Да, господин, но то были лошади
Солдат только сплюнул с досады; дал бы ему в морду, да встать не мог.
А вот кузнец солдату понравился. У того была пегая борода, крепкие руки и черные заскорузлые пальцы.
Я обрежу деревяшку заподлицо, сказал кузнец. А потом приподниму, сказал кузнец, разглядывая болт. Потом мы снимем доспех и попробуем вытянуть ее.
Ты щипцы принес? спросил солдат. Наконечник так не выйдет, его придется щипцами тянуть.
Щипцы принес.
Хорошо, как вытянем наконечник, нужно будет зашить, пару стежков сделать.
Шить я не мастак, господин, сказал кузнец.
Ну, хоть обрежь деревяшки и сними понож, согласился Волков.
Сделаю, произнес кузнец, доставая из большого ящика инструменты и раскладывая их перед собой. Садитесь на стол, господин. А ты, деваха, давай сюда лампу и встань слева, чтоб свет не застить. Ближе подноси. Ну, держитесь, господин.
Солдат вцепился в край стола и вздохнул.
«Увечья, болезни и смерть к контракту прилагаются», вспомнил он слова сержанта. Каждое движение кузнеца отдавалось болью, а тот, как назло, не мог сделать что-то с одного раза. Ни обрезать стрелу, ни поддеть сталь. Почти все движения повторял дважды. Солдат понимал, что такую работу он делал впервые, поэтому молча терпел. Пальцы, вцепившиеся в стол, побелели, со лба на нос скатилась капля пота, но он молчал. Наконец кузнец обрезал стрелу и снял доспех с ноги. Встал, вздохнул.
Вроде я свою работу сделал. Он поглядел на коновала, а на том лица не было.
Ну, что встал? Давай, пригласил коновала Ёган, вытягивай палку из ноги.
Я не могу, вдруг сказал коновал, не невольте меня.
Вдруг этот крупный мужчина всхлипнул и кинулся из харчевни прочь.
Вот дурак, а, удивленно произнес Ёган.
Боится, сказал кузнец. Он молодому барону коня лечил, тот распорол кожу на груди во время охоты. Он ее вроде зашил, а конь все равно сдох. Молодой барон его на конюшне два дня держал. Его и сына. Бил обоих. Вот он и боится.
Даже инструмент забыл, произнес Ёган.
Вытаскивай ты, сказал солдат кузнецу.
Вытащить попробую, а вот шить я точно не возьмусь, не с моими пальцами. Мне ими и иголку не удержать.
Он снова сел на корточки перед столом, взял щипцы.
А ну-ка, деваха, свети. Мне внутрь заглянуть надо.
Солдат знал, что сейчас начнется то, от чего он будет скрежетать зубами. Так оно и произошло. Кузнец потянул за древко. Древко вышло, а наконечник остался в ноге. Тогда кузнец своими черными пальцами стал раздвигать рану, чтобы увидеть наконечник. Еще одна капля пота повисла на носу у солдата.
Вижу его, подлеца, сказал кузнец. Хорошо, что неглубоко сидит. Только кровь его застит. Свети ближе, прямо сюда.
Девушка еще ближе поднесла лампу. Волков зажмурился от боли, а кузнец все ковырялся и ковырялся в ране, пытаясь поддеть наконечник. Солдат еле сдерживался, у него уже звенело в ушах, когда кузнец сказал:
Все. И бросил на стол черный, весь в сгустках крови, похожий на шип наконечник болта. Фу, как будто целый день работал.
Волков чуть отдышался и произнес, глядя на девушку:
Шить тебе придется.
Эй, Брунька, сказал Ёган, бери иголку, кроме тебя здесь шить никто не умеет.
Ноги-то я не шила ни разу, сказала девушка.
Больше некому, сказал солдат, придется тебе.
Ну, раз некому. Девица залезла в сумку коновала, достала оттуда иголку, вдела нить. Извлекла туес, открыла его, понюхала.
Что там? спросил Ёган.
Она, сказала девица. Мы борова такой же мазью мазали, когда его собаки подрали.
Ну, что стоишь? Сшивай.
Шить? спросила девушка Волкова.
Сначала обмой водой, чтоб было видно, что шьешь.
Девица оказалась на удивление ловкой. Руки ее не дрожали, зрение было хорошее. Она быстро смыла грязь и в три стежка стянула рану. Смазала ее мазью из сумки коновала и затянула чистыми тряпками, после чего Волков переоделся. Он надел исподнее, то, что носил зимой, остатками теплой воды помылся. Ёган и Брунхильда помогали ему. Кузнец просто сидел на лавке и ждал оплату, вертел в руках наконечник болта и восхищался:
Железо доброе, так его еще и закалили. Хорошая закалка. Железо пробил, и даже кончик не погнулся.
Сколько я тебе должен? спросил его Волков, отправив девицу за едой.
Случай особый. Пять крейцеров попрошу. Дадите еще двая ваши поножи починю.
Дам еще один, и почини поножи.
Ну, пусть так, сказал кузнец, прихватил поножи и ушел.
Девушка принесла еду. Солдат совсем не хотел есть, но знал, что нужно. Взяв тарелку и деревянную ложку, попробовал еду и отодвинул от себя.
Это что? спросил он у девицы.
Так известно чтогорох.
Без сала, без масла?
У нас поденщики, да каменщики, да купчишки мелкие и так едят, трескают за милую душу. Не капризничают.
Так тут даже соли нет.
Так они и без соли трескают.
Я тебе не поденщик.
Да уж вижу, капризный, как барыня.
Принеси молока с медом.
И все?
Да, все. Кстати, а где поденщики твои спят?
Известно где. На полу да на лавках.
А комнаты есть? Солдат вовсе не хотел спать ни на полу, ни на лавке.
Есть одна.
С кроватью?
И с кроватью, и с тюфяком.
Я буду там спать.
Папаша никого в ту комнату класть не велит.
Плевать мне на твоего папашу. Спать буду в той комнате на кровати с тюфяком, а сверху простыню постели.
С простыней? ехидно фыркнула девица. И правда барыня.
Еще раз сравнишь меня с барынейполучишь по заду, а рука у меня тяжелая. Неси молоко и постели постель.
Буркнув что-то едкое, девица ушла.
Ёган! окликнул Волков мужика, сидевшего и дремавшего на лавке.
Да, господин.
Перебери тряпки, посмотри, что можно отстирать, что зашить. Остальное выброси. Все доспехи и оружие отнеси в мою комнату. Лошадь мою почисть, а всех остальных покорми. Солдат кинул мужику маленькую серебряную монету.
Все сделаю, господин, ответил Ёган, ловя крейцер.
А где тот мальчишка, что поехал к монахам?
Не знаю, господин. Дорога неблизкая, но, думаю, он уже должен ехать обратно.
Тюфяк был старый, влажный и вонял гнилью, а вот простыня оказалась хорошей и плотной. На некоторое время такая простыня задержит клопов. Нога, если ее не тревожить, почти не болела, а вот плечо ныло, ныло и ныло. Хотелось все время перевернуться и лечь поудобнее или сесть, но, как он ни вертелся, боль не проходила, выматывала, не давала уснуть.
«Увечья, болезни и смерть к контракту прилагаются, в который раз вспомнил слова старого сержанта солдат. Это уж не извольте сомневаться. Ad plenum».
Глава третья
Господин, господин! К вам пришли! тряс его Ёган.
Что?
Пришли к вам.
Кто?
От барона нашего.
Волков приподнялся на локте, огляделся; он был не в духе, заснул только под утро.
Кто пришел-то? Ты можешь сказать? чуть раздраженно спросил солдат.
Так командир стражи нашей. Удо его зовут.
Один пришел?
Один.
Пусть входит.
Волков сел на кровать, прислушиваясь к своим ощущениям. Нога чуть кольнула, а вот с плечом все обстояло куда хуже. Шевелить рукой было больно.
И тут в комнату вошел высокий, под самый потолок, воин. Начищенный шлем; судя по эфесу, добрый меч, старинный кольчужный обер с капюшоном, не раз бывавший у кузнеца, и поверх кольчуги чистый сюрко, белый с голубым. Цвета местного барона, как на щите при въезде в землю. Вошедшему не было и пятидесяти. Его подбородок был свежевыбрит, а почти седые усы свисали чуть ли не до груди. Сразу было видно, что это муж добрый, из старых воинов.
Здрав будь, господин, с заметным поклоном сказал он.
Для тебя я не господин, но и ты здрав будь, брат-солдат. Пригласил бы тебя присесть, но, видишь, тут не на что.
Комната была забита оружием, седлами, доспехами, попонами и сбруями. Все остальное пространство занимала кровать.
Вижу, кивнул великан. Я слышал, и мой сеньор тоже слышал, что ты вчера бился за нас. Барон просит тебя в гости. Рассказать, как было, как погиб коннетабль. А то баба-дура плетет не пойми что.
Не знаю, смогу ли сегодня, ответил Волков, отбрасывая плащ одного из ламбрийцев, которым укрывался. На левой штанине исподнего красовалось большое бурое пятно засохшей крови. Хочу сначала, чтобы доктор осмотрел рану. А то вчера ее здешняя девица зашивала.
Да и плечо у тебя, брат, нездорового цвета, заметил великан.
Волков покосился на свое плечо и ужаснулся. Даже в свете маленького окна было видно, что ключица и плечо сине-багрового цвета. Волков поморщился.
Да, доктор тебе не повредит, заметил человек барона. Меня зовут Удо Мюллер. Я сержант барона. Он протянул солдату руку.
Яро Фолькоф, отставной солдат. Волков пожал ее.
Солдат? Просто солдат? Кухарка говорит, что ты один всех ламбрийцев перебил, с этими словами сержант поднял с пола добрый нож в красивых ножнах, простой солдат вряд ли смог бы. Да и доспех у тебя добрый, и конь не солдатский.
Нравится нож? не стал хвастаться Волков.
Ламбрийский, работы доброй.
Дарю, произнес солдат.
Сержант ухмыльнулся:
Ну, спасибо. А что мне сказать барону?
Скажи, что помяли меня и болт я в ногу получил. Отлежусь, подлечусь и через пару дней приеду.
Ну, добро. Лечись, брат.
Бывай.
Сержант вышел из комнаты.
Ёган, позвал Волков.
Что, господин?
Пусть приготовят что-нибудь на завтрак. Два яйца вареных, хлеб, и молока согреют. И меда. Не забудь меда.
Ага, распоряжусь. Он повернулся.
Стой, и еще пусть ведро воды согреют. И девку вчерашнюю позови.
Хильду, что ли?
Брунхильду, да.
Так не придет она. Горе у них.
Горе? Что за горе?
Так сын трактирщика, брат ейный, которого вы к монахам послали, так сгинул он.
Как сгинул?
А так и сгинул. Уехал, и более его никто не видел.
Он же на моем коне уехал.
Ага, еще и седло взял. И, скорее всего, взял черного жеребца. Самого дорогого. Да, точно. Вороного взял, радостно сообщил Ёган. Любой в его возрасте захотел бы по деревне на таком коне проехать.
Чему ты радуешься, болван? Тот конь дороже, чем эта харчевня, будет. Это боевой конь, он этого дурака сбросил где-нибудь да сбежал. Этот дурак с переломанными лытками в дорожной канаве валяется, а коня мне искать придется.
Но если и нужно было кого упрекать солдату, так это себя, что позволил мальцу взять такого коня. Впрочем, вчера ему не до коней было.
Ну так я подсоблю, сразу стал серьезней Ёган, вместе искать коня будем. Мне седлать коней?
Сначала завтрак и воду, затем перебинтовать ногу, только потом седлать.
Ага, распоряжусь.
Топая по лестнице, Ёган сбежал вниз, не закрыв дверь, а сам Волков повалился на кровать.
Он стал прислушиваться к себе, к своим ощущениям. «Увечья, болезни и смерть к контракту прилагаются». А вот и она, самая страшная часть фразыожидание болезни после увечья. Он даже сосчитать не смог всех боевых товарищей, которые умерли после несмертельной, казалось бы, раны. И все у них всегда начиналось с двух верных предвестников смертижара и лихорадки. Волков вспомнил одного своего старого друга, который получил стрелу под ключицу. Ее и наконечник благополучно извлекли, а друг слег от жара, и его трясло, как паралитика. В летнюю жару он тянул на себя одеяло и трясся от холода. И бесконечно пил. Пил и пил воду. На время он терял сознание, и ему становилось жарко, он скидывал одеяло. Но только на время. Затем снова кутался.
Лихорадка, заключил доктор.
Пути Господни сказал поп.
Он еле выжил, но былую силу так и не набрал, ушел из солдат больным.
Вот теперь Волков лежал на кровати и под шум дождя прислушивался к себе. Нет, жара, судя по всему, у него не было. А лихорадки тем более. Но он знал, что эти два верных предвестника болезни и смерти на первый день после ранения могут и не прийти. Когда-то он даже пытался читать медицинские книги. Там было все: про разлитие черной желчи, легочную меланхолию и про грудных жаб, но ничего про лихорадку и жар. Только какая-то муть про то, что лихорадку приносит восточный ветер, а жар случается от духовных потрясений и любовной тоски. Но вся беда заключалась в том, что его знакомых и друзей нельзя было уличить ни в одном, ни в другом, да и восточный ветер с ними бы не совладал. Поэтому Волков продал толстые фолианты с картинками, которые он захватил при взятии Реферсбруга, одному хитрому юристу. Как потом выяснилось, всего за пятую часть их настоящей стоимости.
Он встал, попробовал наступить на ногу. Боль была терпимой, намного менее чувствительной, чем в плече. Да, плечо болело, и болело так, что он даже не смог бы сам одеться.
Ёган! крикнул в открытую дверь.
И услышал топот по лестнице.
Завтрак еще не готов, вода не согрелась.
Не могу сам одеться, помоги.
Рубаха ваша постирана, высушили над очагом, сказал Ёган, вытаскивая рубаху из сложенных в углу вещей. Садитесь, давайте левую руку. Ух ты, ужас.
Что там?
Вчерась плечо таким синим не было. Косточки б целы бы были.
Нужно ехать к монахам.
Сейчас поедем, господин. Позавтракаете, и поедем. Только вчерашние ваши сапоги не просохли, я их от крови-то отмыл, но у огня сушить не стал, чтоб не заскорузли.
Правильно, посмотри у меня в вещах, еще одни должны быть.
Так я уже их достал.
Молодец. Ты-то мне помогаешь, а дела свои делаешь?
А какие сейчас дела? До уборки еще шесть недель, коровенка наша сама пасется, в огороде жена ковыряется. Дел-то особых нету. Крышу, правда, хотел покрыть, течет. Да к зиме покрою. Авось до зимы не смоет. А вот вы вчера монетку дали и сапоги. Он поглядел на свои начищенные сапоги, которые резко контрастировали с остальным его гардеробом. И сказал удовлетворенно: Добрые сапоги. Где б я еще такие взял? Да нигде. Мне все наши мужики завидуют. Ихние бабы их пилят, меня в пример ставят. Говорят, что я проворный. Господина щедрого нашел, а я вас-то и не искал, просто первый на глаза попался.
Пошли, проворный, умыться мне поможешь.
Даже завтрак становится непростым делом, когда работает только одна рука. Волков завтракал, а Ёган сел за соседний стол и что-то рассказывал. Солдат не прислушивался. У него болело плечо. И тут Ёган сказал:
Вот, у дезертира в сапоге нашел, и положил на стол кошельки.
Кто нашел?
Жена моя да жена трактирщика. Полы мыли да за лавкой нашли. А еще в одежде и в вещах.
Он вытряс деньги на стол перед Волковым. Денег было немного, но кроме денег там было золотое кольцо. Тяжелое, с красным камнем. А еще там был клочок хорошей бумаги.
Два с половиной талера без меди, мы посчитали. Никто ничего своровать не мог, мы все вещи собрали. Все цело.
Да? А где тогда арбалет? Я его ни в вещах, ни в оружии не видел.
Какой арбалет? спросил Ёган.
Из которого мне ногу прострелили.
Я спрошу у трактирщика. А еще трактирщик сказал, что эта бумажка, он постучал по бумажке пальцем, это вензель.
Что? не понял Волков.
Вензель. Трактирщик говорит, что в городе, в одном месте, он, правда, не знает в каком, по этой бумаге можно кучу денег получить.
Вензель?
Ага.
Может, вексель?
Ага.
Волков никогда не видел векселей. Все расчеты в ротах происходили наличными. Он взял бумажку, но одной рукой развернуть ее не смог. Ёган помог ему. Солдат прочитал написанное, поглядел на мужика, спросил:
Ты где ее взял?
Так в сапоге было. Вот в этом. Ёган похлопал рукой по правому сапогу. Я его с мертвяка-то тянул, а она и упала.
Это не вексель.
А что же? Трактирщик вроде грамоте и обучен, а прочесть не мог.
Потому что она на ламбрийском.
Трактирщик так и сказал. Не знаю, говорит, что за язык, не нашенский. Наверное, это вексель. А раз не вексель, то что это?
Волков знал ламбрийский. Почти треть его сослуживцев в гвардии герцога де Приньи были ламбрийцы. А еще Волков пару лет провел во Фризии. Там язык схожий. Он свободно писал и говорил на этом языке. Но он не все понимал в этой записке. Но в сути ни секунды не сомневался.
Волков почесал щетину и спросил:
А в служении у барона есть ламбрийцы?
Да почем же мне знать? У него в замке куча всякого люда, может, и есть кто. А что в бумаге-то?