Мегре пыхнул трубкой:
Выскажитесь яснее, профессор, имейте снисхождение к полицейскому.
Профессор Бэрримор, привыкший беседовать со студентами, охотно объяснил:
Этот принцип называют еще «Бритва Оккама», потому что Оккам отсекал лишнее от рассуждения. Видите ли, во всяком тезисе надо вычленить главное. И избавиться от второстепенного. Оккам говорил так: «Что может быть сделано на основе меньшего числа предположений, не следует делать, исходя из большего». Надеюсь, теперь понятно? У нас слишком много причин смерти! Его либо зарезали, либо обварили, либо задушили в дымоходе. Но не все одновременно! Причина смерти может быть только одна. А тут еще и новая версия отравления. И еще инфаркт. Как это все сочетается? Не умножайте сущности! Верно что-либо одно. Это и следует искать. Помните слова Оккама: «Многообразие не следует предполагать без необходимости».
Речь философа произвела впечатление. Даже майор Кингстон, мужчина суровый, был впечатлен. Что касается Лестрейда, человека склонного к простым решениям, то он был просто в восторге.
Я чувствовал, что здесь что-то не так! Перебор! Именноперебор! Браво, Бэрримор! Все же образованиеиногда стоящая штука. Молодчина философ!
И в знак одобрения инспектор Лестрейд хлопнул философа по плечу.
Мегре же, пуская клубы дыма, сказал так:
Я еще в Париже простудился: сидел у окна на набережной Орфевр. Насморк. А здесь, в Оксфорде, попал под дождь. Разболелась нога. Всегда болит нога, если устал или простыл. А еще английская кухня. Никак к ней не привыкну. Есть проблемы с желудком. Сказать по правде, еще и левый башмак жмет. Одно к одному.
Хьюго Бэрримор воззрился на парижского комиссараи открыл было рот для возражения.
Но мои проблемы это еще пустяки, примирительно сказал Мегре, остановив реплику философа примирительным жестом. Что взять со старика. Но ведь и молодой когда-то был. Вспоминаю Париж двадцать лет назад. Тяжелое было время. Война. В России революция, во Франции полно беженцев. Преступность растет. А тут еще эпидемия испанки. Помню, сижу у Марселя, пью белое вино и думаю: это грипп виноват в том, что война, или революция в том, что начался грипп? А может, из-за эпидемии началась революция, потому и грабежей стало больше, а беженцы устроили Мировую войну? Так и не додумался. И знаете, сейчас пожалел, что не знал вашего Оккама.
Правильно ли я вас понял, коллега? поинтересовался Холмс. Вы считаете, что все происходит в нашем мире одновременно? Любопытная мысль.
Я считаю, мягко сказал Мегре, что мне есть чему у вас поучиться, Холмс. А вы еще не высказали своего мнения.
И тут Холмс, в свойственной ему безапелляционной манере, которую так ненавидел Лестрейд и которая всегда производила впечатление на людей неподготовленных, сказал, обращаясь к представителям колледжа:
Мое предположение состоит в том, что имел место заговор сотрудников колледжа. В колледже Святого Христофора, несомненно, действует преступная группа. Не поручусь, что вы в нем все участвуете. Однако иностранные разведки здесь, я полагаю, ни при чем.
Дама Камилла сжала губы, майор Кингстон побледнел, а профессор Бэрримор, не успевший еще ответить комиссару Мегре, как собирался, сказал:
Это, Холмс, называется просто: конспирология.
А что плохого в конспирологии? поинтересовался сыщик с Бейкер-стрит.
Теория заговоров, Холмс, положительно Бэрримор в окружении сыщиков чувствовал, что читает лекцию нерадивым ученикам, не имеет отношения к науке. Видите ли, ученый Рассел (не покойный сэр Уильям, а Бертран Рассел) снабдил нас замечательной теорией чайника.
Я говорил вам, Мегре, оживился Лестрейд, что у них тут есть теория чайника. Вы послушайте, чем они тут занимаются!
Познакомьте нас с этой теорий, Бэрримор, сказал Холмс, люблю учиться.
Это просто, поучительно сказал Бэрримор. Бертран Рассел (не покойный сэр Уильям, а великий позитивист Бертран) настаивает на том, что, если вы что-то утверждаете, вы должны сперва это неопровержимо доказать, прежде чем ждать опровержений. Например, вы утверждаете, что по орбите вокруг Земли летает фарфоровый чайник. И требуете, чтобы я это опроверг. Но сперва вы должны мне доказать, что чайник там летает.
Простите, но какая связь с летающим чайником (а я не знаю, летает ли чайник по земной орбите, но возможно, так оно и есть) и тем обстоятельством, что в колледже заговор? Вы в свою очередь должны мне доказать наличие такой связи.
Связь простая: если вы утверждаете наличие заговора среди нас, вы сперва должны предъявить факты, а уже потом обвинение.
Обвинениезабота судьи. Я могу указать на заговор и причем без тех фактов, которые вы сочтете убедительными.
Нонсенс, Холмс, это противоречит правилу чайника.
В этот самый момент Холмс привстал с кресла, очевидно, чтобы попросить у Мегре табак, и неуклюжим движением опрокинул чайник с кипятком на философа.
Аааааа! дикий крик философа ошеломил рабочую группу. Бэрримор прыгал на одной ноге по пабу.
Что с вами? поинтересовался Холмс, раскуривая свою погасшую трубку.
Вы вылили мне кипяток на ногу! кричал Бэрримор. Это, знаете ли, возмутительно!
Вы так утверждаете? Мне кажется, это своего рода конспирология, профессор.
Холмс! Вы заходите излишне далеко, заметил майор Кингстон.
Как, и вы тоже, майор? И вы поддерживаете огульное обвинение? Не ожидал. Зачем же мне отпираться от сделанного? Впрочем, если вы не можете доказать свою гипотезу, вероятно, дело закрыто.
Я, признаться, смотрел в другую сторону, сказал майор, но факты говорят за себя.
Извольте их предъявить, клубы дыма ровными кольцами шли к потолку.
У Бэрримора ожог.
Я ходить не могу! кричал философ, прыгая.
Досадно. Но при чем же тут я?
Этот ожог от кипятка.
Не уверен. Но допустим. Гипотетически. Гипотеза номер два.
Кипяток из чайника, укоризненно сказа майор.
Очередная гипотеза. Но извольте, пусть будет сразу три гипотезы.
Кипяток из чайника вы вылили на ногу Бэрримору.
Неужели?
Холмс снял крышку с чайника, чайник был пуст.
И где же тут кипяток, майор? Как видите, чайник пуст.
Вы воду вылили!
Позвольте, как я могу согласиться с выводом, основанным на трех гипотетических утверждениях? Факты таковы: у Бэрримора ожог на ноге, а на столе пустой чайник. Не знаю убедило ли вас правило чайника, джентльмены. Но я остаюсь при своем мнении: в колледже заговор.
Глава 4
Пора было, однако, и к допросам приступать.
Чаепития в пабе и рассуждения общего характера, это, конечно же, приятно, но имеется и скучная методичная работа, ее тоже надлежит выполнить.
Протокол допросов взялся вести Лестрейд, в присутствии корифеев не претендовавший на большее. Отговорился он просто:
Мы в Скотленд-Ярде, сказал инспектор с хищной улыбкой, такие методы дознания применяем, что академикам может не понравиться.
Мегре и Холмс условились о порядке ведения следствия. Холмс должен допросить философа-экзистенциалиста Бенджамена Розенталя, беглеца из Третьего рейха, а потом наступит черед и Сильвио Маркони, специалиста по Данте. Мегре же будет беседовать с русским медиевистом Эндрю Вытоптовым и с позитивистом Хьюго Бэрримором. Разумеется, и речи быть не могло о том, чтобы Бэрримора допрашивал Холмс: история с чайником вряд ли забудется так скоропозитивист передвигался прихрамывая, а в присутствии Холмса хромота его показательно усиливалась.
Допросы Анны Малокарис и Лауры Маркони сыщики решили провести сообща. Полковника НКВД Курбатского, специалиста по любовной лирике Байрона, решено было допрашивать вчетверомс участием Лестрейда и майора Кингстона. Что же касается допроса самого майора Кингстона и дамы Камиллы, касательно их местопребывания в день убийства, то расспросы велись как бы между прочим, не формально. Холмс за завтраком поинтересовался у майора, как тот провел злополучный день, и майор, привстав над яичницей с беконом, отрапортовал по-солдатски аккуратно, отметив не только часы, но даже и минуты. Мегре осведомился о том же у дамы Камиллы, и мастер колледжа, снисходительно улыбнувшись, отослала парижанина к своему секретарю: у того, мол, имеется подробное расписание, а сама дама такие пустяки запомнить не в силах. И Мегре с пониманием склонил голову.
Итак, на допрос к Холмсу вызвали экзистенциалиста, жертву антисемитизма и ненавистника гитлеровского режимапрофессора философии Бенджамена Розенталя.
Готовился к разговору с ним сыщик основательно. Еврейский вопрос не входил в круг интересов детектива с Бейкер-стрит, и, чтобы обладать достаточной информацией, Холмс всю ночь перед разговором провел с книгами, взятыми в Бодлианской библиотеке. На столе подле трубки и пачки с голландским табаком громоздился неудобный в перелистывании Талмуд, а рядом стопка книг не столь массивных: Маймонид, Иосиф Флавий и сочинения сиониста Жаботинского. Заглянул Холмс и в роман Дизраэли «Сибилла», полагая отыскать там какую-нибудь любопытную деталь касательно еврейского менталитета, но роман оказался скучен. Холмс хотел было поручить разыскания инспектору Лестрейду, но вспомнил неприязнь инспектора практически к любому печатному слову и от намерения отказался. На сочинении премьер-министра иудейского происхождения сыщик поставил крест, впрочем, и Талмуда с Маймонидом ему на ночь хватило в избытке. Под утро Шерлок Холмс вспомнил о своем самонадеянном заявлении: мол, оксфордское дело всего на три трубкии с досадой признался самому себе, что только на историю еврейского народа у него ушло никак не меньше шести трубок. А все еще оставались белые пятна: кем приходится производитель бритвы Филипс возмутителю спокойствия Карлу Марксу и какова в действительности роль Синедриона в распятии Иисуса. Шерлок Холмс пообещал себе вернуться к этим вопросам сразу по окончании расследования.
А к девяти часам утра к нему явился Бенджамен Розенталь.
Облик и манеры Шерлока Холмса слишком известны, чтобы описывать их в очередной раз. Скажем лишь, что с годами стиль общения Холмса, и без того вызывавший нарекания, сделался еще более нетерпимым. Что касается его собеседника, философа Розенталя, то последнего описать просто.
Обыкновенно при слове «еврей» возникает образ тщедушного очкарика с претензиями; сотни писателей старались опровергнуть этот штамп на бумаге, а тысячи очкариков посещали спортзалы, дабы опровергнуть его на деле.
Однако природа неумолима, и в случае Бенджамена Розенталя был явлен классический тип. Экзистенциалист был сутул, тщедушен и близорук. Он сел напротив Холмса, причем маленькое тело провалилось в глубины кресла, а колени и острый подбородок философа задрались вверх.
Вы, если не ошибаюсь, еврей? начал беседу Холмс. Во всяком случае, так говорят.
Не одна тысяча лет миновала, в мире изменилось многое, но только не реакция на этот вопрос.
Я приехал сюда из Германии, чтобы не слышать такого вопроса, ответил философ с достоинством. Реплика звучала бы торжественнее, не будь колени философа задраны к подбородку, но и так вышло неплохо.
Ваша национальность важна, мистер Розенталь. Думаю, сами понимаете ситуацию. Скажите, вам приходилось беседовать с покойным Уильямом Расселом на тему недавнего Мюнхенского соглашения?
Я знаком с мнением сэра Уильяма.
Вам случалось спорить с покойным?
Философ сделал попытку выпрямиться в кресле, но провалился еще глубже.
Я не дебатирую политические вопросы с фашистами! прогремело из глубин кресла.
Иными словами, вы были в курсе убеждений покойного?
Сэр Уильям Рассел возглавлял федерацию британских университетских отделений фашистской партии. В Оксфордском отделении был председателем.
Именно с этим фактом, как полагаю, связано обилие черных рубашек в гардеробе?
Не интересуюсь вопросами одежды. Розенталь сидел так глубоко, что создавалось впечатление, будто говорит само кресло.
Сэр Рассел был привлечен к проекту Мюнхенского соглашения?
Не знаю подробностей.
Как вы считаете, Мюнхенское соглашение даст Германии больше свобод во внутренней политике?
А вы как считаете?
Следовательно, можно ожидать решительных мер, направленных против евреев? Холмса говорил монотонно, слово «еврей» он интонационно не выделял и эмоций не выказывал. Как считаете, я не ошибусь, если скажу, что Мюнхенское соглашение инициирует погром?
Еще бы, глухо сказало кресло. Развязали им руки.
Я бы предположил, сказал Холмс, раскуривая трубку, что еврейский погром имеет смысл приурочить к какой-нибудь круглой дате. Будь я сам немецким фашистом, я бы непременно поискал такую дату.
555 лет со дня рождения Лютера, донеслось из кресла. Будет 10-го ноября.
Вот и чудесно! воскликнул британский сыщик. Великолепная дата. Все складывается просто очаровательно. 30 сентября подписывают Мюнхенское соглашение, а через 40 дней (назовем эти дни воздержания днями поста, не правда ли?) начинается большой погром.
С них станется, сказало кресло.
Всего через две недели, продолжал Холмс. Однако как летит время! Буквально вчера Мюнхен, а завтра, глядишь, уже и погром.
Тянуть не будут.
Время вынужденного поста дает возможность приготовиться. Важные вещи не делают спустя рукава, согласитесь. Разумеется, для убежденного фашиста это будет праздники назовут как-нибудь торжественно. Допустим, Хрустальная ночь!
Радуетесь? Пригласили меня, чтобы я слушал антисемитскую проповедь? Розенталь с усилием стал вылезать из кресла, дабы распрямиться перед Холмсом во весь рост. Знаю, что англичане будут довольны, когда нас в Германии передушат.
Бледный, тощий и очкастый стоял профессор философии перед сыщиком.
С меня довольно, мистер Холмс. Достаточно и того, что ваше правительство делает все, чтобы не замечать проблем евреев в Палестине. Мне лично хватило позиции вашего Первого лорда Адмиралтейства, утвержденной еще с 15-го года! И с тех пор каждый день все хуже и хуже.
Вы о Черчилле? осведомился Холмс.
Вы поняли, о ком я говорюи довольно. Разрешите откланяться.
Бенджамен Розенталь был возбужден чрезвычайно, а Шерлок Холмс делался все спокойнее.
Сыщик покуривал трубку, пустил колечко дыма и вполголоса сказал:
Любопытно, на что пошел бы убежденный сионист, чтобы омрачить фашистскую радость? Например, было бы эффектно зарезать секретаря Оксфордского отделения фашистской партии.
Я не убивал! крикнул Розенталь запальчиво. Циничного негодяя несомненно следовало проучить, но вместо еврейского народа работу выполнил один из вас, один из тех, кто поет британский гимн!
Холмс наслаждался беседой. Его узкое аскетическое лицо расплылось в улыбку.
Ах, мистер Розенталь, разве я вас обвиняю? Моя работа состоит в том, чтобы задавать неприятные вопросы. И находить скелеты в шкафу. У всех в шкафу по одному скелету, а у евреев там целое кладбище.
Не мы, крикнул Розенталь, не мы, а вы устроили это кладбище!
Вчера, заметил Холмс, мой коллега Мегре высказал любопытное предположение. Вам, как экзистенциалисту и иудею, оно должно быть близко. Зашел, помнится, спор о номинализме. Философ Бэрримор, сторонник теории Оккама и поклонник фарфоровых чайников, считает, что причина всегда бывает лишь одна. Однако Мегре наглядно показал нам, что многие причины существуют одновременно.
При чем здесь Оккам?! Погромы, Оккам и фашистская партия в Оксфордечто вы несете?
Я лишь рассуждаю, мистер Розенталь. Вы еврей, бежали из Германии в Англию. Казалось бы, надо делать вывод, что Англия любит евреев, коль скоро принимает их. Но вывод будет поспешен, коль скоро Мюнхенское соглашение дает Гитлеру карт-бланш не только в отношении Чехословакии, но также в отношении германской внутренней политики.
Продолжайте, тщедушный Розенталь сжал маленькие кулаки.
Холмс был худ, а Розенталь субтилен, так что много пространства в комнате они не занимали, но в помещении стало буквально нечем дышать, словно здесь находилась солдатская рота. Жаркий воздух стоял в комнате колледжа Святого Христофора, впрочем, и во всей Европе делалось жарко и душно, несмотря на то что один из поэтов сетовал на европейский холод и темноту.
Не надо быть пророком, продолжал Холмс, чтобы понять, что войну отсрочить не удастся. Предположимо, я лишь криминалист и сопоставляю причины и следствия, а летает фарфоровый чайник по орбите или нет, этим я не интересуюсь, что еврейский вопрос раздут искусственно. Можно предположить (это одно из допущений), что вопрос этот сделают одним из центральных в политической игре. Настанет час, и в Англию прилетит на переговоры представитель рейха, который предложит план примирения. Германия выразит готовность отказаться от погромов в обмен на мир. Можем мы допустить такой поворот событий?