А папа старательно проявлял понимание. Когда я заявилась к ужину источая аромат французских духов и злосчастной "Цветочной страсти", он спокойно сказал, что с удовольствием выслушает меня, если я захочу поделиться с ним своими проблемами. Я пропустила его слова мимо ушей, а следующим вечером прибыла к столу с яркопурпурными волосами и багровочерным румянцем во всю щеку. Папа лишь улыбнулся и, посмотрев на меня сквозь сползшие на нос очки, спросил, хорошо ли я провела день.
В ту ночь я лежала свернувшись калачиком в постели в обнимку с серым фланелевым кроликом с розовыми бархатными ушами и вела один из своих "разговоров" с мамой. А назавтра три часа не покладая рук трудилась в ее саду камней, после чего отправилась к папе и спросила, нельзя ли в сентябре вместо школы отправить меня учиться на секретаршу в Лондон.
Мне казалось, что большой город с его суетой позволит мне развеяться. Театры, музеи, зоопарк, картинные галереия исступленно посещала их каждые выходные. Там было куда веселее, чем в моей крохотной квартирке рядом с Оксфордской площадью. Кроме того, если правы презираемые мною бывшие учителя и важнейшей частью женской анатомии является головасамое время было ею воспользоваться.
С первого дня своего пребывания в Лондоне я начала ходить в некую организацию под названием "Найди!", которая помогает приемным детям отыскать своих настоящих матерей. Ко мне там отнеслись очень радушно, но не смогли выяснить ничего такого, чего бы я уже не знала. А знала я немногое: запись о моем рождении отсутствует, а значит, я, скорее всего, родилась не в больнице и не в родильном доме. Ладно, пусть я появилась на свет в чьейто спальне, но куда подевался врач или, что более вероятно, акушерка? Этот вопрос продолжал меня мучить, как и то, что от Гарри не было никаких вестей. Он даже не соизволил прислать письмо с извинениями по поводу своей безобразной выходки.
А потом вдруг чтото произошло. Я начала получать от жизни удовольствие. И причиной тому был Энгус Грант.
Мистер Грант вовсе не был щеголеватым молодым человеком, ведущим светский образ жизни и потерявшим голову от моей особы. Это был средних лет, крупный (точнее, толстый) человек, смахивающий на косматого льва. Он предложил мне поработать в его художественной галерее. Странно уже то, что наши пути пересеклись, но еще более странно, что им суждено было разойтись и сойтись вновь
* * *
Не устаю спрашивать себя, был ли тот день худшим в жизни Энгуса Гранта.
Я отправилась на выставку Умберто Боски. Помню, что был день моего рождения. Я стояла в толпе людей, восхищенно глазевших на единственный экспонаттрехметровый холст, на котором был изображен пятнадцатисантиметровый полумесяц с паучьими ножками, сдвинутый от центра ровно настолько, чтобы утверждать, что Боски терпеть не может пользоваться линейкой.
Какая мощь! Вы знаете, к какому периоду относится эта картина?прогудела высоченная женщина в войлочной шляпке, стоя на моей ноге.
К кризису среднего возраста,буркнула я и начала пробираться к выходу. Месяц с паучьими ножками мне определенно не понравился.
Из трясины человеческих тел вдруг вынырнула рука и ухватила меня за локоть. Вот так и произошла моя встреча с мистером Грантом. Человек, вытянувший меня из толпы, был без пальто, и я, справедливо решив, что он работает в галерее, высказала все, что думала по поводу тех, кто выставляет такой хлам, как "Паучьи ножки" мистера Боски.
Грант энергично не согласился со мной. Да, лично он находит подобное искусство отталкивающим, но ведь публика валом валит, причем за два с полтиной с носа, что помогает приобретать подлинные ценности. С этими словами мистер Грант вызвался показать мне одну из нихпредполагаемого Рубенса, авторство которого, как он надеялся, вскоре подтвердится. А еще спустя полчаса предложил мне работать его личной секретаршей.
В этом весь Энгус Грант. Его добродушие, его непосредственность, его энтузиазм вполне соответствовали его размерам.
Милочка, об искусстве нельзя думать, его надо чувствовать!
В тех редких случаях, когда блестящая интуиция подводила Энгуса, он опускал массивные плечи под мятой полотняной курточкой, встряхивал нечесаной гривой седых волос и печально говорил:
И все же игра стоила свеч. Без сомнения, стоила свеч.
Я проработала у Энгуса восемнадцать месяцев, когда получила жизнерадостное и совершенно пустое письмо от Гарри. Моим первым желанием, после того как перестали трястись руки, было застелить письмом от ненаглядного пол клетки, в которой обитал волнистый попугайчик. Ругательство "ребенок" попрежнему звучало у меня в ушах, но, может, есть хоть слабенькая надежда, что когданибудь этот человек поймет, что именно он потерял, отбросив меня, словно увядший капустный лист?
В своем многословном и столь же жизнерадостном ответе я извела две страницы на описание того, как замечательно мне работается у чудесного мистера Гранта. Еще одну страницу посвятила пристрастию мистера Гранта к фруктовым кексам, которыми снабжают его очаровательные шотландские тетушки, а также сообщила, что мистер Грант не устает упоминать про некий тайный порок, которому, увы, подвержен. (Хотя единственным пороком, в котором я могла бы уличить Энгуса, являлось увлечение старинными карманными часами, он был страстным коллекционером и целыми днями торчал в антикварных лавках.)
И я попала в самую точку!
Както раз пасмурным вечером, когда я сидела у окна и развлекалась тем, что красила ногти в краснобелый горошек, с улицы донеслось тарахтенье мотоцикла. На лестнице раздались шаги выше, выше на четвертый этаж! Ко мне! Лихорадочно дуя на непросохший горох и пытаясь локтями ухватить с дивана бельишко, я разрывалась между экстазом и праведным гневом. Было бы преступной мягкотелостью сразу прощать его, но ведь папа превыше всех добродетелей ставил милосердие. Милосердие и снисходительность! Так тому и быть. Я ведь хотела, чтобы папа мной гордился, разве не так? Но
Я распахнула дверь. На пороге стоял Гарри, протянув руку к дверному звонку. Глаза его были все так же полны глубокой небесной сини. Он остался самым потрясающим мужчиной, какого я когдалибо встречала.
Привет, Тесса.
В голосе его слышался намек на радость и безмерное удивление, словно мы встретились на автобусной остановке гденибудь в Боливии. Праведный гнев вспыхнул во мне с прежней силой. Этот идиот меня любит! Так я и знала, какого же черта он не приехал раньше?! Ну да, я повзрослела и поумнела и теперь могла оценить все рыцарство Гарри, который не клюнул на наживку в виде черного платья с декольте до пупа. Но хоть чутьчуть этот человек должен соображать?..
Гарри протянул мне цветы, и я уткнулась в них лицом. Дверь затворилась, и мы, словно актеры в плохой пьесе, продолжали топтаться в крошечной прихожей. Сейчас он зачитает свой текст. Скажет, что хотел дать мне повзрослеть, чтобы быть уверенным в своих чувствах. Вместо этого Гарри полез в карман и чтото достал Когда он протянул мне маленькую бархатную коробочку, то при желании его можно было назвать смущенным, но ято видела, что на самом деле этот негодяй так и лучится самодовольством.
Я холодно улыбнулась. Не торопись так, милый Гарри! Отступив, Постным голосом сообщила, что со времени нашей последней встречи мое зрение значительно ослабло, а потому мне требуется лупа, чтобы разглядеть его подарок. После чего поспешила к письменному столу, отыскала лупу и вернулась к двери. Это было то самое кольцоочаровательное кольцо с бриллиантом жемчужнокоричного цвета, которым я столько раз любовалась в нашем антикварном магазинчике! Откуда Гарри узнал?..
Оно прекрасно,прошептала я, поднимая на него взгляд, но Гарри ошарашенно пялился на лупу в моей руке.
Я попыталась объяснить, что это всего лишь спектакль, моя маленькая месть, но вовремя замолчала, сообразив, что Гарри все равно мне не поверит.
Прошу прощения, что помешал твоим занятиям,растягивая слова, сказал он и, многозначительно глянув на мои перемазанные лаком ногти, повернулся и исчез.
Три часа я, сгорбившись, просидела в углу, кусая треклятые ногти и вынашивая планы ужасной мести. Годы, потраченные на обретение душевного спокойствия, ушли впустую. Лондон не помог. Мало тоготут я презрительно фыркнула,если не считать Энгуса Гранта и галереи "Наследие", я испытывала к Лондону стойкое отвращение. Я была деревенской девушкой. Как сказал бы Энгус, "можно что угодно отдать за зеленые просторы и церковные шпили". И за папу и за ворчунью Ферджи, и за нового щеночка
Я уже собиралась разрыдаться в голос, но тут зазвонил телефон. Гарри?! Гигантским кузнечиком я перепорхнула через диван и схватила трубку. Это был папа. И сердце мое вдруг ушло в пятки. Папа никогда по пустякам не прибегал к услугам телефона, это дьявольское устройство вызывало у него страх.
Что случилось?!
Ровным счетом ничего. Папа спешил поделиться хорошими новостями, он прилагал титанические усилия, чтобы голос звучал бодро и весело. Епископ счел, что священнику, которому перевалило за шестьдесят, трудно справляться со своими обязанностями в большом приходе, и предложил переехать в более скромную, чем КингсРэнсом, деревушку, расположенную в Девоне. Да, ему не так просто сниматься с насиженного места, но Ферджи, благослови ее Господь, согласилась переехать вместе с ним. Она уже вычистила все шкафы и упаковала столько вещей, что люди из транспортной конторы наверняка скончаются от ужаса.
Я словно услышала голос Ферджи: "Что? Позволить священнику отправиться на край света и в одиночку управляться с выводком пронырливых вдовушек и старых дев?! Уж ято свой долг знаю!"
А я знала свой: пора было возвращаться домой. Я почти ощущала вкус пудинга с патокой, приготовленного Ферджи. На следующий день я известила Энгуса, что увольняюсь, и он любезно ответил, что ему будет недоставать моего черепашьего печатания на машинке и тошнотворного кофе. Спустя неделю, при расставании, Энгус вручил мне серебряные дамские карманные часы, которые носил сам, и в ответ на мои возражения надул огромные щеки, откинул назад волосы и зашагал прочь, бормоча под нос: "Да это ерунда, всего лишь начало девятнадцатого века". С тех пор я с ним не встречалась. До поры до времени.
Три недели, проведенные в нашем старом доме, когда мы как заведенные паковали вещи, были одновременно счастливыми и грустными. Воспоминания обступали меня со всех сторон. В тот день, когда Женский хор собрался на свое последнее заседание, я и отправилась на экскурсию в Стратфорд с остановкой во ФлаксбиМид. Еще одна крохотная английская деревушка среди сотен другихмного зелени, ряд крытых соломой домиков и рассадник преступности в прошлом. Правда, в этом селении еще имелась гончарня. Звалась она Монашеской гончарней.
И вот тамто все и решилось. Я не поеду с папой и Ферджи! Прежде чем навсегда перебраться в Девон, мне нужно совершить еще одно путешествие. Путешествие в прошлое. В свое прошлое.
"Вскрой старую могилу, и ты найдешь одних червей",не раз предупреждала Ферджи, свирепо морща нос.
Когда я вышла из автобуса, доставившего меня обратно в КингсРэнсом, начался дождь. Он лил несколько дней подряд, так что я потеряла счет. В голове моей занозой засела однаединственная мысль: как бы половчее помириться с Гарри.
Глава вторая
Сварливой стороне моей натуры доставляла удовольствие мысль, что Гарри, отвергнув меня, влачит жалкое и унылое существование. Но ему, в какомто смысле, крупно повезло. Как Гарри сам написал мне в письме, год назад фортуна улыбнулась емувесьма своевременно скончался дядюшка Виктор, скаредный старикашка девяноста двух лет от роду. Гарри смог бросить контору по продаже сеялоквеялок и купить участок земли для разведения лошадей. Страсть к лошадям была одной из немногих черт Гарри, которые отнюдь не приводили меня в восторг. Я люблю только тех зверушек, которых можно затащить с собой в постель.
Деревушка Уикерсли, где осел Гарри, находилась за тридевять земельв шести милях от КингсРэнсома. И по этой причине со времени моего приезда домой мы с ним ни разу не встретились, даже случайно. Вера не захотела переезжать вместе с Гарри, но и не осталась в прежнем доме. Она решила жить попеременно то в домике в Уэльсе, доставшемся от все того же дядюшки Виктора, то у своей сестры в Девоне неподалеку от того места, куда должен был переехать мой милый папа.
В тот день, когда я надумалатаки навестить Гарри, дома никого, кроме меня, не осталось. Папа с Ферджи укатили накануне в Девон, а до приезда нового священника оставался целый месяц.
Пришлось хорошенько поразмыслить, что надеть. Я уже поняла, что если хочу восстановить отношения с Гарри, то должна воззвать к памяти о той невинной золотой поре нашей дружбы, когда еще не подняла свою змеиную голову страсть. Но относительно того, найдется ли в моем гардеробе платоническиневинное платьице, были большие сомнения. Однако, как ни странно, одно обнаружилосьв самом дальнем углу шкафа. Черного цвета, траурное. Когда мне стукнуло тринадцать, была мода на длинные платья, и этого черного уродца я надевала, когда сопровождала отца на похоронах. Втиснувшись в платье, я соорудила на голове респектабельный пучок и для надежности воткнула в него с десяток шпилек. После чего почувствовала себя викторианской гувернанткой. Точнее, почувствовала бы, если бы удалось куданибудь девать свой бюст. К косметике я и прежде относилась с прохладцей, будучи убеждена, что это верная дорога к прыщам, так что над макияжем ломать голову не пришлось. Оставалось воткнуть в пучок еще пяток шпилеки можно смело приступать к осуществлению плана.
Автобусная остановка находилась примерно в миле от дома Гарри, и остальной путь я проделала по живописной тропинке, почти незаметной под буйно разросшейся жимолостью. Когда я нырнула под зеленый полог, нависавший над узенькой дорожкой, в кустах ктото угрожающе зашуршал. Я вздрогнула и остановилась, сердце забилось сильнее. Я осторожно скосила глаза и встретилась взглядом с лошадью. Просунув голову сквозь заросли, она с большим интересом наблюдала за мной.
Подавив испуганный вскрик, я прошептала:
Хорошая ско коняшка!
Лошадиверный ориентир. Должно быть, я уже у цели своего путешествия. Напоследок оглянувшись на лошадиную голову, я устремилась вперед и вскоре наткнулась на табличку с весьма милой надписью: "Частная собственность. Нарушители преследуются по закону".
Тропинка ныряла под табличку и вырывалась на простор. Я вылетела на зеленый луг, повсюду, куда ни глянь, паслись лошади всевозможных мастей. Дальше тропинка огибала луг и взбегала по склону холма, петляя меж раскидистых дубов.
Дом Гарри стоял на самой вершине. Когдато это было жилище арендатора. Изысканная медная табличка на белой входной двери с угольночерными петлями гласила: "Вход для торговцев. Остальнымсо двора". Поскольку мой дружелюбный стук не нашел никакого отклика, я открыла дверь и решительно вошла. Вера и Гарри никогда не отличались пристрастием к глупым условностям, а я успела по дороге убедить себя, что старые времена могут вернуться.
Перешагнув порог, я позвала Гарри, но ответа не последовало. Дом был совсем маленьким, холл в нем отсутствовал, и я оказалась в довольно симпатичной гостиной. Большую часть комнаты занимали лестница и огромный камин, выступающий чуть ли не до середины, но гостиная не выглядела тесной, поскольку стены были выкрашены в белый цвет, а мебель из светлой сосны не казалась громоздкой. Несколько минут я бродила по комнате, рассеянно поглядывая в окна. Наверное, Гарри отправился к своим лошадям. Возможно, их пора кормить. Мысль о еде, пусть даже о мешке сена, вызвала у меня приступ зверского аппетита.
Дверь рядом с небольшим комодом, по моим предположениям, вела на кухню. Меня посетила гениальная мысль: если приготовить для Гарри обед, то это будет идеальным способом растопить лед между нами и вернуться к прежним безоблачным отношениям. Вот только незадача: по домоводству у меня были самые плохие оценки за всю историю нашей довольно старинной школы. Ладно, уж намазатьто хлеб маслом и вскрыть банку тушенки я в состоянии.
Дверь действительно вела на кухню, но мои грандиозные планы относительно тушенки рухнули. На кухонном столе рядом с бутылкой хереса и вазой, полной фруктов, красовался початый мясной пирог с восхитительной золотистой корочкой. Вот это да! Хорошая, однако, жизнь у землевладельцев. Должно быть, Гарри обзавелся приходящей домработницей, которая балует его деликатесами. Я наполнила чайник и двинулась к шкафчику за посудой, и тут мой взгляд наткнулся на две тарелки, скромно прятавшиеся за блюдом с пирогом. Я посмотрела на часы, подаренные Энгусом, которые лежали в маленьком кармашке на поясену точьвточь как у настоящей гувернантки. Скорей бы уж появился Гарри!