Это и впрямь было так? удивился Ивар.
Если строго по каноническому праву, то да. Но Папа прекрасно знал об этом, и всех всё устраивало. Как бы то ни было, король Людовик исполнил свою угрозу и увез Алиенору с собой в Иерусалим. Но Раймунд Антиохийский был прав. И в конечном итоге тот крестовый поход обернулся катастрофой: и для христианского воинства, и для брака короля. После возвращения во Францию венценосные супруги все сильнее отдалялись друг от друга. Ускорило разрыв и то, что Алиенора так и не родила королю наследника, только двух дочерей. А потом исчезла и последняя ниточка, удерживавшая вместе Людовика и Алиенору: умер мудрый Сугерий, «Отец Отчизны». И весной 1152 года от Рождества Христова архиепископский совет в Сансе объявил королевский брак ничтожным, по причине слишком близкого родства. Алиенора получила назад все свои аквитанские земли и отправилась на родину, в Пуатье.
И там ее, наконец-то, ждали англичане? усмехнулся Ивар.
Нет, не там. «Англичане» появились из самого сердца Франции, из графства Анжу. Не прошло и двух месяцев с развода Людовика и Алиеноры, как франкское королевство потрясло неслыханное известие: бывшая королева снова вышла замуж. И за кого за двадцатилетнего вассала своего бывшего супруга, за Анри Анжуйского! Его недавно почивший в бозе родитель, Жоффруа Анжуйский, имел прозвище Плантагенет: из-за веточки дрока, которой он имел обыкновение украшать свой охотничий капюшон. Неслыханным в этой свадьбе был даже не двухмесячный промежуток, выглядевший как оскорбление, а то, что ни Анри, ни Алиенора не испросили разрешения на брак у своего сюзерена короля Людовика. И, в каком-то смысле, правильно сделали: ибо король ни за что не одобрил бы их матримониальных планов. Ведь вся его политика строилась на балансировании между могущественными кланами: домом Анжуйским и сеньорами Блуа и Шампани. И тут вдруг анжуйцы, и без того недавно усиленные герцогством Нормандским, прибирают к рукам огромную Аквитанию. Из-за чего вся западная часть франкского королевства, от Ла-Манша до Пиренеев, за исключением одной лишь Бретани, оказывается в одних руках, весьма цепких и амбициозных.
И что же король? спросил Ивар.
А что король? Король собрал совет. Совет подтвердил нарушение прав сюзерена. Король вызвал к себе Алиенору и Анри. Те не явились. Тогда Людовик вторгся в Нормандию, владение Анри. Но Анри показал себя полководцем весьма умелым и быстро отвоевал захваченные земли. Через несколько месяцев король устал воевать и предложил мир. После чего Анри съездил за Алиенорой и вместе с ней прибыл в Нормандию, чтобы оттуда, наконец, отправиться за своей главной добычей английской короной.
А он имел на нее права?
Да. В Англии об ту пору уже два десятка лет шла внутренняя усобица: одни бароны поддерживали тогдашнего короля Стефана из династии Блуа, приходившегося внуком Вильгельму Завоевателю. Другие же считали, что трон по праву принадлежит Матильде, дочери прежнего короля Анри I. Которая все эти два десятилетия с непреклонным упорством отстаивала свои династические права и которая приходилась родной матушкой нашему Анри Плантагенету, новоиспеченному супругу Алиеноры.
То есть Алиенора вышла замуж не просто за графа Анжуйского и герцога Нормандского, но еще и за наследника английской короны?
С тем лишь нюансом, что свои права наследника ему предстояло отвоевать. Ради чего они с Алиенорой и прибыли ненастным зимним вечером в нормандский порт Барфлер. Где, невзирая на шквальный ливень и штормящее море, Анри Плантагенет отдал приказ к отплытию. И Фортуна улыбнулась им: в Крещенье 1153 года от Рождества Христова они благополучно достигли английского берега. В благодарность Господу за ниспосланную им удачу Анри и Алиенора решили совершить молебен в ближайшей церквушке. И едва растворив врата Дома Божьего, первое, что услышали они, был голос священника, распевавшего «се царь твой грядет к тебе, праведный и спасающий». По крайней мере, так пишут хронисты. Но всё и впрямь вышло так, как предрекло то знаменье. И не прошло и года, как Анри Плантагенет был провозглашен королем Англии в аббатстве Уэстмонтье. А Алиенора Аквитанская, незадолго до того ставшая графиней Анжуйской и герцогиней Нормандской, во второй раз украсила свою огненные кудри королевской короной, не менее завидной, чем та, что она носила двумя годами ранее. Вот так герцогство Аквитания и стало наследным владением английских королей. За которое они, впрочем, обязаны были приносить вассальную присягу французскому монарху. А еще через несколько лет к Плантагенетам отойдет Бретань, и анжуйские владения раскинутся от Ирландии до Арагона, уступая по своим размерам лишь Священной Римской империи. В сторону границ которой, кстати, уже очень скоро обратят свои амбициозные взоры Анри и Алиенора. Но это уже будет совсем другая история.
Они стояли у массивной кованой двери, ведущей в высокую квадратную башню замка. Стражник, с виду обычный горожанин в неказистых доспехах, подозрительно косился в их сторону. Граций протянул Ивару руку, кивая головой на вход в замок:
Пора мне. Даст Бог, свидимся еще этим летом.
Показав стражнику какой-то пергамент, менестрель исчез за кованой дверью. Ивар постоял еще немного, прислушиваясь к приглушенным звукам ночного города. Только что со звонницы протрубили отбой. Разморенный июньской жарой, Бордо погружался в беспокойный сон. Шелестела осока на журчавшей неподалеку речушке, где-то вдалеке тревожно стрекотали цикады. Ровные ряды устау каменных домов зажиточных горожан темнели на фоне звездного неба острыми силуэтами черепичных крыш. Из темных узких проулочков доносился ленивый лай собак.
Ивар неторопливо направился в темноту переулка. Но не успел он сделать и пары шагов, как вдруг за его спиной, откуда-то из чрева замковой башни, раздался надсадный сдавленный крик. Крик человека, отмеченного смертью, человека, для которого захлопнулись двери этого мира. Ивар обернулся. Каменное лицо стражника, словно слившееся с серой стеной башни, продолжало оставаться столь же непроницаемым, как и прежде.
***
«Эх, видела бы моя добрая матушка Петронилла, до чего докатился ее младшенький! Подумать только: Арно де Серволь, восьмой сын Фулька Реньо, сеньора де Сен-Мари, де Ля-Судьер, де Вильнёв и прочая, и прочая сидит в придорожных кустах, словно обгадившийся бродяга, и ждет сигнала от этой безмозглой деревенщины Синистра, возомнившего себя пупом земли!»
Арно достал из ножен видавший виды бракемар, сохранившийся у него еще со студенческих времен. Короткий широкий клинок тускло блеснул в лучах рассветного солнца, подмигнул золотой филигранью, оплетавшей рукоять монограммой «АС»: Арно де Серволь. Хоть студентам и запрещалось иметь оружие, но парижские схолары были особой кастой и плевать хотели на королевские запреты с высокой колокольни Сен-Дени. Арно отдал за этот клинок три золотых экю почти половину денег, вырученных в тот год с продажи отцовского вина. Схолары Парижского университета имели королевскую привилегию на беспошлинный ввоз провизии для собственных нужд, включая вино. Арно, как и многие из его приятелей, половину своих барриков сбывал хозяевам городских кабаков.
Сколько лет прошло с той поры десять, больше? «Ну что, несостоявшееся светило теологии, что там писал Петр Едок про то, как грабить пузатеньких пилигримов? Оставлять их в живых, и дальше мучиться в этом сумрачном лесу или же отправлять прямой дорогой к Святому Иакову, к которому они все так спешат? Жаль, нет под рукой Суммы теологии Фомы Аквината он-то уж наверняка разбирался в этих делах. Как там у него было: согласно естественному закону все вещи являются общей собственностью, никто не вправе присваивать какую бы то ни было внешнюю вещь себе. Ох, неробкого ума был покойный брат Фома! Жаль, бедолага-паломник не узнает перед смертью, что своим мечом я всего лишь восстанавливаю естественный закон».
Арно нервно рассмеялся глухим крякающим смехом. Верный признак волнения. Ну разумеется, он волнуется: все-таки не каждый день доводится убивать людей. Если так считать, то всего второй раз в жизни. Правда, в первый раз всё вышло почти случайно, да и было это бог весть когда.
Шесть лет назад Арно де Серволя со скандалом вышибли из Наваррского коллежа, из французской нации и из университета. Хорошо хоть обошлось без мрачных застенков Шатле. Кто на него донес, Арно так и не узнал. Или не захотел узнавать.
«Мы не потерпим лживых мошенников в стенах нашего блистательного коллежа, взрастившего самого наместника Сына Божьего, Его Святейшество Климента VI!», надрывался от нарочитого возмущения епископский куратор Фовель, известный пьяница и содомит. Сказать по правде, грех Арно был не то чтобы велик. Он всего лишь подделал кое-какие документы, позволившие ему решить одну крайне неприятную финансовую проблему. Но подделка документов, наряду с изготовлением подложных печатей и чеканкой фальшивой монеты, признавались «оскорблением Его Величества», преступлениями против короля. О том, чтобы остаться в университете, не могло быть и речи.
Недоучившийся теолог Арно де Серволь сначала подвизался в парижском Парламенте, среди многочисленной своры полуголодных и вечно галдящих стряпчих. Однако заработков мелкого ярыжки едва хватало на сытные ужины в приличном кабаке. Поначалу Арно еще как-то держался благодаря вспомоществованиям долготерпивого родителя и старших братьев. Но парой годов позже родитель отошел в мир иной, доходы братьев резко упали из-за того разгрома, что учинили в Аквитании англичане, а жизнь в столице королевства становилась все дороже и дороже. Пришлось вчерашнему бакалавру свободных искусств вспоминать свои студенческие навыки подчистки старых пергаменов и замены в них одних циферок на другие, более соблазнительные. Войдя во вкус, Арно перешел с цифр на буквы, с букв на слова, со слов на целые грамоты. Благодаря чему и оказался вскоре обладателем небольшого церковного бенефиция Велин, что на правом берегу Дордони чуть выше Кастийона. Треть дохода он отдавал местному кюре, окормлявшему велинских прихожан непосредственно на месте, а остальное щедро тратил на жареных гусей, аржантейское вино и трактирных подавальщиц с блудливыми кошачьими глазами.
Ловкость рук, а также знание закавык гражданского и канонического права весьма скоро снискали Арно де Серволю немалую известность в определенных кругах. Через год к нему присоединились двое молодых южан беспокойного нрава: шумный Гастон по прозвищу «Парад» и щуплый пройдоха Керре, выдававший себя за внебрачного сына леонского идальго. Гастон специализировался на обрезке серебряных монет и выплавке поддельных оловянных, а Керре был большим докой по части епископских и королевских печатей. С легкой руки леонца, любителя коверкать слова и подтрунивать над всеми, к Арно и приклеилось с тех времен прозвище «Благочинный»: то ли из-за его велинской епархии, то ли из-за мягко-вкрадчивой манеры разговора.
Дела у троицы шли в гору, пока в Париже не сменился прево. Новая метла столь рьяно взялась за дело, что Арно с приятелями пришлось спешно удирать из столицы, даже не успев попрощаться с мамашей Катишь, держательницей веселого заведения на улице Пуаль-де-Кон. Ибо молодым шалопаям совсем не улыбалось бултыхаться в котле с кипящим маслом, а затем еще пару лет болтаться в проеме каменной виселицы Монфокон, к пущему наущению беспечных парижан.
Как назло, почти одновременно с неудачей в Париже Арно потерял и свой велинский бенефиций, оказавшийся под англичанами. На жизненном горизонте младшего из рода де Серволей вполне зримо замаячил призрак голода и нищеты. Нужно было срочно что-то предпринимать. Арно решил, что безопаснее всего будет податься на юг, за Луару, в родные для него просторы Бержерака и Перигё. Подельники не возражали, тем более что Гастон тоже был родом откуда-то из-под Тулузы.
Три долгих месяца холодной и дождливой весны бродили они по разоренным землям Дордони, подворовывая скудные припасы у обедневших крестьян, пока, вконец истрепавшиеся и отчаявшиеся, не набрели на деревеньку Эрине. На окраине деревни, в окружении старых тополей, нелюдимо кособочился небольшой постоялый двор без названия. Неказистая дощатая вывеска с намалеванными на ней кроватью и винной чаркой вполне доходчиво отражала весь спектр предоставляемых здесь услуг.
Хозяин постоялого двора, хмурый горбун Дамастр, как неожиданно выяснилось за кувшином кроваво-красного морийона, был старым знакомцем родителей Гастона Парада. Как он умудрился узнать в повзрослевшем Гастоне того сопливого мальчишку, которого в последний раз видел много лет назад осталось загадкой. Несомненно, старый горбун был весьма памятлив на лица.
Несколько недель Арно, Гастон и Керре подрабатывали в хозяйстве Дамастра за скромное пропитание и ночлег. Потом трактирщик решил предложить им работенку посерьезней. Точнее, предложил Гастону, а тот уже рассказал все Арно и Керре.
Через деревню Эрине проходила лиможская ветка Пути Святого Иакова. По этой дороге паломники, в том числе жители Священной Римской империи, направлялись в галисийский город Сантьяго-де-Компостела, к нетленным мощам апостола Иакова. Перед отправлением в долгий и небезопасный путь паломники зачастую распродавали свое имущество либо завещали его церкви. При этом немалые деньги брали и с собой, ибо преодолеть многие сотни верст на одной лишь манне небесной задача едва ли выполнимая.
Обычно паломники передвигались небольшими группками или присоединялись к торговцам и сопровождавшим их охранникам. Хотя иногда попадались и одиночки. Проходя через Эрине, путники обычно останавливались на постоялом дворе Дамастра, ибо других мест для ночлега не было на многие мили окрест.
За долгие годы горбун научился с первого взгляда определять, кто перед ним: нищий сумасброд с горстью медных оболов или же зажиточный горожанин с зашитыми в нательный пояс золотыми экю. Алчный трактирщик не мог спокойно взирать на то, как мимо его носа течет полноводный поток золотых монет, оставляя ему лишь жалкие брызги. Однако сам он был уже слишком стар для того, чтобы подстерегать недоверчивых жакэ в придорожном лесу и раскраивать им головы дубиной с железным наконечником.
Для этого у Дамастра имелся сынок Синистр, жилистый крепыш лет двадцати пяти, с застывшим на лице выражением тупого самодовольства. Этот Синистр крайне редко показывался в деревне, и где он жил, Арно так и не понял. За то время, что Арно с приятелями работали на трактирщика, они лишь раз видели этого Синистра, и то лишь мельком.
Горбун Дамастр предложил Гастону, а через него и Арно, присоединиться к Синистру и его ребятам. По поводу щуплого Керре трактирщик был настроен крайне скептически, полагая, что пользы от него в этом деле не будет никакой; однако Гастон сумел переубедить горбуна, рассказав ему о необычайной ловкости и везучести леонца.
По чести сказать, Арно претило опускаться до придорожного разбоя. Он хорошо понимал, что обчищаемых паломников нельзя будет оставлять в живых. Иначе через пару дней здесь не будет проходу от конных сержантов, а через неделю их троица отправится кормить ворон, болтаясь на ближайшем суку. С дорожными убийцами здесь не церемонились. Даже церковь отказывала таким в убежище, ведь они посягали на священное право любого христианина: беспрепятственно передвигаться по дорогам к святым местам.
Когда-то, в бытность свою при парижском Парламенте, Арно сам занимался одним таким делом. Некие Карден и Жике, двое руанских бродяг, выдававших себя за схоларов, познакомились в дороге со слугой богатого торговца. Слуга шел из Парижа в Турне, чтобы предъявить к оплате векселя своего патрона. После того как слуга кажется, его звали Бенуа простодушно объяснил бродягам, что такое эти векселя и с чем их едят, Карден и Жике незамедлительно почуяли запах наживы. Они угостили Бенуа хорошей выпивкой, втерлись к нему в доверие и отправились вместе с ним в Турне. Выбрав безлюдное местечко, бродяги оглушили слугу деревянным посохом, а затем обчистили до нитки. Причем буквально до нитки: несмотря на то, что при Бенуа имелись два векселя на какую-то умопомрачительную сумму, а также с десяток серебряных гро-бланов, грабители не побрезговали стащить с тела робу и даже нижнее белье.