Ой, спасибо вам, пане.
Так что с детьми? Рожать-то будешь?
Не знаю
Плохо, буркнул он и уже больше не раскрывал рта.
Через полчаса он молча остановил машину и кивнул в окно: приехали, мол.
Спасибо вам, пане, повторила я.
Он ничего не ответил, только как-то очень грустно улыбнулся. И, уже выходя из «Варшавы», я увидела, что «папа Хем» действительно очень стар. И борода у негосамая что ни на есть настоящая.
Машина притормозила точно у водонапорной колонки, о которой говорил Пржесмицкий. Перед мной возвышался небольшой аккуратный, в полтора этажа, домик под густо заваленной снегом крышей. В другой обстановке меня бы наверняка умилил замысел строителя, создавшего идеально простую и в то же время очень человечную конструкцию для жилья. Но сейчас мне было не до того. Торопливо, надеясь, что никому не попадусь на глаза, я протопала по снежной дорожке к добротным деревянным дверям с узким оконцем-бойницей и вжала до упора белую пуговку звонка.
За дверью послышались чьи-то тяжелые шаги, потом в оконце мелькнул зеленый глаз и дверь распахнулась.
Передо мной стоял широкоплечий мужчина в мундире польского офицера.
33Колумбия. Богота
7 января 1977 года
Эрнесто Роберто Сантальяодин из самых знаменитых адвокатов Колумбии, оставивший практику пятнадцать лет назад ради политической карьеры и являвшийся в описываемые дни председателем комиссии конгресса по иностранным делам и обороне, свято чтил сиесту, являясь в этом смысле стопроцентным «латиносом», несмотря на диплом с отличием, с блеском заслуженный в Гарварде, и благоприобретенный прагматизм.
Прожив в Штатах в общей сложности двенадцать лет, Санталья практически полностью отказался от сибаритских замашек, бриолина для волос и столь характерного для многих его соотечественников пристрастия к белым костюмам и пестрым галстукам. И только привычка ежедневно с часу до четырех дня начисто отключаться от служебной суеты, спасаясь от нее за высокими заборами фамильной усадьбы в столичном пригороде, выдавала в этом семидесятипятилетнем, сухом и жилистом, как виноградная лоза, старике коренного уроженца Латинской Америки, сына и внука богатейшей семьи колумбийских латифундистов. Часы сиесты Санталья проводил в полном одиночестве, если не считать его слугу и ровесника Корнелиямолчаливого индейца, выросшего в доме родителей Сантальи, которые, собственно, и заменили неблагозвучное и труднопроизносимое имя Штекалаус-токраш на благородное именование древнеримского историка Тацита.
Много лет назад, еще в годы учебы Сантальи в Штатах, его родители выписали в Боготу двух чилийских специалистов, которые не более чем за три месяца сотворили в патио, вокруг уютного плавательного бассейна, настоящее чудосад Эдема. В результате их хитроумных и, к слову, прекрасно оплаченных усилий бассейн оказался под естественной крышей из переплетающихся ветвей самых экзотических южноамериканских растений. В этом-то райском прохладном уголке, утопая в полосатом шезлонге и потягивая виски, проводил свою ежедневную сиесту член конгресса Эрнесто Роберто Санталья. Его жизненный уклад был известен всем, кто имел хоть какое-то отношение к одному из наиболее влиятельных и принципиальных политических деятелей Колумбии. Вот почему появление слуги без вызова, да еще с трубкой радиотелефона в руке, вызвало у почтенного джентльмена искреннее изумление.
Тебя подменили, Корнелий?
Сеньор Кошта, хозяин.
Но ты ведь знаешь!..
Он умоляет, хозяин, старый слуга произносил слова медленно, не отрывая глаз от узоров на яркой керамической плитке, которой было выложено пространство вокруг бассейна. Говорит, что у него очень важное дело Что это дело не может ждать Простите, хозяин
Я когда-нибудь тебя пристрелю, Корнелий! Эти мальчишки думают, что их дела важнее всего на свете Подойди!
Не поднимая глаз, Корнелий сделал два шага вперед и протянул хозяину трубку с таким видом, словно это и был тот пистолет, из которого его обещали убить вот уж добрых полвека.
Слушаю, ворчливо сказал Санталья.
Когда вы узнаете причину моего звонка, моя беспардонность покажется вам наименьшим из моих грехов, прогремел ему в ухо голос Кошты.
Что случилось, Энрике?
Мне необходимо переговорить с вами.
Когда?
Немедленно!
Это так важно, что ты не мог дотерпеть хотя бы до четырех?
Еще раз простите меня.
Санталья был опытным и умным человеком. Если Кошта, рассудил он, этот либерал и оппозиционер из левого «Прогрессивного блока», решается, презрев всякие церемонии, беспокоить в такой час своего старого политического противника, стало быть, действительно стряслось что-то из ряда вон выходящее.
Когда ты можешь приехать?
Я в двух кварталах от вас.
Жду.
Не взглянув на Корнелия, Санталья отдал ему трубку телефона, взял с маленького столика стакан и отпил глоток виски. Он все отчетливей чувствовал: произошло нечто весьма серьезное и грозящее, видимо, какими-то неуправляемыми последствиями. Адвокат попытался подавить свою тревогу, но неожиданный звонок Кошты бесповоротно выбил его из состояния привычного послеполуденного dolce far niente. «Нет ничего хуже, подумал он, чем наверняка знать, что тебя ждут неприятности, но не представлять себе, в чем они состоят. И хорошо, если это чужие неприятности, а не свои»
Впрочем, ожидание длилось недолго. Уже через пять минут Корнелий ввел в тень ветвей над бассейном Кошту, поклонился и неслышно исчез.
Садись, Энрике, Санталья кивнул на легкое пляжное креслице, в которое девяностокилограммовый Кошта опустился с неловкой осторожностью.
Вы единственный человек, к которому я осмелился прийти со своим горем, тихо начал он. Это было мучительное решение, но иначе я просто не смог бы даже исповедаться перед смертью
Хочешь что-нибудь выпить? Санталья поймал себя на мысли, что ему ужасно не хочется слушать никаких исповедей. Парень наверняка запутался с бабами. Или ему нужны деньги. А скорее всего, и то и другое. А ведь долго держался
Нет, спасибо, Кошта мотнул головой. Разве цикуты
Что случилось?
Меня завербовали.
Рука Сантальи, уже нависшая было над стаканом, замерла.
То есть как? Кто?
КГБ Русские Андропов
Когда?
В конце ноября, когда я возвращался из Токио через Москву.
Но ты ведь не был в Москве, Санталья нащупал стакан и допил остаток виски. Только в аэропорту
Именно там все и произошло.
За какой-нибудь час?! морщинистое лицо старика исказила гримаса брезгливости.
За двадцать минут, с горечью сказал Кошта.
Ты здоров, Энрике? взгляд Сантальи чуть просветлел, словно он понял причину происходящего. С Матильдой все в порядке?..
Увы, я абсолютно здоров.
Ты что-то подписал?
Да. Официальную бумагу о своем добровольном согласии работать на советскую разведку На позолоченном бланке КГБ СССР.
Но это невозможно, Энрике! Санталья как-то по-старушечьи всплеснул тонкими руками. Почему ты на это пошел? Они тебя пытали?..
Нет, Кошта вымученно улыбнулся, этим бы они меня не взяли.
Тогда чем же?
Они показали мне фотографии моего брата Иларио
Но, насколько я помню, он погиб в авиакатастрофе.
Он жив, как выяснилось. Мало того, работает в кубинской разведке.
Шантаж, прошептал Санталья. Везде одно и то же Но почему ты сразу не пришел ко мне?
Человек слаб, сенатор, Кошта прикусил губу. Пытаешься обмануть себя, хочешь представить ситуацию не такой страшной, как она есть, говоришь себе, что все это было наваждением, дурным сном в метельную ночь, надеешься придумать что-нибудь спасительное, извернуться, выскользнуть
Но они взяли тебя в оборот?
Сначала просто ходили по пятам.
Зачем?
Наверное, чтобы не забывал.
А потом?
Вчера вечером мне прямо напомнили о подписанном документе.
Кто это был?
Не знаю. Я впервые в жизни видел этого человека. Да и какая разница, кто он такой! ГлавноеЧТО они хотят от меня. Это очень серьезно. Куда серьезнее, чем я мог себе представить.
О чем ты говоришь?
Я думаю, готовится государственный переворот
Ты уверен? смуглый Санталья явственно побледнел.
Человек, который вчера пришел ко мне, ясно дал понять, что в ближайшее время я должен буду возглавить новое правительство Колумбии, попросил составить список наиболее надежных с моей точки зрения представителей левого блока, которые могли бы войти в кабинет министров и, кроме того, сказал, что в один из банков на мое имя переведена определенная сумма денег на, как он выразился, «организационные расходы»
О какой сумме речь?
О колоссальной. Порядка семидесяти миллионов американских долларов.
Пресвятая дева Мария! Санталья перекрестился.
В общем, все Кошта вытащил из кармана белого пиджака пачку сигарет и, не спрашивая разрешения хозяина, закурил.
Ну что ж Почему ты не пришел ко мне раньше, я понял. А теперь мне хотелось бы понять, почему ты пришел именно ко мне?
Мне нужен ваш совет, ваше мудрое слово. Я знаю, вымой политический противник. Но я всегда уважал вас за честность и последовательность. Вымой соотечественник и патриот. Наконец, вы юрист. Скажите, как я должен поступить, и я последую вашему совету.
Даже если это будет приговор? тихо спросил Санталья.
Самый суровый приговор я уже себе вынес, прошептал Кошта. Ничего страшнее моего падения быть не может. Я готов в любую минуту уйти из жизни. Единственное, что меня удерживает, это тревога за судьбу страны. Я не могу умереть прежде, чем мы предотвратим угрозу
Тычестный человек, Энрике.
Мне не нужны утешения, жестко ответил Кошта. Я трус. Но я достаточно взрослый мужчина, чтобы ответить за свои грехи и перед людьми, и перед Богом. Скажите лучше, что надо сделать?
Я помогу тебе, Энрике, очень тихо, словно разговаривая сам с собой, произнес старик. И первое, что я обязан тебе сказать, это предостеречь тебя от опрометчивых шагов. В интересах национальной безопасности ты должен жить. Никаких жестов! Никаких необратимых поступков. Ни-ка-ких! Как председатель комиссии конгресса по иностранным делам и обороне, я запрещаю тебе. Ты еще будешь нам очень нужен, когда мы начнем распутывать клубок этого дьявольского заговора. Ты меня понял, Энрике?
Да.
Слушай дальше. Сейчас, не выходя отсюда, ты напишешь мне все, что рассказал, но четко, точно, со всеми подробностями, датами, именами, и этот документ станет твоей охранной грамотой на то время, пока мы разберемся во всем этом. Предоставь мне такую возможность, а покаживи как живешь. О нашем разговореникому ни слова. И помни: что бы ни случилось, ты выполнил свой долг гражданина. Не терзай себя: Бог создал нас слабыми, но Он же укрепляет дух кающихся. И ты теперь снова силен, Энрике. Держись.
Кошта вскочил, порывисто схватил сухую кисть старика и припал к ней.
Санталья отнял руку и усмехнулся.
И все-таки есть нечто, чего я тебе не прощу, пока буду жив.
Энрике вскинулся:
Что?
Ты не должен был ломать мою сиесту
34ПНР. Лодзь
78 января 1978 года
Я стояла с разинутым ртом, не в силах выдавить из себя хоть какой-нибудь членораздельный звук. Выражение «хлопать варежкой», которое я всегда считала студенческим вульгаризмом, буквально поразило меня в этот момент своей убийственной, жизненной точностью.
Пауза продолжалась недолго, буквально несколько секунд, за которые, правда, я успела предположить все на свете, включая самое худшее. Офицер тоже был порядком озадачен и уже, видимо, собирался что-то спросить, когда в проеме двери неслышно возникла хрупкая женская фигурка в толстом вязаном свитере, ворот которого скрывал нижнюю часть лица. Женщина что-то сказала офицеру, и тот, понимающе кивнув, исчез.
Она окинула меня очень цепким, внимательным взглядом, после чего, не говоря ни слова, уверенно и властно взяла за руку и потянула в дом, мимо какой-то мебели, разномастных стульев, огромного плетеного сундука-короба, вверх по скрипучей деревянной лестнице
В этом доме было как-то неестественно тепло. Не жарко, не душно, что можно было бы понять, принимая во внимание разбушевавшуюся на дворе метель, а именно тепло. Все тревоги, опасения, немые вопросы, терзавшие меня на пороге, постепенно оттаивали и неслышно стекали вместе с наледью на рукавах пальто вниз, на яркие пестрые домотканые половики, которыми были устланы полы этого теплого дома.
Женщина ввела меня в небольшую комнату, закрыла дверь на ключ и начала деловито стаскивать с меня одежду. Не сопротивляясь, ничего не говоря, обалдев от этой деловитости, я наблюдала за ее действиями как бы со стороны. Во мне не возникало даже намека на желание спрашивать ее о чем бы то ни было. Да и о чем, собственно? В конце концов, она все делала правильно: замерзшую гостью с безумными слипающимися глазами надо вначале освободить от грязных вещей, потом наполнить ванну, дать ей хотя бы час, чтобы привести себя в порядок, потом обязательно накормить. Верхом благородства с ее стороны была бы чистая постель, задернутые шторы и тишина, в которой можно забыть обо всем на свете и отоспаться за все сразу
Очевидно, наши с ней взгляды на сей счет были совершенно тождественны. Во всяком случае, уже через полтора часа, отмытая, в чистом белье, благоухающая шампунем и закутанная в необъятный стеганый халат времен третьего раздела Польши, я стремительно и, должно быть, не слишком эстетично поглощала горячее содержимое глубокой фаянсовой мискичто-то невообразимо вкусное из картошки, мяса и вареной фасоли. По-прежнему не произнося ни слова, женщина смотрела на меня с выражением, представлявшим собой некую смесь сострадания, удивления и понимания. Это был хороший, по-женски добрый взглядне изучающий, не стремящийся проникнуть куда-то вглубь меня, а мягкий, касательный Мне не нужно было поднимать голову от тарелки, чтобы убедиться в этом; я его чувствовала
Дождавшись, пока я осушу до дна литровую кружку теплого молока, женщина коротким кивком ответила на мой благодарный взгляд (такой бывает у собаки, которую после бесконечных мытарств по ледяным подворотням и злобных пинков неожиданно отогреет и накормит сердобольный член Общества защиты животных), почти бесшумно собрала посуду, встала, отомкнула дверь и, уже выходя за порог, впервые открыла рот и сказала:
Спать.
* * *
Проснувшись, я минут двадцать не вставала и, закинув руки за голову, пыталась восстановить порядок событий, приведший меня в эту роскошную постель с пуховой периной. Окно было плотно зашторено, тишина стояла гробовая, нетленное изделие умельцев II Московского часового завода, которое я нащупала у цоколя холодной ночной лампы, не подавало признаков жизни. Ответив себе на вопросы «что было?» и «где я?», я пыталась хотя бы приблизительно представить себе, как долго держал меня Морфей в своих сладких объятиях
Дверь открылась почти бесшумно. Вероятно, не будь этой острой струи света, полоснувшей меня по глазам, я и не заметила бы, что в комнате есть еще кто-то.
Она присела на краешек кровати и включила лампу у моего изголовья.
Как вы? голос был очень мягкий, словно пальцы сиделки, привыкшей ухаживать за тяжелобольными.
Спасибо. Все хорошо.
Выспались?
Кажется, да.
Хотите чего-нибудь?
Нет.
Принести вам поесть? по-русски она говорила почти без акцента. Только то, как она произнесла последнее слово«поешьть»выдавало в Марии полячку.
Может, потом я приподнялась и села, опершись спиной о высокую спинку кровати. Кажется, я что-то должна была вам сказать?
Должны были, кивнула женщина. Но в этом нет нужды. У меня было ваше описание.
И я ему соответствовала? мое изумление было абсолютно искренним.
Ну женщина замялась. Если и были какие-то сомнения, то после ванны
Я прыснула.
Это выглядело ужасно, да?
Я видела вещи пострашнее, тихо ответила женщина. А вам, наверно, описали меня, так?
Я кивнула.
Стало быть, вы знаете, как меня зовут?
Мария?
Да. Мария.
А меня
Не надо, она мягко тронула меня за локоть. Это мне знать не нужно.