Офицеры всё понимали и согласно кивали своему командиру.
Агнес лежала на кровати нагая, лишь до половины скрыв периною свою наготу, стеклянный шар лежал под её левой рукой. Лицо девушки было такое измождённое, словно она уже несколько дней работает с утра и до ночи. Она заметно похудела, хотя в хорошей еде у неё недостатка не было. Шар словно выедал её.
Волков посмотрел на неё и подумал, что сейчас она говорить с ним не захочет, он повернулся уже, чтобы выйти из шатра, но она вдруг заговорила:
Глаза болят.
Он остановился, повернулся к ней, девушка, зажмурившись, стала растирать глаза руками и продолжила говорить:
Тварь эта мне глаза пыталась портить, слепила меня. Но её дом я отыскала. В Ламберге он, дом большой, красивый.
А к чему мне она и её дом? не понимал Волков.
А что вам надо-то? вдруг резко сказала девушка, перестала тереть глаза, уставилась на него. И почти закричала: Что же вам ещё надо?
Победить завтра, ответил он спокойно.
Так что же мне, на коня сесть? Меч в руки взять? снова кричала она. С вами в драку поехать?
Никуда тебе ехать не нужно, тебе нужно колдовство отвести от меня, продолжал он, чтобы завтра всё сила честная решала, а не бабьи сглазы да мороки. Тем более, что в Ланне ты мне обещала, что с этой войны я вернусь знаменитым и богатым.
Крепкая и плотная материя великолепного его шатра хорошо приглушала звуки, но тут он даже стал бояться, что охрана его, которая у шатра стоит, услышит, как кричит эта малахольная девица:
Стекло неверно, непостоянно, как ветер, сегодня одно покажет, завтра другое, я вам о том уже не раз говорила. Может, так и было тогда в Ланне, и что славны вы и что богаты вернулись, а сейчас я того не вижу совсем. Ничего я не вижу из-за твари этой. Словно пелена, словно жиром глаза замазаны.
Тихо ты, шипит Волков, чего горланишь? Хочешь, чтобы сбежались сюда?
Тут она замолкает, глаза закрывает, так и лежит молча. Волков смотрит на неё: грудь небольшая, тонкие руки поверх перины, ключицы торчат, худая сама, лицо бледноепокойница, да и только. Он повернулся и вышел из шатра.
Пошёл опять за пределы лагеря, всё туда же, где стучали его барабаны и училась строиться новая его рота. Третья рота капитана Фильсбибурга. Там его и нашёл выспавшийся после почти недельного путешествия Максимилиан. Волков рассеянно глядел на то, как уже охрипшие сержанты из первой роты под барабан учат солдат третей роты не сбиваться с шага при движении в построенной в шесть линий баталии. Смотрел, а сам слушал рассказ Максимилиана о его путешествии в Ланн и про то, как вела себя в дороге Агнес. Максимилиан как будто всю дорогу только и делал, что запоминал, где Агнес останавливалась, что велела себе готовить на ужин да что и кому говорила. В словах молодого человека так и сквозила не то неприязнь к девице, не то боязнь её.
Но несмотря на красочный рассказ, Волков ничего нового про девушку не узнал. А то, что Максимилиан не любит Агнес, так он и до этого знал.
«Чёрт с ним, пусть не любит, не жениться же ему на ней, а то, что она вздорна, зла и сварлива, так пусть, лишь бы завтра она помогла смять хамов на том берегу».
Стоять да смотреть, как солдаты ходят строем, полковнику нужды нет, там и сержантов будет достаточно, потому он пригласил всех офицеров третьей роты на обед. Чтобы познакомиться с ними поближе. Он хотел знать, что это за люди, чем они сильны и чем слабы.
Офицеры кланялись и обещали быть, хотя ему показалось, что соглашались они без особой радости. Кажется, они его недолюбливали. Но это его волновало мало, пусть жён любят.
А после обеда всех полковников и командиров рот снова звали на последний совет к генералу, где тот за всякими вопросами продержал их едва не до сумерек.
Когда господин вернулся, девушка так и валялась в постели, вставать не хотела, много сил стекло у неё отбирало. Она только грудь периной прикрыла, чтобы не смущать его, а он сел на стул, стал разуваться, потом приказал новому своему человеку нести ему еду прямо в шатёр. Тот принёс еду простую, дрянную, солдатскую. Предложил такую еду Агнес, а она только покривилась в ответ. Покривилась и стала смотреть, как он быстро ест. Не как господин, а как холоп какой-нибудь, которому среди работы выпала малая минута на обед. А он съел всё, что было в миске, допил всё пиво, что было в кружке, стал снимать с себя одежду, а сам смотрит на неё и спрашивает:
Завтра дело, уйду до зари, иду на тот берег к мужикам, первый пойду, сам людей поведу.
Она молчит. Она знает, зачем он завёл этот разговор, знает, что он будет спрашивать.
Вернусь ли? говорит господин дальше.
Агнес опять молчит, думает, что ответить. А ему неймётся, он уже верхнюю одежду скинул:
Вернусь ли живым? Раненым? Или вообще не вернусь?
Вернётесь, коротко и нехотя говорит она.
Хотя сама того наверняка не знает. Просто если вернётся он, то её предсказание сбудется, а не вернётся, так не перед кем ей будет оправдываться.
Он ухмыляется чему-то и заваливается в постель. Лезет под перину, хотя в шатре и не холодно. От него пахнет терпким, мужским, не понять, приятным или нет. На мгновение ей кажется, что сейчас он надумает быть с нею ласков. Может, она была бы и не против, хоть и устала, но господин просто ложится на спину и закрывает глаза:
Значит, вернусь. Это хорошо, а то у меня ещё дел много.
Агнес молчит, её левая рука лежит поверх перины рядом с его правой рукой. На фоне её худенькой руки его рука кажется бревном. Она думает сказать ему что-то, но взглянув на его лицо, вдруг с удивлением понимает, что господин уже спит. Спит! Завтра ему вести людей в бой, на кровавое дело, может, самому придётся биться, может, даже погибнуть, а он наелся и спит себе. Не волнуется, не тревожится, не хочет с кем-то поговорить, не сидит в темноте, ожидая рассвета, а спит!
Агнес стало обидно даже, но в это же время она стала понимать, насколько силён человек, что лежит рядом с ней. Распорядись так судьба, что на такое дело пришлось бы идти завтра ей, так она бы до утра не уснула, а этот спит, скоро и храпеть, может, начнёт. Она выползла из-под перины, села на край постели, взяла в руки стеклянный шар. Раньше она мечтала о том, чтобы шар у неё был, думала, что будет в него каждую свободную минуту смотреть, а тут Насмотрелась уже. Тем не менее, девушка заглянула в него.
И вглядывалась, вглядывалась, вглядывалась, словно что-то хотела рассмотреть, что-то мелкое. Даже прищуривалась, а потом вдруг оторвалась от синего стекла. Как будто неожиданно проснулась, от чего-то важного. Встала, быстро прошла к сундуку и, завернув шар в мягкий мешок, спрятала его там. Потом так же быстро, на ходу подняв с пола рубаху и надев её, подошла к пологу шатра и произнесла негромко:
Ута!
Служанка сразу ей не ответила. Хотя должна была быть рядом.
Ута, собака ты глупая. Где ты?
Да, госпожа, тут я, отозвалась Ута. Отходила
Скажи Игнатию, чтобы коней запрягал, а мне одежду неси.
Госпожа, едем куда-то? На ночь-то? удивлялась служанка.
Шевелись, корова, тороплюсь я.
Глава 10
Выехали в ночь, солдаты, что стояли на карауле, её даже попытались остановить. Перед тем как сесть на козлы, Игнатий спросил:
Куда же ехать-то?
Назад, в Бад-Тельц, по дороге сюда его проезжали. А оттуда на север свернём, к Ламбергу. И побыстрее езжай, нам сюда вернуться надо.
Госпожа, быстро ехать ну никак нельзя. Темно, хоть глаз коли. Завалимся в канаву.
Ты уж расстарайся, Игнатий, уговаривает его девушка, тороплюсь я. Если всё получится, так награда тебе будет.
Так и поехали, а тут ещё и луна вышла, стало полегче.
Кухарку Агнес с собой брать не стала, не до обедов ей сегодня будет. Взяла только Уту. Здоровенная девица молча таращилась в темноту из окна. Иногда пришёптывая:
Глаза, что ли, жёлтые видала в кустах, волки, что ли, не волки. Не поймёшь.
Но страха в голосе девицы не слышалось. Она давно уже не боялась ни людей, ни зверей, ни Бога. Боялась Ута только свою госпожу, боялась и почитала безмерно.
А госпожа её даже и из окошка не выглядывала. Вся собралась, молчит, коли свет был бы, так любой увидел бы, что лицо у неё холодное, бледное, круги под глазами. Круги и бледностьэто оттого, что за последний день она в стекло глядела неотрывно. А ручка её маленькая крепко сжимала рукоять любимого ею изящного и страшного кинжала. Так же как Волков собирался до зори встать и идти на дело кровавое, точно так же на свою войну ехала и она. И точно так же не знала, вернётся ли.
Бабища злая, что наводила морок на господина, что мешала всё время девушке смотреть в стекло, была сильна неимоверно. Она была стара, она была умела, она была могущественна. И ехать к такой было дерзостью, вызовом, безрассудством. Но коли надо для господина, так Агнес готова была ехать в ночь, ехать к сильной сестре, чтобы померяться с нею силами.
Когда господин уснул, а девушка взяла в руки шар, она сразу почувствовала, что никто ей не мешает, что баба теперь спать надумала, а пока она спит, она не видит Агнес. Девушка смотрела в шар недолго, как не противилась баба раньше, Агнес уже высмотрела, где она живёт. Видела дом её большой и красивый, на чистой улице, в зажиточном городке у реки.
Вот она и поехала к ней. Хоть и знала, что до рассвета может и не успеть. Проснётся сестра, узнает, что она едет, так подготовится, людей своих соберёт. И тогда конец Агнес. Но девушка готова была рисковать. Господину сие нужно. А господин Как отец к ней ласков За него девушка готова была рисковать. Вот и не смотрела она по сторонам в темноту, как служанка. Она собиралась с силами, так как знала, что бабища сама сильна.
Ехали и ехали, Игнатий лошадей не гнал, даже когда луна вышла. Боялся. И, наверное, уже за полночь доехали до Бад-Тельца. Тут хоть какие-то фонари на улицах были.
Игнатий, высунувшись из окна, командовала Агнес, здесь направо, на север поворачивай. Там мост должен быть.
Как прикажете, госпожа, повиновался кучер, а сам думал: откуда ей про то знать, сама же здесь впервые.
Но мост действительно там был. Проехали чуть-чуть по пустынным улицам большого села, и вот уже рекой запахло. И вот уже въезд на мост. А тут уже луна на середину неба выплыла, ещё светлее стало. Игнатий поехал смелее. До тех пор, пока не разглядел в темноте, что дорогу перегородили рогатки, не увидал огонёк фонаря в ночи и не услышал злобный голос:
Куда? Куда прёшь? А ну стой!
Кучер останавливает лошадей. Тут он и разглядел их, шли они втроём, один с фонарём, все в доспехе; хоть и с оружием, но щурятся, как со сна. Видно, оттого и злые, что разбудили их.
Кто такой? А? Куда едешь?
Кучер я. Госпожу везу, отвечает Игнатий, а сам на всякий случай за голенищем сапога нож нащупал. Мало ли И сам между делом интересуется: А вы, господа, кто такие будете?
Мы-то? в голосе отвечающего слышится гордость. Мы Чёрное Отребье Эйнца Железнорукого. Слыхал про таких?
Как же не слыхать, слыхал, слыхал, говорит кучер. Только уж пропустите нас, господа, госпоже надобно на север
Госпоже? не унимаются люди. Чего это твоя госпожа по ночам ездит?
Так ты сам у неё спроси, отвечает кучер ехидно.
И спрошу, говорит тот, что с фонарём. А ну-ка, Петер, пошли поглядим, что там у него за госпожа.
Да, надо взглянуть, соглашается Петер, Может, придётся до утра и задержать такую госпожу.
В голосе их слышатся сальные нотки, людишки эти опасны, не зря их Отребьем зовут. Один из них остановился рядом с кучером, в руках копьё, стоит, недвусмысленно копьишком поигрывает, а Петер и тот, что с фонарём, идут к карете. Тот, что с фонарём, лезет мордой прямо в окно и светить внутрь пытается. Но разглядеть ничего не успел, а услышал лишь негромкое, голосом девичьим сказанное:
Вон пшёл. Или сердце твоё сожру.
Мужик отшатнулся, едва фонарь не выронил, его словно арапником по лицу ожгло. А затем ледяным ветром отшатнуло. Он постоял, дух переводя. Поглядел на Петера глазами, полными ужаса, и сказал:
Пусть едут, и тут же заорал первому, тому, что кучера сторожил: Отпускай их, пусть едут.
Игнатий лишь усмехнулся, взмахнул хлыстом, щёлкнул им, залихватски и страшно свистнул, и карета покатилась дальше в ночь.
Ну, спросил Петер того, у которого был фонарь, и кто там был?
Кажись, демон, отвечал его товарищ.
Петеру и самому так казалось, хоть сам он в карету и не заглядывал, он поёжился, как от холода, и ничего больше у товарища спрашивать не стал.
Уже когда начало светать, карета подъехала к городу Ламбергу. Городишко был мал, но не беден, стен у него ещё не было, но красивую ратушу он уже имел. Люди только выходили после сна на улицы, а Агнес теперь выглядывала в окно, пытаясь угадать, где находится нужный ей дом. Учитывая, что ничего и ни у кого спрашивать она не хотела, найти красивый дом было нелегко, но он точно знала, что найдёт его.
Направо сейчас сверни и езжай до конца проулка, а там, она подумала, глядя вперёд, а там ещё раз направо.
Девушка даже и сама не понимала, то ли её удивительная память, то ли её женское чутьё помогло, но ещё солнце не встало, как она уже нашла нужный ей красивый дом.
Карета остановилась там, где она велела. Усталые лошади помахивали хвостами, усталый кучер слез с козел, стал поправлять упряжь, а она всё сидела внутри, почти не шевелясь. Люди городские, что уже покинули свои дома, с интересом посматривали на нездешнюю карету. А внутри кареты было тихо.
Ута, видя странное поведение госпожи, тоже замерла, едва дышала, понимая, что сейчас лучше ничем хозяйку не беспокоить. А Агнес смотрела ровно перед собой, и на первый взгляд была абсолютно спокойна, только костяшки пальцев на кулачке, который сжимал рукоять кинжала, висевшего у неё на поясе, побелели.
Так продолжалось некоторое время, девушка просто не могла решиться, уж больно серьёзное и опасное дело ей предстояло. Но Агнес была очень умной девицей, она понимала, что сидеть-высиживать резону нет, от этого только хуже может стать. Нужно было начинать. Она, не произнеся ни слова, сама открыла дверь кареты и, не откидывая ступенек, выпрыгнула наружу. И пошла шагом быстрым к тому самому дому, который искала.
Подошла к красивой и большой двери и сразу стала дёргать за верёвку колокольчика.
Ну чего Чего трезвонишь? донёсся из-за двери тяжёлый и низкий мужской голос. Молочник, ты, что ли?
Я, спокойно отвечала девушка своим голосом. Открывай.
Чего ты в рань-то такую, загремели засовы и крюки за дверью.
Дверь приоткрылась И тут же, как только образовалась щель, через которую её могли увидеть, дверь попытались захлопнуть. Агнес едва успела поставить башмачок в проём, не давая двери закрыться.
А на дверь навалились, да так, что ей стало больно ногу, и она прошипела в ярости:
А ну, пёс, брось Брось говорю, отойди. Не смей мне противиться. Отпусти дверь, иначе глаза тебе вырежу. Ну!
Говорила она это всё зло и своим особым тоном, что шёл из глубин её груди, от самого сердца. Тем голосом, от которого Ута деревенела, если слышала. Тем голосом, которым мало кто мог пренебрегать.
И почти сразу на дверь давить перестали, она толкнула её и вошла в красивую переднюю комнату, а там стоял здоровенный мужик, был бос, в портках и простой грязной рубахе, смотрел на неё, как на чудо, так что аж глаза вылезли. А ноге ещё больно, от злости она едва не полоснула мужика по брюху, еле сдержалась, а лишь двумя пальцами как будто клюнула его промеж бровей, произнеся тихо:
Спи, холоп!
И мужик, как куль, повалился на пол. Девушка подошла к двери, выглянула на улицу на всякий случай: не смотрел ли кто. И закрыла её на засов. Посмотрела на валяющегося на полу мужика.
Первый шаг пройден. Но это был самый лёгкий, простой шаг. Девушка из передней вышла в коридор. Сразу осмотрелась, разобралась: справа кухня большая, чад, вонь, кухонный шум, там бабы копошатся. Напротив двери на замках. Кладовые. Дальше людская, видно, в доме немало слуг. И тут же из одной двери выходит баба с корзиной подмышкой. И идёт прямо на Агнес, та прижимается к стене, и баба едва не задевает её корзиной с бельём. А в конце коридора лестница наверх. Ей туда, там господские комнаты. Девушка тенью скользит по коридору до самой лестницы. Вот и ступеньки. Она ставит ногу на первую. Ах, как ей непросто. Волнение такое, что груди в платье места мало.
Едва может дышать. Нет, ей не страшно, она даже жаждет увидеть столь сильную сестру, хоть парой слов с ней перекинуться, ведь что ни говори, всякому умелому человеку хочется признания от таких же умелых людей, как и он сам, а баба, что мешала ей в стекло глядеть, была очень сильна. Может, даже сильнее, чем она сама?
Нет, нет, нет, о таком девушка не думает, дева в себе уверена, но волнение её охватывает такое, что она сердце своё слышит, что ощущает подрагивание в перстах.