Понятно
Что вам понятно?
А, долгий разговор! я махнула рукой. Как-нибудь в другой раз. А кто был тот мужчина в мундире, который открыл мне дверь?
Мой брат.
Я так испугалась.
Он так и понял.
Сколько я проспала, Мария?
Сутки с половиной. Сегодня восьмое января.
У меня была такая возможностьспать полтора дня?
Как видите.
И, раз вы ко мне вошли, не зная, что я сама проснулась, значит, счастливый сон кончился, так?
Во всяком случае, в этом доме.
Мне нужно уходить?
Да.
Когда? Прямо сейчас?
Еще есть немного времени.
Меня ищут?
А вы как думаете?
Я пожала плечами.
Сейчас половина восьмого вечера, глядя куда-то поверх моей головы, словно повторяя зазубренный урок, произнесла Мария. В час тридцать с вокзала уходит скорый поезд ЛодзьВаршава
Варшава?
Все поезда, уходящие на запад, тщательно проверяются, объяснила Мария. Пассажиров буквально перетряхивают. Слишком большой риск, пани
Стало быть, на восток ехать спокойнее?
Тоже риск. Но значительно меньший. Много пригородных поездов. Несколько пассажирских. Больше толчеи. Больше шансов.
Извините, Мария, я перебила вас.
Ничего, неожиданно улыбнулась она. Я знаю, что это такоепрятаться от ваших она запнулась, подыскивая слово. Короче, мой брат отвезет вас на вокзал и посадит на поезд. Место в купе спального вагона. В любом случае вы должны быть готовы к тому, что у вас проверят документы. Документы я вам дам. Это вполне надежные бумаги
Разве на польских паспортах нет фотографий?
Почему? На паспортеваша фотография.
Моя?!
Дайте мне сказать, пани, мягко улыбнулась Мария. Я все объясню, не волнуйтесь.
Извините
Я вас немного загримирую, вы наденете парик, очки с дымчатыми стеклами, короче, будете похожи на свой снимок. Проблема одна: вы не говорите по-польски. Первое же слово выдаст вас
А нельзя дать мне справку, что я от рождения немая?
Можно, конечно, вздохнула она, но это только привлечет к вам внимание.
Стало быть, мне вообще нельзя разговаривать?
Да. И я кое-что придумала. У вас будет шейный корсет. Вы знаете, что это такое?
Представляю.
Эти корсеты надевают при переломах позвоночника или вывихе шейных позвонков. По самый подбородок. В таком виде вы сможете объясняться жестами, не вызывая подозрений. Кроме того, корсетэто еще одна деталь маскировки
Я могу взглянуть на свою фотографию?
Попозже. После того, как я поработаю с вами.
Усадив меня перед красивым трюмо и включив громоздкий торшер с оранжевым абажуром, Мария взялась за меня с сосредоточенностью хирурга-офтальмолога. Парик был роскошный и выглядел вполне натуральнокрупные светло-каштановые локоны, чуть тронутые сединой. Правда, он оказался мне чуть великоват, однако Мария умело подколола его шпильками, да и моя собственная грива, туго собранная на затылке, весьма удачно подпирала всю конструкцию. Любой женщине известно, что даже незначительное изменение формы прически и цвета волос сильно меняет лицо. Возможно, я уже давно не смотрелась в зеркало, и потому, когда работа с париком была закончена, мне показалось, что в таком виде меня с трудом узнает даже родная мама. Однако Мария думала иначе. Она выдвинула один из ящиков трюмо, достала пластмассовую коробку с жирным театральным гримом, аккуратно взяла меня за подбородок и стала всматриваться в мое лицо.
Вам что-то не нравится, Мария?
Вы красивая.
Это плохо?
Для меняда.
Почему?
Потому, что из красивого лица мне нужно сделать никакое.
Я могу чем-нибудь помочь вам?
Да. Закройте глаза и постарайтесь не шевелиться, пока я не закончу.
Я послушно выполнила ее просьбу и только прислушивалась к тихому, чуть прерывистому дыханию Марии, которая довольно долго трудилась над моими скулами, потом перешла на подбородок, что-то делала с бровями и ресницами, потом втирала в лоб какой-то пахучий крем
Все?
Да, можете открыть глаза.
Несколько секунд я молча разглядывала в зеркале свою визави, не в силах вымолвить ни слова.
Что скажете?
Не видя фотографии, мне трудно оценить оригинал, пробормотала я, вглядываясь в совершенно незнакомое мне лицо пожилой дамы с устало опущенными уголками губ.
Фотография перед вами, пани, Мария кивнула на зеркало. Только наденьте вот это, она протянула мне круглые очки с тонированными стеклами, втиснутыми в тонкую металлическую оправу. Вот теперьабсолютное сходство! Взгляните на паспорт.
Я взяла из ее рук развернутый документ с вклеенной фотографией. Нижний уголок черно-белого фото был проштемпелеван грозной печатью с орлом. Со странички паспорта на меня смотрело весьма заурядная, невыразительная физиономия очкастой дамы лет пятидесяти пяти. Сходство было потрясающим.
Как вам это удалось, Мария?
По профессия ятеатральный гример, пани. Правда, это было давно
Я вам очень благодарна за все, Мария, тихо сказала я. Если б не вы, то
Пустое, отмахнулась она. Вы мне ничем не обязаны.
Разве?
Да. Слишком долго объяснять. Да и не нужно. Я сделала то, что должна была.
Скажите я замялась, не зная, как подступить к этой опасной теме. Вам ничего не известно о моих попутчиках?
О ком вы, пани? на лице Марии не дрогнул ни один мускул. И я поняла, что она все знает. И ещечто она ничего мне не скажет.
Как выяснилось чуть позднее, Мария предусмотрела все, вплоть до одежды и уродливой сумки-саквояжа, с которой мне предстояло отправиться в дорогу. Одеждагрубошерстный свитер с высоким воротом, длинная вязаная кофта, неприметное коричневое пальто с облезлым воротником и полуботинки на низком каблукеполностью соответствовала моей новой внешности.
Охватив мою шею толстым корсетом и завязав его тесемками на затылке, Мария отошла на пару шагов и, видимо, довольная осмотром, кивнула:
Да, так вроде неплохо.
Что дальше, Мария?
Дальше мы с вами расстанемся, пани. На первой остановке после Лодзи в ваше купе войдет попутчик, с которым вы доедете до Варшавы. Этот человек отвечает за вашу безопасность.
Он должен что-то сказать?
Вполне возможно.
Опишите его мне.
Не нужно Мария оттянула толстый ворот свитера, и я впервые увидела, как безобразна ее родинка-ожог на щеке. Этот человек вас знает.
За последнее время меня, к сожалению, узнало немало людей. Увы, не все они были друзьями
Думаю, вы тоже встречали этого человека. Это все, что я могу вам сказать
35Москва. Смоленская площадь. МИД СССР
8 января 1978 года
Увидев в проеме двери коренастую фигуру в прекрасно сшитом «официальном» костюме, Андрей Андреевич Громыко застегнул верхнюю пуговицу черного пиджака, встал из-за стола и, по привычке взглянув на вмонтированные в торцевую стену кабинета электрические часы (было ровно 22.30, гость был точен), сделал несколько шагов ему навстречу.
Добрый вечер, господин министр! сдержанно приветствовал Громыко поздний визитер.
Добрый вечер, господин Вебер, несмотря на неофициальный характер предстоящей беседы, тонкие губы Громыко изобразили «протокольную» улыбку. Прошу вас
Жестом гостеприимного хозяина Громыко пригласил в сторону черного кожаного дивана, идеальным полукругом охватывавшего ручной работы журнальный столикмалахитовый круг на изящных металлических ножках, где стояла коробка гаванских сигар и сработанная из цельного куска малахитав тон столикупепельница. Несмотря на то что Громыко был некурящим и в его кабинете никто и никогда к табаку не прикасался, коробка сигар традиционно занимала свое место на столике, словно ожидая смельчака, который дерзнет нарушить суровый устав монастыря советской дипломатии.
Громыко прекрасно знал, что пятидесятитрехлетний Фердинанд К. Вебер, занимавший пост первого секретаря посольства США в Москве, на деле является резидентом ЦРУ. Как и любой его коллега, Громыко был в курсе истинного характера интересов всех представителей дипкорпуса, но особого внимания к таким вопросам не проявлялэто была прерогатива секретных служб, а у МИДа, слава Богу, хватало своих проблем. Но когда утром американский посол лично попросил его «уделить несколько минут господину Веберу по весьма важному делу», Громыко понял, что происходит нечто чрезвычайное. Подобная встреча являлась не только нарушением протокола; она, при известных обстоятельствах, могла даже бросить тень на безупречную репутацию министра иностранных дел и члена Политбюро. Впрочем, Громыко давно уже никого и ничего не боялся. В «кремлевском колумбарии» его неизменно считали «человеком генерального», кто бы этим генеральным ни был. Извлеченный из низов и вытолкнутый на политическую авансцену самим Сталиным, Андрей Громыко прошел уникальную школу выживания и умудрился остаться в стороне от бесчисленных кремлевских интриг, неоднократно доказывая, что к вершине власти не рвется, генеральным быть не хочет и вообще вполне удовлетворен своим положением. Скорее всего, так оно и было, поскольку этот угрюмый, настойчивый, по-иезуитски хитрый и очень влиятельный кремлевский функционер получал за свою «природную скромность настоящего коммуниста» более чем солидную компенсацию в виде никем не ограничиваемоей самостоятельности и свободы маневра. Внешняя политика была его стихией, его первой и единственной любовью, и Брежнев, считая Громыко непререкаемым авторитетом в этой области и одним из самых умных людей, безгранично доверял «мистеру Нет», как прозвали министра западные дипломаты.
В своей могущественной епархии Громыко был практически неуязвим, его решения и поступки всегда отличали взвешенность и последовательность. Таким был стиль руководства Громыко, который он шлифовал под Сталиным и Молотовым, Хрущевым и Берией, Маленковым и Булганиным Вот почему, прикинув в уме возможные причины столь неожиданной просьбы американского посла, Громыко размышлял всего несколько секунд, после чего дал согласие, обронив вскользь, что конфиденциальность этой беседы весьма желательна.
В той же степени, господин министр, как и для нас, заверил его посол.
Если вы не возражаете, сэр, я хотел бы сразу перейти к делу, закинув ногу на ногу, сказал гость.
Прошу, коротко кивнул Громыко.
Как вам, вероятно, известно, в последний день минувшего года нашими спецслужбами в Нидерландах был задержан подполковник Матвей Тополев. Приблизительно в это же время, с опозданием на несколько дней, советская сторона официально заявила о предательстве господина Тополева, якобы перебежавшего в США и попросившего там политическое убежище
Вебер взглянул на министра, ожидая какой-то реакции, однако отчужденный взгляд Громыко не выражал ничего, кроме вежливого внимания.
Хочу проинформировать вас, господин министр, что подполковник Тополев дает на допросах показания. Весьма любопытные, сэр. Настолько любопытные, что мы беремся утверждать: советская внешняя разведкамы полагаем, что это делается в секрете от руководства страныведет активную, выходящую за рамки обычного, подрывную работу в ряде стран Латинской Америкив Перу, Эквадоре, Колумбии, Венесуэле и, возможно, в Чили
Почему мне? не меняя выражения лица, тихо спросил Громыко. Почему вы решили говорить об этом со мной?
Такое указание я получил от своего руководства.
Чего вы хотите?
Немедленного прекращения подрывных действий КГБ в Латинской Америке и отзыва из этого региона двадцати восьми человек. Их фамилии в этом списке, Вебер достал из папки лист бумаги и аккуратно положил его на журнальный столик.
И что тогда?..
Подполковник Тополев будет возвращен на родину, а информация, которую наши спецслужбы получили от него в ходе допросов, будет нами полностью дезавуирована.
Но ведь информация, о которой вы говорите, всего лишь слова, пожал плечами Громыко. Обычные слова беглого или захваченногокакая, в сущности, разница? офицера разведки, записанные на магнитную пленку Ваше слово против нашего, не более
Не совсем так, сэр, Вебер вздернул тяжелый, идеально выбритый подбородок. Помимо показаний подполковника Тополева, мы располагаем и другими свидетельствами, которые, будь они высказаны официально нашим представителем в ООН, могли бы вызвать крупный международный резонанс и очень серьезно подорвать престиж СССР. Ваше влияние в руководстве и ваш политический прагматизм, господин министр, хорошо известны на Западе. Я обращаюсь к вам с настоятельной просьбой рассмотреть наше предложение и дать ответ в кратчайшие сроки. Американская сторона не заинтересована в нагнетании напряженности. Особенно сейчас, в период завязывания переговоров по ОСВ.
Приятно слышать, мрачно улыбнулся Громыко.
Такова реальность, сэр.
У вас все?
Да, сэр.
Благодарю за содержательную беседу, Громыко встал, давая понять, что аудиенция закончена. Я поставлю вас в известность о принятом решении через вашего посла.
Вебер коротко поклонился и покинул кабинет.
Громыко медленно опустился в кресло, взглянул на часы, потянулся к трубке черного телефона с наборным диском, однако в последний момент, раздумав, подпер ладонью дряблый подбородок и уставился в одну точку.
Андропов был одним из немногих, а по существуединственным человеком в Политбюро, к которому Громыко относился с симпатией. И этот факт лишь усугублял трудность выбора: либо звонить прямо сейчас Брежневу, договориться о встрече, «провентилировать» этот неприятный вопрос с генсеком и поставить тем самым окончательный крест на дальнейшей карьере тонкого и изобретательного Андропова, либо немедленно связаться с председателем КГБ и предупредить его о сгущающихся над ним тучах.
Громыко задумался
Приятельские отношения, не говоря уже о тесных узах дружбы, никогда не были в чести у сдержанных, предельно собранных и излучавших силовое поле безграничной власти членов Политбюро. И вовсе не потому, что эти разные, но в чем-то очень похожие друг на друга люди в неизменных темных костюмах, финских плащах, застегивавшихся под самое горло, и в одинакового кроя черно-серых велюровых шляпах фирмы «Борсалино» (знатоки кремлевского протокола утверждали, что родоначальником моды на «Борсалино» был именно он, Громыко, отважившийся в 1955 году встретить Хрущева на поле Внуковского аэродрома в откровенно «буржуазной» шляпе) были от рождения лишены способности испытывать дружеские чувства. Просто срабатывал старый кремлевский закон: никому не доверяй, ибо никто не знает, что с тобой может произойти завтра.
«Предупредить или нет? думал Громыко, с досадой наблюдая, как торопливо перескакивает с деления на деление минутная стрелка электрочасов. Онединственный нормальный человек в своре престарелых маразматиков с более чем средним образованием и дебильной страстью к орденам. Да и на фоне молодыхкрепких, честолюбивых и насквозь прогнивших функционеров с национальных окраинАндропов явно выигрывает. Ему нужно продержаться еще несколько летсколько проживет Брежнев на таблетках и кислородных подушках? Если сейчас я помогу его свалить, завтра генсеком может стать Романов. Или этот скользкий хохол Щербицкий. А может, и прямой протеже АндроповаГорбачев Нет, с этими мужиками я не сработаюсь. Другая школа, другие ценности»
Покрытая коричневатой гречкой рука Громыко на секунду задержалась над «Чебурашкой»новомодным югославским аппаратом правительственной связи с неестественно большой трубкой. Но, решившись, Громыко придвинул к себе аппарат городской связи и набрал семь цифрдомашний телефон Андропова.
После шестого гудка в трубке раздался сонный голос:
Да Слушаю
Юрий Владимирович? Не разбудил?
Андрей Андреевич? в голосе Андропова звучало нескрываемое удивление. Так поздно
Всего лишь начало двенадцатого.
Что-то случилось?
Можно сказать и так
Понятно, протянул председатель КГБ, видимо окончательно стряхнув с себя остатки сна.
Ты подъехать ко мне сможешь?
Сейчас?
А что? ухмыльнулся Громыко. Транспорт вроде еще ходит. В крайнем случае левака подцепишь.
На Смоленку?
На секунду Громыко задумался, пожевал губами и, приняв решение, коротко бросил в трубку:
Лучше ко мне на дачу. Через час жду.
Понял, Андрей Андреевич.
Да, вот что в трубке вновь воцарилось молчание. Служебную машину не вызывай. Езжай на своей, без охраны. Водить-то еще не разучился? и, не дожидаясь ответа, Громыко положил трубку
36ПНР. Поезд
Ночь с 8 на 9 января 1978 года
На вокзал меня отвез брат Марии, ни слова не проронивший по дороге. Мы ехали на пойманном им такси. Бережно держа меня под руку, мой провожатый прошествовал по обледенелому перрону до вагона номер шесть, предъявил усатому проводнику билет, помог мне взобраться по скользким ступеням и приветственно помахал рукой.
Входя в узкий коридор, я успела заметить краем глаза, что брат Марии, улыбаясь, что-то говорит проводнику, а усач понимающе кивает.
Найдя свое купе, я отодвинула железную дверь, которая откатилась с противным скрежетом. Купе было пустымдве полки, аккуратно застеленные синими солдатскими одеялами в полосочку, чистая занавеска на заиндевевшем окне, маленький ночник на столикевот, пожалуй, и все убранство. Я задвинула сумку под столик, села к окну и взглянула на тускло освещенный перрон. Людей почти не было.
Через минуту состав дернулся, и перрон стал медленно уплывать назад. В купе было жарко. Я сняла пальто, аккуратно повесила его на плечики и проверила на ощупь свой парик. Держался он вроде бы совсем неплохо. Тем не менее спать в эту ночь я не собиралась. И не только потому, что боялась потревожить искусственное сооружение на своей многострадальной голове. Чувство тревоги, не покидавшее меня все это время, за исключением короткой паузы в доме Марии, вновь вернулось ко мне, наполнив каждую клеточку томительным, изнуряющим и уже привычным ожиданием неминуемой беды. Я не пыталась предугадать ход дальнейших событий. Во-первых, потому, что осознала всю бесполезность этого занятия. А во-вторых, во мне внезапно родилось совершенно абстрактное, мистическое представление о некоем высшего порядка существе, которое откуда-то внимательно следит за моими злоключениями и направляет их в нужное для него (а возможно, и для меня) русло. Раз в Варшавузначит, так надо. Попутчик? Очень хорошо, пусть будет попутчик. Что потом? Наверное, он подскажет, что потом. И если я тревожилась, то только по одной причине: кто-то думает обо всем этом иначе и постарается сделать по-своему, не так, как хотелось бы мне