Увечный бог. Том 1 - Эриксон Стивен 12 стр.

Спроси у солдата. Солдат про курение знает все. И что входит, и что выходит, и в чем, мать твою, разница в итоге.

Летерийцы проявили себя с честью на том жутком поле боя. Отвлекли врага. Кровью и болью успешно прикрывали отход малазанцев нет, скажем прямо, разгром. Как только прозвучал сигнал, неприступная железная стена превратилась в тростник, снесенный порывом жестокого ветра.

И все равно. Летерийские солдаты выходили в сумерках или перед рассветом на край лагеря и смотрели через кусты на малазанцев. Они не думали о разгроме, об отступлении. А только обо всем, что было раньше.

И есть слово для чувства, которое они испытывали.

Смирение.

 Милая.  Он подошел сзади легким шагом, неуверенный как ребенок.

Араникт вздохнула.

 Я уже забываю, как спят.

Брис Беддикт подошел и встал рядом.

 Да. Я проснулся и почувствовал, что тебя нет,  и начал думать.

Когда-то она нервничала в его присутствии. Когда-то она представляла себе невозможные сценытак человек вызывает в воображении желания, которые, как он понимает, никогда не осуществятся. А теперь она исчезла из его постелии ему беспокойно. Несколько дней, и мир переменился.

 Думать о чем?

 Не знаю, стоит ли говорить.

В его голосе звучала печаль. Араникт наполнила легкие дымом, медленно выдохнула.

 Могу поспорить, Брис, уже слишком поздно.

 Я раньше никогда не влюблялся. Не влюблялся так. Никогда не чувствовал себя настолько беспомощным. Как будто, сам того не заметив, отдал тебе всю свою силу.

 И в детских историях такого не рассказывают,  ответила Араникт.  Принц и принцесса, оба отважные и сильные, равные в великой любви, которую завоевали. Сказка кончается взаимным восхищением.

 Какой-то кисловатый привкус.

 Привкус самовосхваления,  сказала она.  Во всех этих сказочках прячется нарциссизм. Фокусв зеркальном отражении героя; принцесса для принца, принц для принцессы, но на деле он один, сам с собой. Речь о любви благородного к себе. Герой получает прекраснейшую возлюбленную за свое мужество и достоинства.

 И эти возлюбленныевсего лишь зеркала?

 Из блестящего серебра.

Она чувствовала на себе его взгляд.

 Однако,  сказал он, помолчав.  У нас ведь не так, правда? Ты не мое зеркало, Араникт. Ты другая. Я не отражаюсь в тебе, как и ты не отражаешься во мне. Так что же такое мы нашли и почему я преклоняю колени перед этим?

Огонек самокрутки сверкнул как зарождающееся солнце, только чтобы угаснуть.

 Откуда мне знать, Брис? Я словно смотрю с такого угла, который никому больше недоступен, и ничто не разделяет нас; яркий свети твои защитные сооружения испаряются. Поэтому ты чувствуешь себя беззащитным.

Он хмыкнул.

 Но у Тегола и Джанат не так.

 Да, я слышала о них, и мне кажется, что, куда бы ни смотрел один, второй смотрит в другую сторону. Онее король, а онаего королева, а все остальное проистекает из этого. Думаю, такая любовь крайне редка.

 Но у нас не такая, Араникт?

Она не ответила. Да и что сказать? Я как будто раздулась, проглотив тебя живьем, Брис. И я чувствую в себе эту тяжесть, какой не чувствовала прежде никогда. Она отбросила окурок.

 Ты слишком беспокоишься, Брис. Я твоя возлюбленная. На этом и остановимся.

 Но ты еще и моя атри-седа.

Она улыбнулась во тьме.

 Потому-то, Брис, я здесь.

 То есть?

 Что-то прячется. Вокруг нас, неуловимое как дым. Оно проявилось пока только раз, во время боя, среди малазанцевтам, где адъюнкт лежала без сознания. За всем этим таится чья-то рука, Брис, и я ей не доверяю.

 Где лежала адъюнкт? Но, Араникт, то, что произошло там, спасло жизнь Тавор и, вероятно, жизни остальных Охотников за костями. Наруки бежали от этого места.

 И все же мне страшно,  настаивала она, вынимая новую самокрутку с растабаком.  Союзник должен открыться.

Она достала серебряную коробочку со смоляным запальником. Ночной ветер никак не давал ей разжечь пламя; она спряталась за Бриса и повторила попытку.

 У союзников,  сказал он,  есть собственные враги. И открыться, я думаю, рискованно.

Пламя вспыхнуло, и самокрутка зажглась. Араникт отступила на полшага.

 Пожалуй, это верное замечание. Что ж, полагаю, мы всегда подозревали, что война адъюнктане ее личная.

 Как бы ей ни хотелось,  сказал он с каким-то сдержанным уважением.

 Завтрашние переговоры могут оказаться очень неприятными,  заметила Араникт,  если она не смягчится. Нам нужно знать, что известно ей. Нам нужно понять, чего она ищет. И главное, мы должны разобраться, что случилось в бою с наруками.

Она удивилась, когда Брис погладил ее щеку, а потом, наклонившись, поцеловал. Она гортанно рассмеялась.

 Опасностьсамый соблазнительный наркотик, да, Брис?

 Да,  прошептал он, но все же отступил на шаг.  Обойду периметр, атри-седа, и встречу рассвет с солдатами. Ты сумеешь отдохнуть перед переговорами?

 Более-менее.

 Хорошо. Тогда до встречи.

Она смотрела ему вслед. Странник меня побери, он просто вылез обратно.

 Уж если растянулся, то и останется растянутым,  проворчала Ханават.  Что теперь толку?

Шелемаса продолжала втирать масло в дряблый живот женщины.

 Толк в том, чтобы чувствовать себя лучше.

 Ладно, верю, хотя думаю, что главное тутвнимание.

 Именно этого мужчинам и не понять,  ответила молодая женщина, наконец отодвигаясь и потирая ладони.  У нас стальные души. А как иначе?

Ханават напряженно посмотрела в сторону.

 Мое последнее дитя,  сказала она.  Мой единственный ребенок.

Шелемаса ничего не ответила. В бою с наруками Ханават потеряла всех детей. Всех. Но если это жестоко, то все равно не сравнится с участью Голла. Там, где мать гнется, отец ломается. Их нет. Он повел их на смерть, а сам выжил. Духи, безумиеваш дар.

Бой не прошел бесследно и для самой Шелемасы. Она скакала сквозь пронзительный шквал молний, справа и слева взрывались тела, обдавая ее шипящей кровью. Ржание коней, топот надвигающихся чудовищ, треск костей даже сейчас эта ужасная мешанина звуков гудела в ее мозгу; поток звуков бился в уши изнутри. Она стояла на коленях в палатке Ханават, дрожа от воспоминаний.

Старшая из женщин, видимо, что-то почувствовала и положила шершавую ладонь на бедро Шелемасы.

 Пройдет,  пробормотала она.  Я вижу такое у всех выживших. Волна воспоминаний, ужас в глазах. Но это пройдет, говорю тебе.

 И у Голла тоже?

Ладонь задрожала.

 Нет. Он Военный вождь. У него не пройдет. Битва не осталась в прошлом. Он проживает ее снова и снова, каждый миг, днем и ночью. Я потеряла его, Шелемаса. Мы все его потеряли.

В живыхвосемьсот восемьдесят воинов. Она была среди них, они вместе пережили разгромное отступление, и она видела то, что видела. Мы больше никогда не будем сражаться, со славой и весельем древних времен. Наша боевая эффективность, как написали бы в малазанских свитках, подорвана. Хундрильские «Выжженные слезы» уничтожены. И это не было славным поражением. Гораздо хуже. Мы стали лишними в одно мгновение. Ничто не может так сломить дух, как подобное осознание.

Нужен новый Военный вождь, но, скорее всего, не одобрят никого. Воля умерла. Нечего собирать в кулак.

 Я пойду на переговоры,  сказала Ханават,  и хочу, чтобы ты пошла со мной, Шелемаса.

 А твой муж

 Лежит в палатке старшего сына. Не принимает ни пищи, ни питья. Собирается уйти. Очень скоро мы сожжем его тело на погребальном костре, но это всего лишь формальность. Мой траур уже начался.

 Я знаю  Шелемаса помедлила,  у вас были трудности. Слухи о его увлечениях

 Это самое горькое,  перебила Ханават.  Да, Голл постоянно смотрел на сторону. Я давно приучилась терпеть. Но больнее всего то, что мы снова обрели друг друга. Перед самой битвой. Наша любовь воскресла. Мы снова были счастливы. Несколько мгновений  Она замолкла, потому что из глаз потекли слезы.

Шелемаса подобралась ближе.

 Расскажи о ребенке, которого носишь, Ханават. Я же никогда не была беременна. Что ты чувствуешь? Наполненность, да? Он шевелится? Говорят, они то и дело шевелятся.

Улыбнувшись сквозь слезы, Ханават сказала:

 Ну ладно. Что чувствую? Как будто проглотила целиком свинью. Продолжать?

Шелемаса коротко рассмеялась и кивнула. Рассказывай о хорошем. Чтобы заглушить крики.

 Дети спят,  сказала Джастара, опускаясь рядом с ним на колени и глядя на его лицо.  Сколько же в нем было от тебя. Твои глаза, твои губы

 Молчи, женщина,  сказал Голл.  Я не лягу с вдовой сына.

Она отодвинулась.

 Тогда хоть с кем-нибудь, ради Худа.  Голл повернулся лицом к стенке палатки.

 Почему ты здесь?  спросила она.  Ты пришел в мою палатку как призрак всего, что я потеряла. Мало мне своих призраков? Чего ты от меня хочешь? Посмотри на меня. Я предлагаю тебе свое тело, давай разделим горе

 Остановись.

Она еле слышно зашипела.

 Лучше ударь меня ножом,  сказал Голл.  Сделай это, женщина, и я буду благословлять тебя на последнем издыхании. Нож. Причини мне боль, посмотри, как я мучаюсь. Сделай, Джастара, во имя моего сына.

 Ах ты, эгоистичный кусок навоза, с чего мне потакать тебе? Убирайся. Найди другую дыру, где спрятаться. Думаешь, твоим внукам будет приятно на все это смотреть?

 Ты не хундрилка по рождению,  сказал он.  Ты из гилков. И ничего не понимаешь в наших обычаях

 Хундрилы были страшными воинами. И остались. Ты должен встать, Голл. Должен собрать своих духоввсехи спасти свой народ.

 Мы не виканцы,  прошептал он, снова вцепившись когтями себе в лицо.

Она разразилась проклятием.

 Нижние боги, ты и вправду думаешь, что Колтейн со своими проклятыми виканцами справились бы лучше?

 Он нашел бы способ.

 Дурак. Ничего удивительного в том, что жена насмехается над тобой. И в том, что все любовницы отвернулись от тебя

 Отвернулись? Да они все мертвы.

 Так найди новых.

 Кто полюбит труп?

 Вот ты и заговорил правильными словами, Военный вождь. Кто? Ответ лежит передо мной, тупой старик. Вот уже пять дней. ТыВоенный вождь. Встряхнись, будь ты проклят

 Нет. Завтра я препоручу свой народ заботам адъюнкта. Хундрильских «Выжженных слез» больше нет. Все кончено. И я кончен.

Перед его глазами мелькнуло лезвие ножа.

 Ты этого хочешь?

 Да,  прошептал он.

 С чего начать?

 Решай сама.

Нож исчез.

 Ты сам сказал, я из гилков. Что я знаю о милосердии? Ищи сам путь к Худу, Голл. Виканцы погибли бы так же, как погибли твои воины. Точно так же. Бывают проигранные битвы. Так заведено. Но ты еще дышишь. Собери свой народони ждут тебя.

 Нет. Больше никогда я не поведу воинов на битву.

Она прорычала что-то неразборчивое и ушла, оставив его одного.

Он смотрел на стенку палатки, слушая собственное бессмысленное дыхание. Я знаю, что это такое. Страх. Всю мою жизнь он поджидал меня в холодной ночи. Я творил ужасные дела, и наказание близится. Прошу, поторопись.

Ведь ночь очень холодна и подбирается все ближе.

Глава четвертая

Столько пота, что можно утонуть. Он дрожал под мехами, как и каждую ночь после битвы. Проснулся, дрожа, мокрый, сердце колотится. И перед глазами картинки. Кенеб, за мгновение до того как его разорвало на части, повернувшись в седле, смотрит на Блистига холодным понимающим взглядом. Глаза в глаза, в десяти шагах. Но это же невозможно. Я знаюневозможно. Меня и близко не было. Он не поворачивался, не оглядывался. Он не видел меня. Не мог.

И не вой на меня из тьмы, Кенеб. Не гляди. Я вовсе ни при чем. Оставь меня в покое.

Но проклятая армия понятия не имела, как прорываться, как отступать перед превосходящим противником. Каждый солдат сам по себевот смысл отхода. А они вместо этого сохраняли порядок. «Мы с вами, Кулак Блистиг. Смотрите, как мы шагаем. Идем на север, да? Нас не преследуют, сэр, и это хорошо, то есть мы их не чувствуем. Ну, знаете, сэр, как Худов дух, прямо на загривке. Не чувствуем. Держим строй, сэр. Полный порядок

 Полный порядок,  прошептал он в сумраке палатки.  Нужно было рассеяться по ветру. Искать свой путь домой. К цивилизации. К здравому рассудку.

Пот высыхал или впитывался в шкуру. Ему все еще было холодно, и живот свело от страха. Что случилось со мной? Они глядят. Из тьмы. Глядят. Колтейн. Дукер. Тысячи за стенами Арэна. Они смотрят на меня сверху вниз, как мученики. А теперь Кенеб, на своем коне. Рутан Гудд. Быстрый Бен. Мертвые ждут меня. И не понимают, почему меня еще нет. Я должен быть с ними.

Они знают, что я уже не здешний.

Когда-то он был отличным солдатом. Достойным командиром. Достаточно умным, чтобы сохранить жизнь солдатам гарнизона; герой, спасший Арэн от Вихря. Но потом появилась адъюнкт и все пошло кувырком. Она призвала его, оторвала от Арэнаа его могли сделать Первым Кулаком, Защитником Города. Он получил бы дворец.

Она украла мое будущее. Мою жизнь.

Малаз оказался еще хуже. Там он повидал гнилую сердцевину империи. Маллик Рэл, предатель Арэнского легиона, убийца Колтейна, и Дукера, и остальныхв этом нет ни малейшего сомнения. И этот жрец-джистал нашептывал на ухо императрице, и его месть виканцам еще не закончена. И нам тоже. Ты привела нас в то гнездо, Тавор, и большинство из нас мертвы. За все, что ты сотворила, я никогда тебя не прощу.

Стоя перед ней, он чувствовал поднимающуюся тошноту. Каждый раз ему до дрожи хотелось ухватить ее за горло и придушить, рассказать, что она с ним сделала, пока свет будет гаснуть в этих мертвых, пустых глазах.

Я был когда-то хорошим офицером. И честным солдатом.

А теперь живу в ужасе. Что она сделает с нами еще? ИГхатана мало. Малаза мало. И Летера тоже мало. Наруки? Мало. Будь проклята, Тавор, я готов умереть за правое дело. Но это?

Никогда прежде он не испытывал такой ненависти. Она наполняла его своим ядом, а мертвые смотрели на него со своих мест на пустошах царства Худа. Мне убить ее? Этого вы все хотите? Скажите!

Стенки палатки посветлели. Переговоры сегодня. Адъюнкт, и вокруг нее Кулакиновые и один выживший старый. Но кто на меня посмотрит? Кто пойдет рядом со мной? Не Сорт. Не Добряк. Даже не Рабанд или Сканароу. Нет, а новые Кулаки и их старшие офицеры смотрят сквозь меня. Я уже призрак, уже из забытых. И чем же я заслужил это?

Кенеба нет. А с самого Летераса Кенеб во всех отношениях командовал Охотниками за костями. Управлял передвижениями, занимался снабжением, следил за дисциплиной и организацией. Коротко говоря, делал все. Есть у некоторых такие умения. Управлять гарнизоном достаточно просто. У нас был толстый квартирмейстер, сующий руку во все карманы, улыбчивый болван с острым взглядом, под рукой были поставщикитолько и нужно было написать требование. А порой достаточно было подмигнуть или кивнуть.

Патрули уходили и приходили. Часовые менялись, стражники на воротах хранили бдительность. Мы хранили мир, а мир делал нас счастливыми.

А вот армия на маршесовсем другое дело. Вопросы снабжения мучили его, выедали мозг. Слишком о многом нужно думать, слишком о многом беспокоиться. Ну, сейчас мы стали стройнее ха, миленько сказал. Наша армияпехота и горстка тяжей с морпехами. Так что провизии более чем достаточно, если так бывает.

И это ненадолго. Она хочет, чтобы мы пересекли Пустошь а что ждет нас там? Пустыня. Пустота. Нет, нас ждет голод, пусть наши фургоны набиты провизией. Голод и жажда.

И я не буду терпеть. Не буду. Не просите.

И они ведь не будут. Потому что он не Кенеб. И у меня нет причин выпендриваться. Я в этой компании хуже Банашара. У того хоть хватает наглости являться пьяным и смеяться над негодованием адъюнкта. Своего рода мужество.

Близился рассвет, и лагерь оживал. Слышны тихие разговоры, оцепенелые пробуждаются к суровой правде, глаза промаргиваются, души съеживаются. Мыходячие мертвецы. Чего еще ты хочешь от нас, Тавор?