Из-за ящика выкатилась банка тушенки и медленно покатилась по полу в стороны наружной стены. Следом из того же места вылезла крыса и юркнула за банкой.
Травить, только травить, - шептал обер-фельдфебель. Что эта тварь еще задумала? Хм.
Нахально (по крайней мере, именно так показалось Ваппелю) попискивая, животина время от времени бодала банку мордочкой и та вновь убыстрялась. Вскоре крыса оказалась у стены, в самом низу которой обнаружилось отверстие. Именно туда и закатилась банка тушенки, стукнувшись о какую-то железку.
Интендант даже икнул от удивления. Такого зрелища он еще не видел.
Третья, через мгновения прошептал он, замечая еще одну серую товарку у ящика. Неужели от шнапса такое. Убью Этого идиота Вилли, если так. Надо было не жадничать и брать настоящий спирт.
Губы у него затряслись только при одной мысли об отравлении брагой, раздобытой где-то одним из его товарищей. Слабый желудок Ваппеля тут же напомнил о себе жуткой изжогой, от которого его передернуло всем телом.
Он с силой растер ладонями лицо. Несколько раз похлопал по щекам. Когда же рискнул открыть глаза, то никаких крыс с банками тушенки у стены не обнаружил. По полу лишь гулял легкий ветер, тащивший за собой пыль, маленькие листочки. Интендант не поленился и, опустившись на колени, облазил все пространство у того самого ящика. На этот раз снова ничего не обнаружилось.
Точно привиделось, буркнул немец, поднимаясь с колен. Пусть этот урод Вилли еще раз придет ко мне, я ему устрою
Бурчал, правда, он больше для порядка. На самом деле интендант был рад, что все эти здоровенные крысы, тащившие тушенку, ему лишь привиделись.
Отряхнувшись, Ваппель пошел обратно. После всех этих переживаний у него, как обычно, разыгрался аппетит. Недавний бутерброд с салом его желудок лишь раззадорил, о чем тот и напоминал громкими руладами.
Едва обер-фельдфебель закрыл за собой дверь склада, как в дальнем угу вновь начали мелькать какие-то тени. Стало раздаваться назойливое попискивание, скрежетание. Вскоре послышался громкий жестяной стук, следом еще один. С крайнего ящика, деревянная стенка которого оказалась прогрызенной насквозь, одна за другой начали сыпаться жестяные банки тушенки. Небольшими тусклыми цилиндрами они стукались о пол и катились в сторону наружной стены, где попадали в лапки целого десятка странных крыс. Это были крупные грызуны со свернутыми набок головами, в глазах которых совсем не было жизни. Под их громкое шебуршание банки оказывались у стены, где благополучно и исчезали в прогрызенной дыре.
Однако, интендант ничего этого не видел. Почесывая живот, обер-фельдфебель в этот момент бодро вышагивал в направлении походной кухни, что призывно дымила и распространяла по всей округе аппетитный запах горохового супа.
У поворота, за которым разместилась солдатская столовая, Ваппель споткнулся и едва не упал. В пятку ему вдруг впился камешек, каким-то чудом оказавшийся в сапоге. Чертыхнувшись, интендант начал снимать обувь.
Я вам точно говорю, камрады! Прямо ко мне из леса вышел вот такенный кабаняра, до обер-фельдфебеля донесся знакомый гнусавый голос того самого Вилли, повара их взвода, что вчера принес бутыль браги. Вылупился на меня крошечными глазками
Ха! Значит, у нас сегодня будет душистый шпик! восторженно воскликнул еще один голос. Камрады, что вы слушаете этого балабола?! Врет он все! Откуда здесь мог взяться кабан? Я сам охотник. Секач, хоть и слепой, но имеет очень хороший слух и превосходное обоняние. Он наши вопли услышал бы за километр. А вонючие портянки Вилии вообще бы учуял за все десять километров.
Тут же грянул оглушающий хохот и обиженный вопль повара.
Ничего я вру! недовольно кричал Вилли. Я этому свину еще кусок хлеба кинул. Отрезал целый ломоть и кинул. Хотел приручить его, а потом прирезать. Думал, вам, дуракам, что-нибудь вкусное приготовить.
Сапог обер-фельдфебеля тем временем никак не хотел сниматься. Его ноги распухли и голенище сапог капканом вцепилось в ногу. Поэтому он волей-неволей в пол уха слушал развернувшийся возле кухни разговор солдат.
Что же ты его не застрелил? перебил повара его недавний собеседник. Стрельну бы, сейчас жаркое ели. Теперь же снова придется твоим гороховым концентратом давиться, а после гаубичную батарею изображать. Так ведь, камрады?
Вновь раздалось ржание из доброго десятка мужских глоток.
Как стрелять-то? Я карабин в казарме оставил, ржание еще больше усилилось. Чего его таскать? В кого здесь было стрелять? В иванов что ли? Они уже давно в Москву сбежали к своему Сталину Кабан же, получив кусок хлеба, все равно не уходил. Стоит и ждет чего-то. Я тогда ему еще кусок по-больше кинул. Знаете, что этот свин сделал? Ни за что не догадаетесь! Он, вообще, хлеб трогать не стал. Взял и попер на меня. Хрюкает и выркает со злостью. Я, камрады, чуть в штаны не наложил со страху. Думал, своими клыками он мне сейчас брюхо вспорет. Кабан же запрыгнул на стол и, схватив вещмешок с тушенкой, побежал в лес.
Не дослушав до конца треп солдат, интендант снял сапог и выбил из него небольшой камешек. Затем сплюнул на землю. В эти россказни про странного кабана он ни на грамм не поверил. Вилли постоянно врал, за что не раз был бит ребятами своего же взвода. Наверняка, эту историю повар тоже сочинил, чтобы позабавить своих друзей.
Едва обер-фельдфебель показался из-за поворота, как его заметили. Солдаты мгновенно прекратили разговор и вскочили, вытянувшись по стойке «смирна». Повар тоже подскочил.
Господин обер-фельдфебель, присаживайтесь! Вот сюда! своим передником повар смахнул со стола крошки. Я мигом принесу первое блюдо. С пылу с жара. Такой аромат
Интендант важно сел и махнул рукой. Мол, давай неси. В отсутствие лейтенанта Стесселя он оставался старшим, чем беззастенчиво и пользовался. Солдаты в его присутствие боялись лишний раз не только рот раскрыть, но и шумно вздохнуть.
Гороховый суп, господин обер-фельдфебель, алюминиевая тарелка, до краев наполненная густой ароматной похлебкой, торжественно легла перед Ваппелем; затем рядом появилась ложка и большой кусок черного хлеба. Я добавил одну особенную специю, чтобы придать супу остроту. Вы чувствуете?
Тот зачерпнул ложкой варево и, непрерывно дуя, поднес ее ко рту. Проглотив содержимое, интендант благосклонно кивнул. Это было своеобразным знаком одобрения, после которого можно было кормить остальных. Облегченно выдохнув, повар побежал со стопкой тарелок к кухонному баку.
Вилли! интендант разгрыз куриную ножку и заглянул под стол, вытянув косточку. Где там твоя шавка? Вечно этот коврик для блох под столом отирался, пока мы ели. Как не взглянешь, а он там сидел и выпрашивал подачку. Куда ты его дел? Уж не сварил ли из него этот суп? после этого немец, запрокинув голову, заржал над своей же собственной шуткой.
Повар понурил голову. Ту серую собачонку с вечно всклоченной шкурой, о которой спрашивал интендант, он любил. Немец подобрал ее в самом начале войны в одном из приграничных городов, который жители оставили в панике. Собачонка сидела привязанная у скамейки и жалобно скулила. Наткнувшись на нее, Вилли прихватил пса с собой. С той пору собака стала во взводе своей. Каждый из солдат взвода старался ее чем-то побаловать. Пару дней назад парни даже будку ей сколотили и покрасили в веселенькую голубую краску, банку которой, скрепя сердцем, выдал интендант.
Издохла, господин обер-фельдфебель, с печалью в голосе произнес повар, помешивая варево в котле. Танкисты вчера задавили. Этот придурок задом сдавал и нашего пески на гусеницы намотал. Убил бы этого недоумка, в сердцах добавил он, с силой стукнув половников. Морда баварская! Нашел, где круги наматывать! Валил бы в соседнее село и давил там унтерменшей. Больше пользы было бы, - не останавливаясь, бурчал Вилли. Сволочь
Интендант все это пропустил мимо ушей. Честно говоря, эту блохастую шавку он недолюбливал. Вечно она на него скалилась. Вылупит, бывало, свою морду и рычит на него. «Сдохлатуда ей и дорога! А то развели тут балаган, пройти нельзя. Кругом то собачьи волосы, то дерьмо М-м-м-м, гороховый суп особенно хорошо. Вилли, конечно, скотина, но повар отменный. Еще что ли тарелку попробовать?». Ваппель прислушался к себе, пытаясь понять, что сделать. Его внутреннее «Я» сыто дремало, не думая отвечать на вопросы.
«Нет, пожалуй. Многовато будет. Пузо надулось так, что дышать уже тяжко. Не буду. Хватит. Лучше через часик еще один бутерброд с салом употреблю О! Что-то меня прихватило!». Живот недовольно забурчал, отдаваясь в седалище нехорошей многообещающей слабостью. Чувствовалось, что вот-вот могла случиться неприятность.
Вилли, чай налей! буркнул обер-фельдфебель, осторожно вставая из-за стола.
Поправив китель, интендант пошел в сторону туалета. Едва он свернул за угол, как перешел на быстрый шаг.
Чертов суп! Это с него меня мутит, - недовольно шептал он, на ходу расстегивая ремень. Мясо что ли протухшее положили. Вилли, урод.
Из-за ослабленного ремня едва не свалились штаны. Пришлось придерживать их руками, чтобы они не мешали идти.
Когда до туалета, добротного деревянного сарая с вырезанным окошком в двери, оставалось чуть больше десятка шагов, перед немцем возникло нечто. Ваппель даже сразу не понял, что появилось на тропинке.
Кхе-кхе, - закашлял он, едва разглядев вставшее на его пути невысокое странно знакомое ему существо. Ты?! Доннерветтер! Тебя же раздавили! Пошел прочь, чертов пес!
На него пустыми глазницами, из которых сочился гной, пялился тот самый пес, которого вчера раздавил немецкий танк. Весь бок его, действительно, представлял собой раздавленное бурое месиво, из которого торчали куски костей и бурой плоти. На собачьи лапы, испачканные в земле, намотались сероватые кишки, источавшие мерзкое зловоние.
Прочь Прочь, - Ваппелю что-то поплохело; вся его смелость и уверенность куда-то исчезли. Песик, хорошенький, иди отсюда. Отойди, отойди. Дай пройти.
Правая рука его нащупала висевшую на ремне кобуру и вытащила из нее пистолет. К сожалению, знакомая тяжесть оружия совсем не прибавила ему смелости. Стало, пожалуй, даже хуже. Отпущенные штаны свалились, опутав ноги путами.
Уйди, славный пес. Уйди. Видишь, что у меня в руке? Пистолет, заискивающим тоном бормотал он, стараясь не смотреть в пустые глазницы собаки. Сейчас стрельну
Его медленно, но уверенно захватывал мистический, инфернальный ужас. Такого он еще не испытывал. Конечно, Вайпель не раз видел трупы. На пути их роты часто встречались трупы советских солдат, беженцев. С раздутыми животами, развороченными черепами, кружащими над ними вороньем и зелеными мухами, валялись мужчины, женщины и дети. Все они, не смотря ни что, не пугали его. Все это было нормальным в его картине жизни.
«Господи, что я плету? Это же труп! Господи, это чертов труп! Что делать? Что делать?».
Что тебе от меня надо? Что? вдруг интендант заметил, как морда пса качается вслед за движением его руки с пистолетом. Тебе нужен пистолет, чертов пес? Да?
Он специально махнул пистолетом из стороны в сторону. Пес, действительно, следил за оружием. Ваппель тут же бросил пистолет, словно вещь прокаженного.
К его дикому удивлению, мертвая собака с трудом доковыляла до парабеллума. Наклонившись, она исковерканной челюстью схватила рукоятку пистолета и похромала в сторону поля.
Мать моя женщина, - прошептал обер-фельдфебель, не отрывая взгляда от пса-мертвеца. Пистолет взял.
Взгляд его остекленел. По кривым ногам с бледной кожей текла смердящая коричневатая жидкость. Кишечник интенданта раслабился, по-своему отреагировав на случившее.
Глава 7
На небольшом пятачке утоптанной земли, втиснувшейся между оврагом и командирской землянкой, расположилось десятка три партизанпочти весь наличный состав отряда. Еще почти столько же находились в секретах и боевых рейдах, и отлеживалось в лазарете.
Перед партизанами с политинформацией выступал комиссар. Активно жестикулируя руками, в нужных местах понижая или повышая голос, он приковал к себе внимание всех и каждого.
Весь советский народ, каждый советский человекрусский, украинец, белорус, казах или узбекпо призыву Партии и Правительства встали в строй! Миллионы мужчин добровольцами пошли на фронт, тысячи женщин, стариков и детей встали к станкам и сели за рычаги тракторов.
Горящими глазами он оглядел собравшихся, останавливая взгляд то на одном, то на другом партизане.
Но за линией фронте, глубоко в немецком тылу, тоже ведется борьба с врагом. Сотни партизанских отрядов ежедневно уничтожают гитлеровцев, пускают под откос эшелоны с техникой и личным составом, добывают секретную информацию для советского командования, продолжал говорить политрук. Мы тоже ведем тяжелый бой, мы тоже боремся с врагом и приближаем Великую Победу! И пусть нас немного, но наша решимость крепче стали!
От избытка чувств молодой парень рубанул рукой воздух. Эти слова не были для него пустым звуком или рутинной формальностью. Он жил в полном соответствие со своими словами. Его так воспитала семья, школа, страналюбить всем сердцем, ненавидеть всей душой, дружить до гроба и идти на смерть за свои идеи.
В самой середке партизан находился и Килиан, самым внимательным образом внимавший каждому звучавшему слову. Он уже давно понял, что ему катастрофически не хватает знаний об этом мире, его истории, местной природе, животных, географии. Словом, за время, проведённое здесь, ему стали известны небольшие крохи так нужных сведений. Из-за этого Килиан уже не раз попадал впросак, вызывая у окружающих искреннее недоумение его незнанием самых элементарных вещей. Теперь он все больше молчал, внимательно следил за окружающими, запоминал звучавшие шутки и ругательства, подмечал поговорки
Каждый должен зарубить себе на носу, что эта война не похожи на другие войны. Фашист пришел на нашу землю, что физически нас уничтожить. Всю его кровожадную, нечеловеческую суть мы видим каждый день в сожжённых деревнях, в расстрелянных местных жителях, в голосе комиссара звучала неподдельная боль. Мы никогда не забудем этого! Никогда не забудем! Как говорит поэт Константин Симонов, сколько раз встретишь немцастолько раз убей его!
У сидевшего рядом с Килианом пожилого партизана на глазах наворачивались слезы, которых тот совсем не замечал. Он сидел и молча скрипел зубами, словно терпел страшную боль. Говорили, что этот человек в один день потерял всю свою семьюстаруху-мать, жену и двоих детей, сожженных проезжавшей мимо дома пьяной солдатней.
«Светозарный Митра, что это за мир такой? Китон то же не рай на земле. У нас хватает своих убийц, садистов, получающих удовольствие от боли своих жертв. Но только в этом мире уничтожение себе подобных возвели в ранг самого настоящего и изысканного искусства». Внутренне ужасался Килиан, вслушиваясь в очередной кусок речи политрука.
Согласно плану Ост, разработанному в недрах фашистского кобла, подлежат физическому уничтожению все славянские народы. Мы, товарищи, названы недочеловеками, которые не имеют права на жизнь! Они считают, что ни мы, ни наши дети и родители не имеют права дышать! Вы слышите это?! продолжал взывать он. Немецкие изверги испытывают яды на наших пленных, выкачивают кровь для своих солдат из наших детей, насилуют наших жен и дочерей
Маг только сейчас начинал понимать страшную, не укладывающуюся ни в какие рамки, истину этого мира, где целый народ возвел на пьедестал антипод ЖизниСмерть. Идея поклонения этой черной чуме, никого не щадящей, здесь захватило умы миллионов людей. Понимают они этого или нет, признают это или нет, не важно. Они служат Некросу, которого в его мире боялись и ненавидели.
«Я понял Я понял, что это за мир Это мир Некроса! Здесь все ему покланяются! Здесь все живут Некросом! Светозарный Митра Именно из этого мира к нам пришли проклятые короли!». Внезапно он вспомнил старинные легенды о древних королях Китона, которых прокляли за их поклонение Некросу. Рассказывалось, что они были чужаками и не имели здесь ни родственников, ни знакомых, ни друзей. Первым в Китоне появился Атон, позже прозванный Кровавым и ставший первым проклятым королем. За ним последовали остальные: Килта Вешатель, Дремин Поджигатель и другие. Один бесчеловечнее другого, они с немыслимым упорством изобретали все новые и новые способы уничтожения людей, пока не открыли для себя притягательную силу Некроса. Их захватила идея служения самой Смерти. «Это изначальный мир для Некроса. Именно здесь он и черпает свои силы, чтобы нести Смерть в другие миры. Это же ясно, как день».