Во всяком случае, не волновали тогда, в том лесу
В общем я мало что разглядела. Я видела, как человек в толстом бушлате подошел к машине и потянулся к дверце, а потом Потом он стал в два раза выше и толще. В белесой мгле его тело как бы слилось с чем-то еще. И лишь потом я увидела голову Пржесмицкого, возвышавшуюся на том самом месте у кабины, где только что стоял солдат. Дверца находилась достаточно высоко от земли, и Пржесмицкий не стал вскакивать на подножкуон потянул ручку и распахнул дверь, стоя на земле. Наконец мои нервы сдали, и я зажмурилась, ожидая выстрела, грохота, криков Однако все было тихо. Я открыла глаза только тогда, когда почувствовала на плече чью-то руку. Неразговорчивый водитель коротко кивнул в сторону грузовика и, не дожидаясь ответа, рванулся вперед, но так плавно и бесшумно, словно это был шарик, наполненный гелием, а не крупный грузный мужчина средних лет
Я старалась не смотреть под ноги, когда, царапаясь о колкие лапы ельника, сползала к обочине, а потом, втягивая голову в плечи, словно черепаха, выкарабкивалась на шоссе и пробиралась к урчащему грузовику. Меньше всего я думала о том, что лес внезапно озарится светом тысяч слепящих прожекторов и стая вооруженных людей в мгновение ока вцепится в меня и, растерзав, бросит, как обезглавленную тушу, на промасленные доски армейского грузовика. Чего я действительно бояласьэто увидеть труп человека, еще несколько секунд назад даже не подозревавшего, какая страшная судьба ему уготована
Спустя какое-то, показавшееся мне бесконечным, время я уже сидела между водителем и Пржесмицким в пахнувшей резиной и потом кабине грузовика. Несмотря на внушительные габариты машины, кабина не была рассчитана на троих. Меня сдавили с двух сторон так, что я чуть не задохнулась. Молчун плавно толкнул вперед огромную, кривую, как турецкий ятаган, рукоятку переключения скоростей и мягко тронул грузовик с места. Через несколько минут справа мелькнул чуть покосившийся указатель с надписью: «Лодзь37 км».
Время от времени на обочине шоссе вырастали размытые в белизне подступающего рассвета очертания грузовиков, бэтээров и обтянутых брезентом «газиков». Людей видно не было, техника стояла с погашенными фарами. Но я чувствовала, знала: стоит прозвучать короткому сигналу, и они тут же появятсяодинаково снаряженные, с автоматами на груди, натасканные, готовые, как доберман-пинчеры, клыками вцепиться в горло жертв. Только теперь, выкарабкавшись из могилы, немного отойдя от лесных кошмаров и очутившись в весьма относительной безопасности (на сколько? на десять? на двадцать минут?), я смогла по-настоящему оценить масштабы охоты на нас. Судя по тому, что грузовики и другая техника стояли приблизительно через каждые семьдесят пятьсто метров, в лесу сосредоточились огромные силы. Я и раньше не особенно верила в успех нашей безумной авантюры, а сейчас, инстинктивно съеживаясь всякий раз, когда мы подъезжали к очередному грузовику, закрывала глаза и мысленно молила: «Только бы пронесло! Только бы!..»
Мои попутчики, казалось, полностью отключились от происходящего. Сидя в своих неуклюжих, стоявших колом шинелях, надвинутых на глаза ушанках и омерзительно вонючих кирзовых сапогах, они сохраняли полную невозмутимость, будто всю жизнь только и тем занимались (скорее всего, так и было), что убивали солдат иностранных армий, лихо переодевались в их форменное обмундирование и на захваченных машинах внаглую уходили из плотного оцепления.
Пржесмицкий больно ткнул меня локтем в бок. Я вопросительно посмотрела на него и поняла, что он отдернул длинный рукав шинели и взглянул на светящийся циферблат наручных часов.
Сколько?
Половина шестого он поерзал, устраиваясь на продавленном сиденье, потом еще раз толкнул меня, на сей раз доставая из левого кармана поломанную сигарету. Слушайте внимательно, Вэл Он щелкнул зажигалкой, глубоко затянулся и, немного приспустив боковое окно, выпустил в образовавшуюся щель густую струю дыма. Минут через двадцатьдвадцать пять окончательно рассветет. Может, чуть позже. Если ничего не произойдет, за это время мы проедем километров пятнадцать или чуть больше. Надеюсь, что за кольцо оцепления мы все-таки выберемся. Запомните адрес в Лодзи: Мицкевича, 17. Этодвухэтажный домик. Для ориентира, чтобы не искали долго, строго напротив него стоит водонапорная колонка. Спросите Марию. Она примерно ваших лет, блондинка, на правой щеке большое родимое пятно красноватого цвета, похожее на ожог. Скажете ей: «Я от Марека. Он приедет первым автобусом».
На каком языке?
На русском. Обязательно дождитесь ее ответа: «А где же его машина?» И только потом входите в дом.
А если она ответит как-то иначе? И по-польски? А если это будет не она, а он, и не с родинкой, похожей на ожог, а с погонами полковника?
Значит, пани, вам таки не повезло, грустно улыбнулся Пржесмицкий.
Это вы так шутите?
Боже упаси! Просто всякий раз, когда мы проезжаем мимо этих грузовиков и нам вслед не палят пулеметы, у меня как-то все больше и больше поднимается настроение. Не знаю, поймете ли вы меня
Еще как. Очень напоминает анекдот о старом еврее, у которого умер знакомый и которому надо было сообщить эту печальную весть в другой город его жене-истеричке.
И как он это сделал?
Составил телеграмму: «Хаим приболел. Похороны в среду».
И над этим смеются?
Иногда.
К чему вы это, Вэл?
К тому, что ваша веселость действует мне на нервы. Фактически вы меня бросаете одну, Пржесмицкий.
Во-первых, это не совсем так. Речь идет о сведении риска к минимуму. В данной ситуации отвлечь погоню на себя, увести ее в сторону и дать вам возможность использовать этот шанслучшее, что можно придумать. А, во-вторых, на что вы, собственно, рассчитывали, Вэл? Пржесмицкий пожал плечами. Мне кажется, мы сделали для вас все, что могли. И дажевы уж извините за попрекпожертвовали своим человеком Так что, Вэл, не надово всяком случае, пока вы на свободе.
Ага, на свободе! И это волшебное состояние может продлиться еще минут десять.
Я не знаю, как долго оно продлится, очень тихо откликнулся Пржесмицкий. Вы запомнили адрес и пароль?
Да. А где все-таки будете вы?
Я уже сказал: если нам удастся без проблем миновать линию оцепления, наши пути разойдутся, Вэл. Мы попросту будем мешать друг другу
Мы? Может быть, я буду мешать вам?
Это не имеет значения. Я хочу, чтобы вы знали, Вэл: это не импровизация. Такой вариант предусматривался с самого начала как резервный. На тот случай, если мы не попадали в Росток.
Наконец-то я узнала, куда мы мчались всю ночь! До Лодзи вы, стало быть, меня не довезете?
Нет. Скоро будет развилка. Дальше вы уже сами доберетесь
На чем? огрызнулась я. На метле?
На попутной машине.
С армейскими номерами? Или лучше на спецфургоне КГБ?
Попытайтесь поймать гражданскую машину. Желательно какой-нибудь трейлер. Или грузовик.
Как поймать? Без документов? Без языка? В этой одежде беженки из сумасшедшего дома? С нечесаными патлами и сломанными ногтями?.. я судорожно вздохнула. Послушайте, Пржесмицкий, что бы вы мне ни говорили, ясно, что вы просто хотите от меня избавиться. Я не осуждаю вас за это, в конце концов, из-за меня у вассплошные неприятности. Мне одно непонятно: зачем надо было вытаскивать меня из могилы? Оставили бы там, меньше хлопот
Он резко обернулся, схватил меня за плечи и встряхнул с такой силой, что у меня щелкнули зубы.
Запомни: тыкрепкая девочка! Поняла, Вэл? Очень крепкая. От природы. У тебя сильный характер и хорошие мозги, которые тебе наверняка еще пригодятся. Возможно, очень скоро. Ты прошла с нами такое, что многим мужчинам и не снилось. А сейчас ты просто распустилась. Тебе тепло в кабине, ты немного отошла от ощущения неутихающей тревоги, ты чуть-чуть успокоилась и потому испугалась. Так вот, это очень опасно, Вэл! Очень! Он тряхнул меня еще раз. Забудь о страхе, забудь об усталости, забудь обо всем на свете, кроме единственной цели, ради которой ты все это перенесла.
Какой цели? бормотала я, закрыв глаза и тряся головой, безуспешно пытаясь проглотить слезы. Какой цели? О чем вы?
Ты не должна им попадаться, понимаешь? Ни в коем случае. Они убьют тебя! Они ищут тебя, чтобы убить. Они большие мастера этого дела.
Я устала.
Я знаю.
Я устала бежать в бесконечность. Мне никто не говорит, когда все это кончится, где я смогу остановиться
Терпи. Ты почти у цели. Еще немного
32ПНР. Шоссе
7 января 1978 года
Кажется, впервые за все это время я вспомнила, что на дворе зима. Зыбкой стеной повалил вдруг густой снег, совершавший под резкими, колючими порывами ветра головокружительные зигзаги.
Втянув озябшие руки в рукава дубленки, я смотрела вслед исчезнувшему за поворотом грузовику. У меня буквально зуб на зуб не попадал, и сделала я именно то, чего делать не следовало: замерла как вкопанная на самом перекрестке двух дорог, неподалеку от шеста с выцветшей жестяной табличкой: «Лодзь8 км», вместо того чтобы присесть у обочины и высматривать в крупяной мгле контуры попутной машины.
С души, что называется, воротило, и причин тому было столько, что даже думать не хотелось, отчего так тянет повыть в унисон с разыгравшейся вьюгой. Чувство, что я уже никогда больше не увижу своих спутников, действовало на меня как снотворное. Навалившаяся на плечи и веки усталость настолько сморила меня, что я готова была рухнуть в снег там, где стояла, и мешал этому только сосущий голод
А потом вдали забрезжил слабый свет фар. То, к чему они были прикреплены, двигалось медленно, как бы на ощупь. Разглядеть за стеной снега самое главноечто это была за машина? я никак не могла. В то же время я понимала, что просто не успею «проголосовать», если затаюсь у обочины и выскочу только в тот момент, когда попаду в зону видимости водителя. Нужно было рисковать. Помню, меня удивила моя внутренняя готовность именно к такому решению. Очевидно, я начисто утратила способность учитывать реальные последствия своих поступков. Шансов на то, что в такую рань, да еще из леса, в моем направлении едет обычная гражданская машина с каким-нибудь страдающим от похмелья человеком за рулем, изнемогающим от желания сделать что-нибудь хорошее ближнему, практически не было. Но я не думала об этом, а просто стала размахивать руками с энтузиазмом путевого обходчика, на участке которого диверсанты взорвали рельс.
Я пыталась разглядеть эту машину, когда она находилась в нескольких метрах (хотя, если что, деваться уже было некуда), однако безуспешно: вспыхнувшие фары дальнего света полностью ослепили меня. Прикрыв слезящиеся глаза рукой, я сделала несколько шагов вперед и только тогда разглядела неопределенного цвета «Победу», мотор которой работал с какими-то всхрюкивающими, жалобными интонациями. Я рванула на себя металлическую ручку двери и буквально ввалилась в темный салон, где стоял густой, давнишний запах плесени. Впечатление было такое, точно я очутилась в погребе.
Когда глаза немного привыкли к темноте, я увидела огромную седую бороду, основательную картофелину ярко-алого носа и хитрые стариковские глаза, смотревшие на меня с нескрываемым любопытством из-под лакированного козырька нелепой фуражки.
Куда, пани? густым басом поинтересовалась борода по-польски.
В Лодзь, вяло откликнулась я и стала дышать на онемевшие пальцы.
Так, кивнула борода.
Что? уже по-русски переспросила я.
Пани русская хмыкнул старик. Он не спрашивал, а утверждал.
Это плохо?
Цо?
Что ярусская.
Лучше бы вы были полькой, пани, сказал он довольно чисто по-русски.
Почему?
Так спокойнее, пожал плечами старик и передвинул на руле ручку передач. Куда вам в Лодзи?
Мицкевича, 17.
Тихий район, пробормотал старик и тронул машину.
Минут десять мы ехали в полной тишине, если, конечно, не считать завывания вьюги за окнами чахоточной «Победы», которая при более пристальном осмотре приборной панели оказалась «Варшавой». Погода по-настоящему взбесилась, но мне это было только на руку. В такую пургу у меня было больше шансов, во-первых, благополучно добраться до цели, а во-вторых, и дальше поддерживать атмосферу сосредоточенности, избавлявшую меня от общения с сомнительным стариком. Его борода определенно мне не нравилась. Но еще больше меня смущала манера старика хранить олимпийское спокойствие в столь неординарной ситуации. Я бы на его месте ни за что не остановилась на том перекрестке. А если б уж остановилась, то вопросов у меня хватило б до самой Лодзи. Этот же ни о чем не спрашивал, лихо вертел тонкую баранку и тихо бурчал себе что-то под нос. Когда я прислушалась к этому бурчанию, то разобрала, что старик попросту поет. Музицирует, польский «папа Хем».
Ехали мы очень медленно, словно ощупывая каждый метр неровной трассы. Было скользко, за окнами стояла сплошная белая мгла, и впереди почти ничего не было видно. Настроение мое портилось с каждой минутой. Даже отогрев наконец руки и немного привыкнув к бормотальной песне и запаху плесени в машине, я не чувствовала себя в относительной безопасности. Все казалось мне неестественным и странным, все пугало: дурацкая эта машина, появившаяся из леса, оцепленного регулярными войсками, неестественно молодые глаза старика, его роскошная, почти бутафорская борода, а главноедемонстративное его безразличие к свалившейся невесть откуда, буквально как снег на голову, попутчице-иностранке. Я грызла себя за то, что сдуру выболтала ему адрес. Потом сообразила, что я не в Москве и придумать другой повод для отвода глаз просто не смогла бы Ехали мы уже минут двадцать. Прикинув приблизительно, сколько нам еще осталось до Лодзи с учетом черепашьей скорости «Варшавы», я решила хоть как-то прояснить ситуацию:
Откуда вы знаете русский, пан?
Воевал, хмыкнул «папа Хем» и почесал бороду. Какая ж война без русских? А, пани?
Так вы с русскими воевали или против них?
Всяко бывало.
Вы меня очень выручили, пан
Ну и хорошо, старик снова замурлыкал песню.
А вам не странно все это? осторожно поинтересовалась я.
Бормотание резко оборвалось.
Это не мое дело, сказал он после некоторого раздумья. Не мое.
Что «это»?
Да все! Вы, пани, чего хотите? На Мицкевича я вас отвезу. Ну и все. А дальше меня не касается. Понимаете?
То есть, пан, вас это не интересует?
Вот-вот! обрадовался дед точному определению. Не интересует.
У меня к вам просьба есть, пан.
Деньги нужны? ворчливо поинтересовался он.
С чего вы взяли?
Ну, а чего тебе еще надо? Небось удрала от мужа, а теперь без денег по лесам шастаешь. Нехорошо! он покачал головой. Нельзя из дому уходить. Гляди, какой снег. Замерзла бы, тогда что?..
Судя по всему, в голове у «папы Хема» активно бродило сложное варево из отеческих чувств, начинающегося маразма, национального самосознания и обрывков переосмысленных и вышедших в тираж жизненных установок. Я вдруг сообразила, что он вообще не увязывает воедино суверенную территорию Польши, мое русское происхождение и гражданство, а также несоответствие моего ущербного внешнего облика тому географическому и психологическому ландшафту, на фоне которого он меня встретил. Короче, старик был не в себе ровно в той мере, какую предполагал его более чем преклонный возраст.
Естественно, если не придуривался
Нет, пан, деньги мне не нужны, тихо сказала я. Я вот о чем: муж меня бьет. Сильно
Для чего? строго поинтересовался дед. Гуляешь?
Детей у нас нет, честно призналась я.
С порчей ты?
Да вроде нет
Бывает, понимающе кивнул старик. Лечишься?
Лечилась. Не помогает.
За то и бьет мужик твой?
Ага.
Ну?
Уйти хочу от него.
Уйди, коли бьет. Зачем терпеть?
Не отпускает. Убить грозится.
А ты?
А я не могу больше. Мочи нет. На Мицкевича подружка моя живет. Старая подружка, еще по школе. У нее и спрячусь
Ну?
Если узнаетнайдет и вилами заколет.
Так откуда ж он узнает?
А вдруг вы кому-нибудь скажете?
Я-то? «папа Хем» хмыкнул. Да что ж я, зверь какой, а? Не бойся, девка, никому не скажу. Я солдат старый, тайну хранить умею. Не бойся!