С этими словами он подал знак воинам, и те потащили Гильгамеша к металлическому сооружению, напоминавшему искаженный трон. Они заставили рослого шумера сесть на «трон» и, с великим трудом удерживая, обвивали длинной цепью. Вскоре все его тело было скрыто под неизвестным металлом, свободной оставили только голову. Гильгамеш напряг мускулы, но цепь не давала ни малейшей слабины. И тут начали сбываться самые страшные его кошмары.
Стража привела еще пленников, и Гильгамеш узнал их. Там был военачальник Уннар, и верный слуга Синини, и верховный жрец Эшнунны Титна-уштим, и там была... Гильгамеш не смог сдержать крик, увидев Мари, всю в синяках и связанную.
Что ты делаешь, демон! Это только наше дело, только между нами!
Металлический хомут прочно зафиксировал его голову, принуждая смотреть в одном направлении. Гильгамеш закрыл глаза, когда воины начали проламывать пол и вбивать столбы прямо перед ним. В ушах стоял грохот молотов.
Удар в живот заставил его дернуться. Открыв глаза, он увидел у столбов дюжину пленников, а через проломостальных. Каждый был привязан так, что мог смотреть только на царя.
Я бы казнил всех,небрежно бросил Хумбаба,но кто-то же должен работать, город отстраивать. Поэтому я ограничусь сотней твоих ближайших друзей и вернейших слуг. Чтоб ты не скучал,с насмешкой добавил он, выхватывая из-за пояса нож. Потом схватил Синини за левую руку и точным движением перерезал ему вены.
Кровь твоих подданных за кровь моих!теперь сам голос Хумбабы походил на режущее лезвие. Он шагнул к другому столбу и схватил руку отчаянно сопротивляющегося Титна-уштима, игнорируя заклинания жреца. Через секунду пол у ног Титна-уштима окрасился красным.
Гильгамеш видел страх смерти в глазах своих людей и в этот момент готов был на все, только бы их спасти.
Возьми мою голову, отпусти их,шептал он.
Хумбаба коротко посмотрел на него и с мрачной усмешкой повернулся к следующей жертве.
За моего убитого брата!гремел он, выпуская сдерживаемую столетиями ярость. Вазин-уни, мудрейшая женщина Эшнунны, умерла с тихим вздохом.
За сожженные кедровые дворцы, красу и гордость моей страны!Хумбаба зарезал очередного пленника. Пол храма давно превратился в озеро крови.
Он снова повернулся к Гильгамешу:
И за то, что ты велел смертным меня убить, чтобы спасти тебя от поражения!
Возьми мою голову!кричал Гильгамеш. Но Хумбаба медленно приблизился к остававшемуся невозмутимым до конца Уннару и всадил ему в сердце нож.
Следующий столбМари. Хумбаба так же не спеша подошел к ней. Глаза Гильгамеша расширились от ужаса. Не осталось больше ничего, что он мог бы предложить Хумбабе, и не было ни одного бога, у которому бы он не взывал, моля о помощи.
Но Хумбаба убрал нож, усмехнулся и мягко отвел прядь волос с лица Мари:
Нет, тебя пожалуй оставлю,с этими словами он кивнул стражникам и вместе с ними покинул храм, оставив Гильгамеша среди мертвых и умирающих.
Выходя, он бросил через плечо:
Я еще приду за твоей головой. Однажды.
* * *
Он не мог освободиться. Он не мог даже повернуть головы, а когда воины приходили убить еще кого-нибудь, они заставляли его смотреть. Хумбаба больше не появлялся. Через шесть дней в живых оставалась только Мари. Гильгамеш смотрел на нее и не мог вымолвить ни слова. Что он мог сказать? Просить прощение за то, что не сумел защитить ее? Больно было смотреть ей в глаза, полные такой же любви, как в тот далекий день, когда повелитель Эшнунны почтил визитом винный погребок ее отца. Всего пару раз ей приносили хлеб и воду. Гильгамеш чувствовал, что ее силы на исходе. Внезапно она подняла голову и заговорила, впервые за все время плена.
Живи, Гильгамеш! Живи, возлюбленный мой!и запела, ломким, дрожащим голосом, но неустанно:
Боевой топор он поднял рукою,
Выхватил из-за пояса меч свой,
Гильгамеш поразил его в затылок,
Его друг, Энкиду, его в грудь ударил;
На третьем ударе пал он,
Замерли его буйные члены,
Сразили они наземь стража, Хумбабу,
На два поприща вокруг застонали кедры:
С ним вместе убил Энкиду леса и кедры.
Сразил Энкиду стража леса,
Чье слово чтили Ливан и Сариа,
Покой объял высокие горы,
Покой объял лесистые вершины.
Гильгамеш не открыл глаз, когда голос Мари навеки умолк. Прошли недели, прежде чем он снова бросил взгляд на единственный доступный ему кусочек мира, бывший могилой дорогих ему людей. Больше всего желал Гильгамеш, чтобы Хумбаба наконец пришел и дрался с ним. Но со временем гнев на врага сменился злостью на самого себя: «Прославленный герой Урука... любимец богов... город не отстоял... доверившихся тебе людей не защитил... их убили за твои прошлые деяния... за то, что ты сотворил в другой, давно минувшей жизни...»
В бесконечной череде мучительных смертей и воскрешений Гильгамеш был бы рад умереть окончательно.
* * *
Шло время. Хумбаба недолго царствовал на троне Урука, только пока не явились наемники из далекой Нубии. Пришельцы начали жечь деревни, и Хумбаба собрал и выставил армию против них. И тут выяснилось, что три предводителя чужаковбессмертные. Отборные войска Хумбабы были бессильны против них, и в конце концов темнокожий противник взял в поединке его голову.
Хумбаба умер с кривой усмешкой на устах, и последняя его мысль была о полуразрушенном храме на пустыре севернее Эшнунны.
* * *
Время продолжало течь своим чередом. Гильгамеш сломал себе шею, чтобы высвободить голову из хомута, но против остальной цепи оказался бессилен. Прошли годы, прежде чем он смирился с тем, что из этой тюрьмы нет выхода.
Как-то цепь на левой ноге лопнула. Гильгамеш это заметил, попыток освободиться не возобновил. Головой можно крутить куда хочешьи ладно. Взор его отдыхал на скудной зелени, отвоевавшей себе место в стенах заброшенного святилища. Иногда он почти забывал, что на полу у его ног громоздится сотня скелетов, и сотня черепов обвиняюще взывает пустыми глазницами.
А потом обвалилась крыша и погребла и останки шумеров, и скованного царя. Он встретил смерть под рухнувшими камнями, как желанную гостью.
Шумер, 856 до н. э.
Одинокий всадник саркастически усмехнулся, пробурчав: «Это и есть та самая проклятая долина? Не удивительно, что в местных деревнях всерьез верят, что при солнечном затмении небо может обрушиться им на головы».
Он тряхнул копной каштановых волос, смахивая их с лица, и поскакал дальше. И увидел на краю дороги то, что недавние дожди вымыли из песка: человеческий череп. Путешественник огляделся вокруг, заметил выбитые на скалах знаки и еще один череп на скальном выступе.
Древнее кладбище?
Ночь уже вступала в свои права, а вместе с ней и холод. «Святая земля, неплохо»,подумал всадник, въезжая дальше в долину в поисках убежища.
Долина заканчивалась тупиком, и путешественник уже собирался заночевать под голой скалой, как вдруг обнаружил едва заметные руины какого-то сооружения, возможно, древнего храма. Почти все его стены обрушились, но задняя сторона углублялась в гору, там всадник и решил устроиться на ночлег. Он спешился и повел коня по выветрившимся каменным плитам.
Странное чувство охватило его, и тут он понял, что стоит посреди развалин, а кругом во множестве разбросаны человеческие останки.
Действительно, кладбище, и ощущение здесь какое-то тягостное,буркнул он. Но шел дальше, ибо в призраков не верил. Шел, пока не наткнулся на торчащую из-под кусков каменной плиты руку. Без признаков разложения. Странное чувство усилилось, и Тьянефер из Трои уже знал, что имеет дело с бессмертным.
Разбирать камни было нелегко. Взору Тьянефера предстало разбитое тело мужчины -- бессмертного. Человек был обвит множеством цепей и прикован к непонятной металлической конструкции. Тьянефер освободил его, потом развел костер и принялся ждать.
Разбудил его Зов, уже перед самым рассветом. Тьянефер посмотрел в сторону почти прогоревшего костра, где лежал другой бессмертный. Тот, похоже, только что очнулся и лежал, уставившись перед собой. Тьянефер бросил в костер несколько веток.
Я Тьянефер из Трои,он подождал, но незнакомец никак не отреагировал.
Кто ты?Тьянефер вдруг подумал, что чужак не понимает по-гречески, и повторил вопрос на вавилонском, потом на других языках, бывших в ходу у различных народов. Неизвестный бессмертный только вертел головой, прислушиваясь к словам, но без малейшего понимания. Взгляд его был пуст, как неисписанный папирус. Вдруг чужак низко наклонил голову, косясь на меч, который Тьянефер для верности держал в руке. Тьянефер не сразу понял, что незнакомец хочет умереть.
Обезглавить его просто так, без поединка? Нет, это неправильно. К тому же они на святой земле.
Тьянефер мотнул головой и направился к своим вещамготовить завтрак.
* * *
Гильгамеш смотрел на человека, говорившего на непонятном языке. Мысли двигались медленно, как в вязком болоте. Столетия под завалом не помогали мыслить быстрее. Бессвязные отрывки воспоминаний... они таинственным образом притягивали к одному месту... там полураздробленный череп.
Мари...столетиями не использованные голосовые связки выдали лишь хриплое карканье. Здесь, на этом самом месте она пела. До конца. «Живи, возлюбленный мой!»все еще звучало у него в голове.
Да, он все еще живой. Какую бы игру ни затеяли с ним боги, он всегда остается в живых.
Чей-то голос проник в его затуманенное сознание. Он медленно обернулсячужой бессмертный протягивал ему хлеб.
Тьянефер,произнес тот, указывая на себя. Он повторял несколько раз, и Гильгамеш понял, что это имя незнакомца. Потом тот указал на него и что-то спросил, снова повторяя вопрос.
«Он хочет знать мое имя. Мое имя? Кто я? Я Гильгамеш, герой Урука?»он обвел пустым взглядом разбросанные кругом кости, и больше никогда не вспоминал это имя. Оно исчезло из его памяти.
Северная Италия, 267 до н.э.
Он поплотнее закутался в медвежью шкуру, ибо несмотря на раннюю весну, вечером было довольно холодно. Обычно он избегал людей, как и они избегали его, но сейчас его словно волшебной силой неотвратимо тянуло к лагерю. Оттуда слышалось пение, дивный женский голос.
Мари...выдохнул он, хотя часть его знала, что это не может быть она. В сумерках он пробрался в лагерь и затаился недалеко от большого костра в центре.
* * *
Маркус Константин довольно улыбался. Кругом сидели его гордые солдаты, и восторженно слушали песню. «Они это заслужили,думал он,честно заслужили отдохнуть от войны».
Неожиданно песню прервал громкий крик:
Медведь! Медведь!между рядами палаток бежал человек, указывая на что-то позади себя. Константин заступил ему дорогу.
Что случилось, солдат?
Там медведь, центурион! Вон в тех кустах!
Маркус Константин кивнул своему заместителю:
Пусть женщина продолжает петь. С медведем я разберусь,подхватил меч и побежал на край лагеря. Там уже трое солдат тыкали копьями в кустарник с парой деревьев. Центурион увидел внушительный силуэт затаившегося в кустах медведя и в ту же секунду почувствовал Зов.
В своей центурии Маркус Константин был единственным бессмертным. Он удивленно огляделся, потом снова перевел взгляд на «медведя»...
Я Маркус Константин, центурион из пятого римского легиона,представился он, обнажая меч.Кто ты?
* * *
Чужой бессмертный повторил вопрос. У него был странный выговор, непохожий на местное наречие. Как и люди, языки рождались и умирали, поэтому учить их смысла не было. Но речь этих солдат звучала в последнее время достаточно часто, чтобы начать ее понимать. Чужой бессмертный спрашивал его имя.
«Мое имя... У меня нет имени. Оно мне не нужно. Что ответить чужаку? Любое имя не хуже и не лучше другого. Тогда назовусь я тем именем, которым меня называют эти солдаты, которые тут всюду снуют».
Урса.{Урсапо-латыни медведь.}
Сказав это, бессмертный снова закутался в медвежью шкуру, сел, прислонившись к дереву, и с блаженной улыбкой продолжил слушать доносящееся из лагеря дивное пение.
Ишафель(Ishafel)Упреждающий удар
Маклауд относился к тому виду идиотов, которые из чувства долга едут в зону боевых действий, только чтобы научить нищих сирот решать задачки и разбираться в искусстве. Джо был идиотом, настолько преданным своей работе и друзьям, что последовал за ним, хотя был уверен в исключительной глупости этой затеи. Митос же любил обоих до идиотизма и не мог позволить им напрасно сгинуть.
Так он оказался в Кабуле в разгар американской оккупации. Город был красивой развалиной, шлюхой, разрывающейся между корыстью и святостьютакими всегда становятся города перед закатом. Митос жил в Риме, Константинополе, Париже, Сараево, Александрии, когда там жгли библиотеки.
Здешние обитатели с их умными лицами, сильными руками и еще более сильной верой, то жадные, то щедрые, легко впадали в гнев и мгновенно прощали. Так обычно ведут себя люди, застигнутые войной, которую они не в силах понять и остановитьпытаются спасти то, что еще можно спасти, и извлечь выгоду из того, что спасать уже поздно.
Маклауд старался, чтобы их дети не нуждались в еде и книгах. Джо писал эмоциональные отчеты наблюдателям и объективные для французского сайта, хотя там его считали мерзким янки, сующим нос не в свое дело. Митос работал врачом в лагере беженцев, контрабандой переправляя в город медицинские инструменты и антибиотики в обмен на древности.
Его мало заботило мнение Мака, или же наоборот, он поступал так именно потому, что все время думал, что тот скажет, если узнает. Митос слыл хорошим врачом и прекрасным контрабандистомв конце концов, кто еще мог похвастаться таким богатым опытом?и повстанцы доверяли ему. Пусть фанатики, но дураками они не были. Как не были и плохими людьминикто из его маленькой группы боевиков. Только голодные, отчаявшиеся младшие сыновья и братья, которых злило, что жизнь выкинула их на задворки. И они боялись, боялись, что потеряв контроль над всем, не смогут удержать его вовсе. Митос знал таких людей. Когда-то он был одним из них.
Жалкое оправдание. Он прекрасно понимал, что поступает плохо, но не прекращал просто потому, что ему нравилась такая жизнь.
Маклауд и Джо жили в отеле в центре города, где было расквартировано большинство американцев из числа гражданских: журналисты, медицинский персонал, личная охрана, миссионеры и разнообразные бездельники. Единственным местом в отеле, оправдывающим своё существование, был бар, людный до прихода к власти Талибана и закрытый после. В течение шести месяцев с начала войны американцы прикончили почти весь алкоголь из его запасов.
Митос поселился в доме на окраине и предусмотрительно держал все входы и выходы запертыми, хотя почти всё свободное время проводил в баре. Он рассказывал Джо дикие, почти правдивые истории, стараясь привести Маклауда в ужас при любой возможности.
Кронос и я разграбили этот город однажды,поведал он как-то вечером, когда вокруг было тихо и они оказались практически единственными посетителями.
Митос жил здесь по бельгийским паспорту и визе, потому что ему всегда нравились бельгийцы и ещё показалось, что сейчас самое время не выдавать себя за американца. Афганцы не бросали цветов к ногам вторженцев, неважно как освещала ситуацию для мировой общественности американская пресса.
Это было легче, чем вы могли бы ожидать. Да кто только не завоёвывал этот город: персы, Александр Македонский, греки, кушаны, Тамерлан, один или два амира, красные...
Мит... Ганс Питер, заткнись,прошипел Маклауд.
Дай ему рассказать,запротестовал Джо. Он притворялся более пьяным, чем был на самом деле. Митос видел его насквозь, но решил не выводить на чистую воду. Он любил поговорить.
Что ж,продолжил он,тогда город, конечно же, звался Кабур.Но история так и не была рассказана. Входная дверь отворилась, и в бар вошёл Рашид. Он был связным Митоса в лагере боевиков: механик, археолог-любитель, обладатель двух благочестивых красавиц дочерей и бороды, которой позавидовал бы пророк Мухаммед.
Отель «Палас», разумеется, не был запретным для афганцев местом. Как он мог, если американцы были здесь в качестве освободителей. Это называлось старым добрым колониализмом, хотя теперь все делали вид, что не признают его. Но, кроме обслуживающего персонала, здесь афганцев не было. Когда Рашид вошёл, разговор прервался, и он понял это.