели, когда девушка встала на платформу и дернула рычаг. Магический лифт стал спускаться.
Густые тучи на улице начинают словно бы таять, крутиться в обратную сторону, а потоки лунного света меркнут, постепенно гаснут и несутся вспятьвремя снова с хрустом поворачивается назад, и чтобы увидеть это еще раз, надо сесть на хвост холодному воющему ветру, пронестись через потоки сияющей звёздной пыли, услышать стенания гор задом-наперед и только потом оказаться здесь, а этом времени, в тогда, а не в сейчас
Седой старик с густой бородой сидит за столом и копается в бумагах, карандашных чертежах и схемах, глубоко задумавшись. Свет желтых магических ламп мерцает словно бы в обратную сторону, чернота теней выворачивается наизнанку, полыхая тепло-желтым.
Анимус переводит взгляд с чертежей на блестящие рубины.
Тут открывается дверь в кабинет.
Дедушка? спрашивает, входя в комнату, Кэйзер, уже не мальчишка, а юноша.
Да?
Почему все вокруг говорят о тебе? пристроившись рядом и поставив локти на стол, спрашивает Кэйзер. Или они говорят о твоем големе?
Они говорят обо мне, улыбается старик. Потому что я придумал первого в мире голема. Мы зовем его Алхимическим Чудом, внучок.
Анимус задумывается, собираясь с мыслями: думает, сказать внуку или нет, и все-таки решаетсяКэйзер таланливый мальчик, он схватывает все налету, он понимает, как работают вещи, даже не зная их устройства; и он его внук.
Только он не работает правильно, вздыхает старик, проводя рукой по чертежам. Я не знаю, как сделать так, чтобы он двигался постоянно. И чтобы другие такие тоже всегда работали.
Кэйзер задумывается. Анимус вновь смотрит на чертежи, а потом кладет одну руку себе на сердце, сосредотачиваясь на его ритме. Сердце, сердце, сердце стучит и он живет, и всякийживет.
Дедушка? спрашивает юноша, поднимая глаза на Анимуса. А обо мне когда-нибудь будут говорить так же?
Конечно, внучек, старик теребит волосы Кэйзера. Конечно
Анимус знает, что это так, а юный Кэйзер проиграет в голове картинками будущего.
Но все вокруг резко сжимается, схлопывается и бурным горным потоком несется вспять, по пути выпрямляясь и возвращаясь к привычному ритму, где звуки звучат как им положено, цвета не вывернуты наизнанку, а свет и тень поменялись местами, ставь самими собоювсе тает, пока вокруг не остается лишь темнота, освященная парой магических ламп. Так глубоко, что теряются даже мысли
Кэйзер стоял глубоко под землей, смотря впередна новые цепи, еще более крепкие, сковавшие дракониху. Механической рукой мэр поправил мундир.
Конечно, они будут говорить обо мне, закрыв глаза, пробормотал Кэйзер. Спустя столько лет конечно, будут, дедушка. Не только о тебе.
Глава 3. Попадамс попала
Мир перевернулся вверх-тормашками.
По крайней мере, таким он был в отражении огромного озерасловно зеркала, лежавшего в кольце гор. Ветер колыхал воду, реплика мира плыла, теряла узнаваемые очертания, и казалось, что там, на глубине, находится изнанка привычной реальности: привычных горных пиков, которые в отражении удлинялись и тенью скользили вниз, привычных кедров на склонах, на водном зеркале казавшихся длинною до небес Но ведь небо и стало землей, а землянебом, а потому продолговатые стволы уходили в никуда, терялись среди искаженных отражений и наполняли озеро глубиной всего окружающего мира, только удвоеннойсловно бы в озеро поместилось сразу несколько реальностей, как в сумку без дна или шляпу фокусника, где под мягкой фетровой подложкой скрывался потайной отсек, тоже бездонный. Озеро не просто поймало мир, нетоно будто бы вобрало в себе все вещи, их отражения, тени, звуки и даже образы, уместив глубоко на дне.
Прасфоре казалось, что если бы она нырнула туда, в эту ледяную воду, и посмотрела вверх, то увидела бы совсем иной мир, подумав, что это нечто потустороннее. Так, заметила девушка, наверное, думали ее далекие предки, впервые наткнувшиеся на это озеро и решившие попытать удачу, поискав что-нибудь ценное на дне.
Небо все еще озарялось белым, а водная гладь будто бы посылала сияние обратно. Попадамс уже не мерзлапо дороге она открыла сумку и надела свитер. Теперь девушка стояла, сложив руки, чтобы было еще теплее, и наслаждалась озеромничто больше не отвлекало.
Прасфора потеряла счет времени, но дальняя часть сознания, всегда обстоятельно следящая за абсолютно всеми вещами, подсказывала, что пока еще можно не нестись сломя голову обратно на перрон. Это радовалоиз кольца гор, покрытого редкими кедрами и увядающими пурпурно-желтыми цветами, уходить не хотелось. Здесь дышалось так легко, словно весь воздух мира принадлежал тебе и одному тебеа легкие внезапно стали столь же бездонны, сколь и озеро.
Девушка достала тетраду Альвио, пролистала и открыла как раз на зарисовке озера. Оно получилось точь-в-точь уменьшенной копией оригинала, только вот на склонах пристроились Прасфора пригляделась, чтобы разобрать, и понялаконечно же, грифоны, в огромных витых гнездах меж кедров, на склонах. Девушка посмотрела на реальное озеро, потом на картинку, и снована реальное.
Попадамс вздохнула.
Бедный Альвио просто бредил этими фантастическими животными, от которых не осталось ничего, кроме легенд, барельефов и зарисовки его деда-прадеда. Драконолог настаивал, что звери этине плод больного воображения, а реальные существа, которые просто пропали. Когда у Альвио спрашивали, куда, он превращался в рыбкупытался ответить, но не мог. Не знал.
Никто не знал.
Альвио постоянно уверял Прасфорудаже если животное упомянуто только в легендах, даже если сейчас о нем никто не помнит, даже если оно кажется чересчур фантастическим, значит оно обязательно существовало в действительности, ведь ни одна сказка не появляется на пустом месте. Сознаниедраконолог был уверенна такие фокусы неспособно. Ему обязательно нужен костыль, этакая точка отсчета, образ для подражания, из которого потом может родиться все что угодноно из пустоты не появится ничего, ведь она, как ни странно, и есть это самое ничего. Магия, говорил Альиво, это уже что-то, а не пустотапоэтому от нее работают механизмы, поэтому можно зажечь магический огонек или, нализавшись Магической Карамели, натворить других дел. Но пустота, даже в рамках воображения, по природе своей не может стать кирпичикомесли только для еще большей пустоты.
Обычно аргументы Альвио разбивались о цельнометаллический контраргумент: от грифонов не осталось ни-че-го. Древние города оставляют после себя руины, вымершие зверискелеты, но грифоны словно бы испарились. С учетом того, что испариться может только шпана при виде разгневанных родителейникто другой на такие фокусы больше не способен, все доводы драконолога с хрустом трескались.
Но, надо признать, с грифонами пейзаж выглядел романтичней.
На тетрадку капнул дождь. Прасфора подняла глаза к небу, на набежавшие тучии тут сверху словно вылили ведро с лишней водой.
Ливень рухнул так же стремительно и неожиданно, как падает банка печенья с антресоли в три часа ночи после проделок проголодавшегося ребенка, которому поесть больше ничего не нашлось.
Гром наконец-то догнал молнию. Теперь каждая белая вспышка сопровождалась рокотом, таким сильным, что в ушах звенело.
Ох нет, Прасфора на бегу убирала тетрадку Альвио обратно. Ну вот надо ж именно сейчас. Где он был, когда горел вагон?
Дождь хлестал так, словно небо стало морем, разом упавшем вниз со всеми камнями, водорослями и рыбамиПопадамс не удивилась бы, если в следующее мгновение ей на голову свалилась бы морская звезда. Звезды на небе, спрятанные за тучами, казалось, тоже смывает.
Девушка бежала по горной тропе, поскальзываясьдорогу слишком быстро размыло, и каждый поворот мог окончиться неуклюжим падением. Сюда Прасфора дошла за несколько минут, но на обратном пути дорога оказалась бесконечнойвпереди, через дождевую ширму уже еле-еле пробивался желтый свет магических фонарей.
Гром подгонял. Молнии приобрели форму острых стрел с блестящими свинцовыми наконечниками. Гроза бушевала прямо над горным Хмельхольмом.
Прасфора выбежала на вокзалв отличие от домашнего, перрон здесь не был прикрыт навесом, а потому дождь громогласно разбивался о камень, шипя на рельсах. Поезда не было видно, хотя маленькая часть мозга, напоминающая о забытых, но чертовски важных вещах, орала во всю глотку.
На перроне, как привязанная к будке бешеная собака, носился всего один человек, слегка покачиваясь.
Либо сумасшедший, подумала Прасфора, прикрывая голову сразу двумя сумками, либо кто-то из рабочих.
Гром чуть не пробил небо насквозь.
Эй! крикнула девушка набегу. Простите, но когда обратный поезд?
Мужчин, заляпанный сажей, обернулся. Встал, но все равно покачивался.
Обратный поезд? В такую грозу?
Ну да
Никакого обратного поезда не нэ не будет, пожал он плечами, ни то зевнув, ни то икнув. Потом взглянул на большие вокзальные часы, но, судя по выражению лица и прищуру глаз, ничего не разобрал, по крайней мере, до утр-э-а.
Вы сейчас серьезно? не могла поверить Прасфора.
В такую погоду и шутить-то не нэ не хочется, он смерил девушку изучающий взглядом.
Но как же
Девушка не закончилавсе равно, словами делу не поможешь. Прасфора постоянно искала любые возможные решения проблем, которые не давали ей двигаться вперед, и останавливалась только когда стены-препятствия оказывались непробиваемыми. Да и то возвращалась, как только находила очередной способ двигаться дальше. Жизнь, воистину, в движениив движении против течения постоянных проблем и загвоздок.
Попадамс знала: как на каждого зверя однажды найдется капкан, так и на каждую проблемурешение.
Девушка посмотрела на огромные ворота, ведущие внутрь горы. Золотистые барельефы-грифоны мерцали в свете фонарей даже через стену дождя.
Снова громбудто сами горы зарычали. Прасфора с детства не боялась грозы, тем более так, как боялась кухни, но даже ей стало не по себе.
Мужчина никуда не ушел. Наоборот, подошел ближе, прищурился и сказал:
Ноо, это спасительное слово, вечно соединяющие обрывки безысходного и великолепного. Ну, не всегда, потому что вторая часть фразы вышла совсем уж не той, которую девушка ожидала. Всегда можно провести время намного лучше э
Ну все, про себя вздохнула Прасфора. Начинается.
Мужчина вытянул руки вперед, намереваясь схватить девушку, но та просто очень вовремя увернуласьразнос еды по столикам в кабаке оказался очень хорошей тренировкой, особенно, когда все гости опрокинули по кружке-другой теплого пива, и уже не очень-то отдавали отчета в своих действиях. Зато, связавшись с Прасфорой, моментально трезвели и сами на утро извинялись.
Она, к слову, постоянно ругала себя за это. Впрочем, ничего удивительного.
Вот и сейчас девушка подготовилась к встречной атакеадреналин заглушил металлические комплексы. Кувшина, или чего-нибудь тяжелого, под рукой весьма не хватало.
Ладно, пронеслось в голове Попадамс. Обойдемся и без этого.
Чего она не могла ожидать, так это второго человека, схватившего его сзади. Все это время он, похоже, терялся за пеленой дождя, в теняхи, видимо, тоже был весьма пьян.
А ты не-э-е дергайся, он сжал Прасфору сильнее. Будет легче.
Мужчина перед ней улыбнулся и снова потянул руки ясно к чему.
Вот теперь, поняла девушка, пришло время паниковатьвпрочем, паниковала она всегда тоже по-особенному: резко концентрировалась, а нервничать и рефлексировать начинала потом, когда опасность осталось позади, зато с удвоенной силой.
Нет, кувшин точно не помешал бы.
И тут помог гром. Раскатбелоснежная вспышка ударили по пьяным головам кувалдой. Всего на мгновение, но его было достаточно.
Прасфора резко отклонилась назад, позволив себя потерять равновесие, будто падая в обморок. Державший ее мужчина не устоял на скользком перроне, ослабил хватку и грохнулся.
Прасфора рванула прочь, хлюпая ногами по лужам и грязи, пытаясь не выронить сумки.
Попадамс внезапно посетила очередная пьяным мастером установленная предустановка в голове: «Фигура у меня и так не ахти, а сейчас я вдобавок мокрая, грязная, и буду выглядеть еще хуже, да и вообще»
Вставай! Вставай и бегом! голос и грузные мужские шаги мигом заставили девушку отрезветь. Она ускорилась. Бежала, поскальзываясь, чуть не навернулась несколько раз. Сумки, скрипя душой, пришлось бросить по дороге. Лишний балласт замедлял.