- Ну, хозяин, это же глухие задворки.
- В муке много каменной пыли. Пора заменить жернов. Сознаюсь, я невнимательно смотрел на зубные ряды нашего любезного господина и его слуг, но готов вообразить - мы увидели бы зубы стертые, в трещинах и сколах. Поистине задворки, мастер Риз. - Отряхнув руки, Бочелен подошел к Эмансипору и мягко вынул кувшин из рук. - Экстракт ванильных бобов, мастер Риз, весьма дорог. Полагаю, вы уже опустошили месячное жалованье. Как хорошо, что повар уже мертв и не видит ваших возмутительных действий.
- Хозяин, у меня желудок горит.
- Воображаю. Выдюжите?
- Нет!
- Ваш пессимизм давно потерял первоначальное очарование, мастер Риз.
- Должно быть, хозяин, виноваты все эти яды в мозгу. Ну, то есть куда я не погляжу или только задумаю поглядеть, вижу рок и несчастье, зло и обман. Тени в любом углу, тяжкие тучи над головой. Везенья не было с той самой поры, как милый сынок поднял личико и я его поцеловал. - Он пошел искать другой кувшин. Нужно же было чем-то погасить пожар в кишках!
- Любите печенье, мастер Риз?
- Это зависит, хозяин.
- От чего.
- От того, что выкурю.
- Советую вам ограничиваться простым ржавым листом.
- Не желаете, чтобы я ел ваши печенья? Кажется, вы сказали, что не хотите их отравить.
Бочелен вздохнул. - Ах, мастер Риз, неужели я не могу попросту пожелать, чтобы выпечка в равной мере досталась всем, нас принимающим? Самое малое, чем мы можем отплатить за щедрость.
- Хозяин, нас пытались убить.
Бочелен фыркнул: - Слишком вежливо называть их жалкие усилия попыткой убийства. Скажите, вы умеете готовить глазурь?
Эмансипор поскреб бакенбарды. - Видел много раз, как жена ее готовит. Да, полагаю...
- А, ваша жена тоже выпекала?
- Нет, только глазурь. В большой кастрюле, и потом сама ела ночью. Раз в месяц. Каждый месяц. Кто сможет постичь глубины женской душ, хозяин? Даже если это жена.
- Полагаю, никакой мужчина. Даже если он муж.
Эмансипор кивнул. - Факт, хозяин. Знаете, я думаю, что даже женщинам не дано постичь друг дружку. Они же вроде кошек. Или акул. Или тех речных рыб, что с большими зубами. Или крокодилов, змей в яме. Или ос...
- Мастер Риз, не займетесь ли глазурью? Корбал Броч так ее любит.
- Не жалеет зубов, как говорится.
- Полагаю, - снисходительно пробормотал Бочелен. - Он так похож на ребенка, мой компаньон.
Эмансипор подумал, воображая круглое пухлое лицо Корбала, вялые губы, бледность кожи и крошечные глазки. Представил его ребенком, бегущим в стайке сорванцов: белозубая улыбка и густые волосы там, где сейчас почти лысо. И содрогнулся. "Дурачье. Нужно было догадаться. Один взгляд, и все поняли бы. От таких нужно избавляться. Головой в ведро, или забыть в снегу на всю ночь, случайно положить в собачью еду... не важно как, но избавляться, и если мир зашатается от вашего преступления - спокойно, это вздохи облегчения". Да-а, мальчик играет с детской шайкой, а шайка все меньше - бледные родители гадают, куда делись дети, а рядом стоит юный Корбал. Пустое лицо, пустые глаза. "Нужно было знать. Таких ни жрецы не исцелят, ни ученые не переучат. Таким даже в тюрьме не рады.
Суньте его в мешок с салом и сырым мясом и бросьте всю смесь в яму с голодными псами. Но кого я дурю? Дети вроде Корбала не умирают. Только хорошие умирают, и за одно это наш мир заслуживает всех проклятий, кои способна изобрести честная душа". - Хозяин?
- Мастер Риз?
- Вы допили ваниль?
- Верно, - сказал Шпилгит. - Две лопаты.
Могильщик слепо заморгал над грудой тряпок, клочками одежда покойников, которые сшивал, делая матрас и подушку. - Это мое ремесло, - ответил он, хватаясь за глиняный кувшин. Рука, словно сухой корень, спутала костлявые пальцы на ручке и потащила кувшин к койке.
- Похоже, у тебя все путем, - заискивал Шпилгит. - А вот меня временно изгнали из "Пяты", понимаешь ли, и мужчине нужно согреваться работой. Физической работой.
- Значит, будешь копать сразу двумя лопатами?
- Глупо было бы, а?
- Да. Тогда для чего вторая лопата? Как налог? Ты оценил мою лопату и требуешь вторую как налог?
- Похоже, ты слишком много выпил.
- Слишком много. В твоих словах есть смысл, но тем хуже для тебя.
- Налогообложение не так работает.
- Именно так. - Могильщик выпил.
- Хорошо, так оно и работает. У тебя остается одна лопата, а налоговик берет вторую, чтобы построить тебе отличную ровную дорогу.
- Да ну? Так почему дорогу строю я сам, ломая спину и махая лопатой? А ты сидишь и бездельничаешь, а в кармане ключ от склада с огромной кучей лопат. Так скажи, какой от тебя прок?
- Смешно. У людей таланты разные. Ты строишь дороги или роешь могилы, я собираю налоги... гм, можно сказать, тоже рою могилы.
- Отлично. Забирай лопату и проваливай.
- Но мне хотелось две.
- Сборщик всегда сборщиком остается.
- Слушай, пьяный дурак! Дай лопаты!
- У меня нет двух. Только одна.
Шпилгит охватил руками голову. - Что же сразу не сказал?
Мужчина снова схватился за кувшин, глотнул и утер губы. - И сказал.
- Где она?
- Где кто?
- Лопата.
- Ты отберешь лопату и с ней работу, значит, я ничего не заработаю и тебе не обложить того, у кого нет работы, а значит, ты бесполезен. Но ты сам это понял и хочешь копать могилы, чтобы получить реальную работу. А со мной что?
- Ты одолжишь мне лопату или нет?
- Одолжить, вот как? Придется платить, дружище.
- Хорошо, - вздохнул Шпилгит. - Сколько?
- Э, лопату я одолжил у Халлига - свиновода, она мне стоила один грош, так что с тебя два гроша, или какая мне выгода от такой щедрости?
- Щедрость - это когда ты ничего не навариваешь!
- Это деловой подход, мастер сборщик.
- Если ты заставишь платить за лопату, я обложу твою прибыль.
- И сколько возьмешь?
- Один грош.
- Тогда я ни с чем.
Шпилгит пожал плечами. - Ну кто же поверит, что одалживание лопат может быть прибыльным делом.
- Халлиг верит.
- Слушай, треклятая лопата стоит у тебя за дверью. Я мог бы просто взять и вернуть, ты даже не заметил бы.
Могильщик кивнул. - Факт.
- Я хотел сделать честь по чести, как подобает соседу.
- Ну ты и дурак.
- Сам вижу, - рявкнул Шпилгит.
- Так что, мастер сборщик налогов?
- Я забираю твою лопату в зачет налога.
Могильщик пожал плечами: - Давай, это проблема Халлига. Но когда захочешь кого похоронить, меня не зови. Я безработный.
- Я одолжу тебе лопату из склада.
- Верно, и еще потребуешь благодарности. Удивляться ли, что налоговиков все ненавидят?
Шпилгит увидел, что могильщик снова пьет, и покинул хижину, забрав лопату. Заметил рядом еще одну, забрал и ее.
Алый скорчился в сырой пещере, единственными соседями ему были кости. Прямо внизу, за каменным откосом, пенилось море, качались деревья, сорвавшиеся с корнями с ближайшего утеса. Каждый громовой удар волны делал убежище Алого все ненадежнее; вода так и норовила хлестнуть через край.
Но даже сквозь шум рассыпанные вокруг кости, казалось, шепчут ему что-то суровыми голосками. Он ежился и дрожал от ярости, почти различая слова. Тихие речитативы заполнили череп. Он сверкнул глазами на кости и даже в полумраке различил черепа. Черепа котоящеров. Они стучали, шевелясь - шепот становился все более горячим.
Алый ощутил касание силы, старой силы, и душа забилась, как будто когти сжали горло.
- Перере... перетекай!
- Перетекай! Перетекай, дурак!
Кот завыл, дрожа от ужаса; кости подползли и вся куча вдруг замерцала.
Магия заставила закипеть, зашипеть капли росы на стенах. Камни выпадали из трещин. Среди окруживших Алого паров кости начали влезать ему в тело. Ужасная боль -и торжество.
- Я Хурл! Ведьма Хурл!
Она встала на ноги, невозможно слабая, и оглядела голое тело. Плотная кожа обтягивает кости, сухожилия как веревки. Мало плоти, мало живой ткани, чтобы стать целой, такой, какой она была когда-то. Но и этого ДОСТАТОЧНО.
Хурл закашлялась. - Разум вернулся! Мой прекрасный, совершенный разум! И... и... я помню всё! - Тут же она поникла. - Я помню всё.
Ей нужна была пища. Свежее мясо, горячее, кровавое мясо. Ей нужно было напитаться, причем немедленно.
Чувствуя слабость, она вышла из пещеры, сторонясь кипящего моря. Почти стемнело, и буря казалась синяком на божьем лбу. Трупы валялись среди скал. Затем она увидела, как один поднял руку. Кашляя, Хурл захромала к беспомощной жертве.
Но, склонившись, поняла, что смотрит на мертвеца. А тот улыбнулся. - Всегда был плохим матросом, - сказал он. - Крошка велел: бери руль. Я пытался предупредить, но Певуны никого не слышат. Мне конец. Поможешь?
- Ты мертвый! - плюнула она.
- Знаю, и в то все дело. Верно? Проклятый наш удел. Наверное, прежде я был жив, но никому не дано вернуться. Никому. Если поможешь вылезти из трещины, я пойду домой. Он где-то за океаном, но я наверняка найду. Рано или поздно.
- Но мне нужна теплая плоть! Горячая кровь!
- Как и нам всем, дорогая.
Она затрясла головой. - Ну, и ты сойдешь. Не боги весть что, но хоть что-то.
- У нас общая философия, сладкая моя. Ну, насчет помощи... ох, что ты творишь? Ешь мое бедро? Не очень-то прилично для такой старушки. Впрочем, если ты объешь много, я смогу вылезти из трещины. Уже кое-что. Когда умрешь, стоит оставаться оптимистом. Я так понял. На ноге мало что осталось? Вот, смотри, обгрызи и вторую. Уверяю, там мясо посвежее. Погода сегодня ужасная, а?
Крошка Певун повернулся оглядеть выживших родичей. Все столпились на берегу, ледяная вода кипела у лодыжек - шторм усиливался. - Теперь всё просто, - сказал он. Убиваем всех.
Единственная его сестра, Щепоть, фыркнула. - Твой план, Крошка?
- У меня всегда такой план.
- Именно. Смотри, куда он нас привел.
Хмурый Комар встрял: - Привел нас на берег, Щепоть.
- Верно говорит Комар, - зарычал Крошка, - план привел нас сюда, поэтому план хороший, как всегда, ведь мы всегда оказываемся не где-нибудь, а там, где я планировал, а планировал я оказаться хоть где-нибудь - и если думаешь, я буду терпеть от тебя дурные припадки и злословие, Щепоть... ну, этого в плане нет. - Он отвернулся к прочим. - Оружие наголо, братья. Время убивать, и в конце мы убьем заклинателей, что украли наши сокровища.
- Они не крали наших сокровищ, - сказал Хиляк. - Это городская стража и предательница- капитан.
Крошка скривился. - Но она мертва и с этим ничего не сделаешь, а значит, мы все еще охотимся ради справедливости, ради возмездия. Те колдуны не дали себя убить, а это воспрещено. Мы такого не терпим.
Малыш засмеялся: - Сатер угодила меж дхенраби и его женой! Вот смешно было!
Щепоть проскрипела: - Только тебе смешно, Малыш, ты ж на голову больной.
- Еще смешнее! Ха, ха!
- Тише все, - велел Крошка. - Вытаскивайте проклятое оружие, пора поработать. Ломтик, Узелок, Гиль, вы убиваете мужика в лачуге. Но пусть снимет меховую шапку, я ее хочу. Остальные со мной в деревню. Теплый ужин, если найдется, немного пива - и потом убиваем всех. Потом в крепость, там тоже всех валим.
- От твоей гениальности я лишаюсь языка, - сказала Щепоть.
- Хорошо бы так. - Крошка ткнул пальцем в сторону братьев, что вдвоем тащили огромный меч. - Блоха, Мелочь, что вы творите, Худа ради?
- Это же триручный меч, Крошка.
Крошка подошел к Блохе и вдарил кулаком в висок. - Так держите в три руки! Вот, бери еще топор с пятью лезвиями. Все в путь, ночь будет кровавая.
Они ушли с пляжа по единственной тропе. Ломтик, Узелок и Гиль остались сзади.
Вуффайн Гэгс оперся о посох, стоя рядом с хижиной и следя за десятерыми незнакомцами. Все они громадного роста, оружие наголо, и шагают со зловещим видом. Наверное, в роду были предки-Тартеналы, всего несколько поколений назад. Зрелище заставило его ностальгически вздохнуть. Единственная женщина меж ними казалась сложенной более пропорционально - будто слеплена из сплошных глиняных шагов и отлично знает, как ими жонглировать при ходьбе.
Идущий во главе поднял голову и послал Вуффайну зубастую улыбку (хотя глаза не улыбались), попросту пройдя мимо. Как и остальные, кроме последних трех - те встали и приготовили оружие.
Вуффайн вздохнул. - Вот оно как, да?
Стоявший посредине пожал плечами. - Крошка сказал, убиваем всех.
- Вы снова вгоняете меня в ностальгию.
Мужчина оскалился и взглянул на того, что был справа. - Слыхал, Ломтик? Старый чистильщик вспомнил лучшие дни.
- На лучшие дни перед смертью взгляни, - отозвался Ломтик.
Вуффайн повернул голову и понял, что остальных уже не видно на тропе. - Знаете, - сказал он братьям, - вам лучше пойти дальше, доложить братцу, будто сделали что велено. И на этом закончим знакомство.
- Мы не врем Крошке, - заявил Ломтик.
Третий мужлан наморщил лоб. - Неправда, Ломтик. Помнишь овсянку?
Ломтик вздохнул. - Уж ты не забываешь, верно, Узелок?
- Была твоя очередь! - завопил Узелок.
- Слушайте, - вмешался первый брат, - мы зря тратим время, холодно, так что давайте сделаем что нужно, обчистим хижину и пойдем.
- Не забудь шапку, Гиль, - сказал Ломтик. - Крошка хочет шапку.
Вуффайн кивнул: - Отличная шапка, верно? Увы, она моя, я ее не продаю и не отдаю.
- И ладно. - Гиль ухмылялся все шире. - Так и так отберем.
- Заставляете драться за шапку? - сказал Вуффайн, поднимая посох и берясь обеими руками за серебряный конец.
Трое братьев засмеялись.
Но смех увял, когда палка замерцала и превратилась в широкий меч. Кромки клинка загорелись пламенем.
Через довольно короткое время Вуффайн стоял посреди дымящихся обрубков человечьей плоти, струйки дыма поднимались, словно от свечек. Он ждал, пока не почернеют, исчезая с клинка, последние брызги. Через миг оружие замерцало - и вновь перед ним был простой посох. Взглянув на останки братьев, чистильщик вздохнул: - Нехорошо, когда на меня накатывает ностальгия.
Поправив меховую шапку, он ушел внутрь хижины, уселся в капитанское кресло и вытянул ноги. Огляделся, словно впервые озирая свои богатства. Акульи челюсти вдоль кривых стен, клочья пыльных волос торчат меж досок, фонари и бронзовые крепления, фляжки, скорняжные ножи и оселки, гарпуны и связки веревок, позвонки дхенраби и жабры жорлигов, груды тряпья и хорошей одежды, амфоры с вином, маслом или краской, на полках глиняные кувшины, полные золотых зубов... шесть масок сегуле...
Вуффайн крякнул. И все равно, снова решил он, это получше холодного, полного сквозняков храма и компании бормочущих жрецов, лучше шлепанья босых ног в разгар ночи, когда сон их нарушен давлением нездешних сил. Да, лучше полных пыли и теней альковов, лучше запаха старого воска и бесполезных приношений, в которых пауки успели запутать свои сети и сдохнуть от голода, шелухой падая на пол и скрежеща напоследок зубами.
И все же там, где-то в храме, была вера, густая словно творожный крем. Любой бог разжирел бы. Ну, он еще успеет. Коридоры отзывались эхом бесполезных упований и бестолковых амбиций, горьких злодеяний и мелких измен. Вера была подобна молоту, разрушающему доски под ногами толпы, секире палача, срезающей головы неверующих, факелу, кинутому в середину шевелящейся груды людских тел. Вуффайн фыркнул. Да, любого бога затошнило бы от такой участи, не сомневайтесь.
Слишком много труда, иначе он давным-давно покончил бы с миром. Без особых сожалений.
"Я же каждое утро подбираю то, что море принесет. Тела и убитые мечты, смельчаков и слабаков, испуганных и разгневанных, мудрецов - ох, как они редки! - и дураков, коих развелось слишком много.
Ах, послушайте меня: снова ностальгирую".
Пробираясь со всеми возможными предосторожностями, ведьма Хурл скользила меж ошметков сожженной плоти, мимо двери хижины Вуффайна. На пути она подобрала пару кусков, прижав под мышкой.
Это мясо не будет горчить в желудке, как плоть мертвеца, и больше не придется выслушивать бесконечные мольбы о путешествии домой через океаны. Впрочем, когда от него осталась одна голова и она пинком послала голову в воду, раздался благодарственный крик.
Ведьма рвала человеческое мясо и глотала не жуя.
Воспоминания дарили ей отличные причины двигаться дальше, в селение, где после ночи справедливой мести заря не узрит ни одного живого жителя.
"А ты, Феловиль Великодушная, ты будешь напоследок. Предала меня, когда я очень нуждалась, и за это заплатишь - клянусь всеми жуткими свинобогами из Кабаньей Ямы Блеклоуста, да сгниют их кости в глупых мелких курганах, ты заплатишь за всё, Феловиль.
Ибо, женщина, я помню всё".
С каждым проглоченным куском кровавого мяса сила ее росла.
"Скоро все умрут!" Она закашлялась, подавившись, и выплюнула осколок бедренной кости.
Позади буря добралась до берега, в воздухе раздавался вой. Ведьма Хурл помедлила на подъеме, увидев Спендругль. Лишь одно окно ярко светилось - окно далекой башни. "Моя башня! Моя крепость!"