Это в прошлом, глухо отозвался Витяня.
Да ну? Так быстро?
Ты знаешь, что написано на могиле Мартина Лютера Кинга?
«Слава КПСС»?
Нет. На ней написано: «Свободен, свободен, всемогущий Боже, наконец-то свободен!» Самое смешное заключается в том, что я слышал эту фразу еще при его жизни, от одного из своих первых учителей.
Твой учитель верил в Бога?
Он был нелегалом, Валя. Одним из лучших. Двадцать три года в Англии.
Русский?
Еще какой! Так вот, он как-то произнес эту фразу и добавил: «Запомни ее и повтори вслух за мгновенье до смерти. Тогда ты умрешь, сознавая, что был честен хотя бы однажды». Теперь мне кажется, что он ошибался. Я думаю, у меня еще есть шанс быть свободным, но не в гробу под алым знаменем
Ты появился здесь, чтобы сообщить эту новость?
Несколько секунд Витяня молча, без всякой враждебности, смотрел мне в глаза, потом перевел взгляд на черный провал вагонного окна, словно увидел там что-то очень важное, затем вновь уставился на меня и тихо сказал:
Мы ведь с тобой одногодки, Мальцева. Почему же мне все время кажется, что я старше тебя лет на двадцать?
А ты знаешь, Витяня, почему женщины после родов всегда выглядят помолодевшими? Даже если родили в пятьдесят?
Почему?
Они дали жизнь одному человеку. Или двум. Или десятерым. А ты поступал как раз наоборототнимал эту жизнь. Потому и чувствуешь себя старым
Но ты ведь еще никого не родила.
Но и жизни никого не лишала.
А если вопрос встанет ребром: илиили?
Это как?
Чья-то жизнь в обмен на твою. Убила бы?
Во имя чего?
Во имя самосохранения.
В книгах, по которым я училась, таких вопросов не было, Витя. Я думаю, не будь я такой дурой, они и не появились бы в моей жизни.
И все-таки?
Сейчасубила бы
Поезд стал притормаживать.
На этой станции будут проверять документы, голос Мишина звучал буднично и деловито, словно он сообщал мне, что в вагоне-ресторане есть свежий кефир. Сиди спокойно, излишне не напрягайся и, главное, не вздумай заговорить
Меня уже инструктировали, Витяня.
Я знаю, кивнул Мишин. А теперь слушай внимательно, я кое-что добавлю к инструкции. Масштабы поисковчудовищные. Честно говоря, даже меня прошибло: это надо же, сколько сил брошено на захват простой бабы!..
Ты можешь это как-то объяснить?
Могу. Но не сейчас. Попозже, когда будет время. Если оно у нас вообще будет
Последнюю фразу Мишин пробормотал себе под нос, но я услышала.
У тебя оружие при себе или в сумке?
Я не стала спрашивать, откуда он знает, что у меня есть пистолет. Я вообще не хотела задавать никаких вопросов, потому что вместе со станцией, на которой нас должны были проверять, на меня накатывал очередной приступ страха. Я просто кивком указала на сумку.
Дай, коротко приказал Мишин и протянул руку. И жратву заодно прибери.
На какое-то мгновение внутри шевельнулось беспокойство, скорее тень беспокойства. Наклонившись, я отстегнула кнопку накладного кармана на боку сумки, извлекла оттуда пистолет и подала Мишину. Потом послушно убрала еду. Аппетит, как ни странно, совсем пропал.
Бросив на оружие короткий взгляд, Витяня неуловимым движением вытряхнул на ладонь узкую черную обойму, небрежно засунул ее в карман и положил пистолет рядом с собой.
Запасные обоймы есть?
Нет.
Хорошо, выдохнул Витяня и взглянул в окно.
Поезд к этому моменту замедлил ход настолько, что я успела разглядеть в ночи смутные силуэты пакгаузов и каких-то будок. По-видимому, перрон безымянной станции, к которому мы подъезжали, располагался со стороны вагонного коридора.
Поезд дернулся, зашипел и остановился.
Ты что-то хотел мне сказать, напомнила я Мишину.
Да, конечно Витяня встал, сладко потянулся, хрустнув суставами, и молниеносным движением заломил мне руку за спину.
От резкой боли я вскрикнула.
Что ты делаешь, кретин?
Тсс, без криков, а то кляп засуну! негромко пообещал Витяня, извлекая что-то из заднего кармана брюк. Повозившись несколько секунд, он завел мне за спину и вторую руку и сковал запястья наручниками. Звук был такой, будто сработала мышеловка.
Вот так-то спокойнее будет, выдохнул Мишин и легонько толкнул меня на полку. Я рухнула, больно ударившись затылком о поручень для полотенца.
Витяня закурил, переложил на столик мой пистолет без обоймы, словно демонстрируя его никчемность, и с комфортом разлегся на своей полке, пуская к тускло освещенному потолку сизые клубы дыма.
Что происходит, Мишин? тихо спросила я.
А ты не догадываешься?
Зачем ты это сделал?
Бог ты мой, Валентина, а я-то думал, что тыярая ненавистница штампов.
Что ты несешь, урод? вскипела я. При чем здесь штампы?
Ну хорошо, хмыкнул Витяня, стряхивая пепел на потертый коврик купе, я объясню происходящее языком многотиражной газеты МВД «На стреме».
Он резко вскочил, наклонился ко мне и внятно произнес:
Гражданка Мальцева, вы арестованы!..
3Москва. Шоссе
Ночь с 8 на 9 января 1978 года
К ночи основательно подморозило, и шоссе, по которому грязно-серая «Волга» Андропова медленно, словно вынюхивая невидимый след на обледеневшем асфальте, катила к Ленинским горам, где находилась правительственная усадьба Андрея Громыко, напоминало скверно залитый каток. Машину то и дело заносило, несколько раз обод правого заднего колеса чиркал о кромку тротуара. Андропов своей «Волгой» пользовался исключительно редко, в основном она находилась в распоряжении сына. Шеф КГБ никогда не любил шоферить, считая время, проведенное за рулем, безнадежно потерянным: необходимо было следить за пересекающими улицы пешеходами, за знаками и маневрами других водителей, то есть отвлекаться на совершенно посторонние и лишние мысли в ущерб куда более важным, требующим пристального внимания и углубленной работы мозга
Андропов презирал плебейское пристрастие Брежнева к роскошным автомобилям, к совершенно непотребному коллекционированию дареных иностранных лимузинов, на которых бровастый генсекс самозабвением седьмого сына в нищей семьеобожал «покататься», выжимая из мощных двигателей максимальную скорость и восторженно крича шефу «девятки», страховавшему могущественного патрона на пассажирском сиденье: «Нет, ты, бля, только посмотри, генерал! Умеют, суки, тачки делать!..»
Деградируя год от года, Брежнев воспринимал езду на роскошных машинах, являвших собой последнее слово мирового автомобилестроения, как единственное стоящее дело в жизни, как радость, с которой ничто не могло сравниться. Порой даже на заседаниях Политбюро шамкающий генсек с непринужденностью неформального вожака в правительственном доме для умалишенных «заворачивал» обсуждения важнейших внешнеполитических и народнохозяйственных вопросов, приглашая всех членов Политбюро послать к черту этого засранца Чаушеску и всем кодлом махнуть в гараж, где каждому найдется тачка по вкусу, а в баре-холодильникепо бутылке замороженной «Посольской»
Мысли Андропова, словно охватывая стол заседаний, сместились чуть вправо от Брежнева, к креслу, которое неизменно занимал сгорбленный криворотый Андрей Андреевич Громыко. Нависнув над рулем и пристально вглядываясь в размытые очертания пустынной в этот поздний час дороги, Андропов тщетно пытался отогнать тревожные мысли о причинах странного ночного звонка. Это было совсем не в духе многоопытного настоятеля внешнеполитического монастыря. В тесном кругу представителей высшего эшелона власти Громыко был известен как человек замкнутый, с тяжелым и не склонным к компромиссам характером и, вдобавок ко всему, абсолютно несветский, чурающийся бытовой роскоши, тяжеловесных забав на лоне девственной природы и прочих вельможных утех.
Андропов, располагавший полными и исчерпывающими данными на каждого кремлевского сановника, знал о министре иностранных дел СССР много такого, что сам Громыко, возможно, давно позабыл. Бесчисленные и упрятанные с поистине пролетарской надежностью многотонные тысячестраничные архивы КГБ, собираемые буквально по крохам еще со времен Артузова и Менжинского, таили в своих геологических недрах, среди прочего, и довольно объемистую папку, на которой каллиграфическим почерком безвестного писарчука было выведено всего две строчки: «Громыко Андрей Андреевич. Хранить вечно». Это была одна из первых папок, с содержанием которых Андропов ознакомился почти сразу после вступления в должность председателя КГБ. Заперев кабинет на ключ и поработав над папкой больше двух часов, он тогда многое понял в образе жизни и характере этого могущественного человека. И тогда же дал себе слово без крайней нужды никогда и ни при каких обстоятельствах не трогать Андрея Громыко. Хотя несколько документов, в частности, докладная записка одного из сотрудников советского представительства в Вашингтоне, датированная 13 сентября 1943 года, о нескольких интимных встречах Чрезвычайного и Полномочного Посла СССР в США тов. Громыко Андрея Андреевича с пресс-секретарем посольства Новой Зеландии Элис М. Стеффенс в номере 14 пригородного мотеля «Яблоко», с приложенными к документу тремя фотографиями, на которых элегантный, поджарый и еще относительно молодой Андрей Громыко был запечатлен рядом с очень красивой темноволосой женщиной, могли бы в одночасье разрушить тот поистине непоколебимый образ верного ленинца и «дипломата литвиновского типа», который Громыко кропотливо создавал всю свою жизнь
Андропов не любил копаться в природе некоторых своих поступков, полагая, что излишняя сентиментальность или слабость по отношению к какому-либо человекунепозволительная роскошь для политика его ранга. В то же время он навсегда запомнил участие Громыко в его личной судьбе. Участие, которое во многом определило политическое будущее Андропова и о котором он узнал из той же папки, погребенной в бронированном сейфе. То был датированный ноябрем 1956 года машинописный документ, представлявший собой запись приватного разговора между Хрущевым и Микояном, состоявшегося за час до вылета Хрущева в Румынию, а оттудав Югославию, на остров Бриони, где Хрущев встречался с Иосипом Броз Тито. Очень немногие люди, помимо самого Андропова, могли бы понять, почему этот совершенно секретный документ был подшит в личное дело именно Громыко. Речь в документе шла о событиях в Венгрии
В памяти Андропова вдруг всплыла картина мрачных будапештских улиц ноября 56-го, простреливаемых со всех сторон автоматными и пулеметными очередями. Стены домов выщерблены снарядами и пулями, витрины и окна магазинов зияют провалами или забиты досками, на перекрестках, как вкопанные, стоят советские танки с наглухо задраенными люками, и одиночные пули с противным визгом отлетают от бронированных чудищ, не причиняя им ни малейшего вреда Картина была настолько отчетливой, словно и не ухнули в небытие двадцать с лишним лет, словно жизнь остановилась на тех страшных ветреных днях, когда на фоне реальной опасности третьей мировой войны и развала коммунистического блока в Восточной Европе решалась и его, Андропова, личная судьба.
Надвигающийся крах своей карьеры Андропов по-настоящему ощутил в тот момент, когда в Будапешт со специальной миссией и неограниченными полномочиями прилетели Микоян и Суслов. Появление последнего, практически никогда не покидавшего Москву и слывшего исключительно теоретиком, не произвело на Андропова никакого впечатления. У Суслова не было ни опыта, ни вкуса к организационным делам. Но Микоян
К тому моменту на рабочем столе Хрущева в кремлевском кабинете уже лежали три аналитических доклада, подписанных Чрезвычайным и Полномочным Послом СССР в Венгрии Юрием Андроповым. И на каждом из них стояла резолюция председателя КГБ СССР генерала Серова: «Полностью согласен!» В этих докладах рекомендовались силовые методы разрешения конфликта в Венгрии: введение крупных войсковых контингентов, безжалостное подавление попытки вооруженного переворота и физическое устранение Имре Надяидейного вдохновителя мятежа, человека, имя которого стало символом свободы для венгерской молодежи. И вдруг в самый критический момент, когда, казалось, уже ничто не сможет изменить ситуацию, в Будапеште появился Анастас Микоян, слывший в тогдашнем составе Президиума ЦК партии «голубем». Этот хитрый, чрезвычайно умный и скользкий, как обмылок, политик считался непревзойденным мастером по урегулированию щекотливых моментов во взаимоотношениях между Кремлем и его восточноевропейскими вассалами
Их личная встреча в звуконепроницаемой шифровальной комнате советского посольства в Будапеште была непродолжительной: Микоян терпеливо выслушал соображения Андропова, потом пожевал губами и с сильным армянским акцентом, глотая слоги, спросил:
Вы хоть понимаете, к чему может привести реализация вашего плана?
Понимаю, товарищ Микоян. Но считаю этот план единственно приемлемым! твердо ответил тогда Андропов, хотя и отдавал себе отчет в том, что, противореча Микояну, он наживает, возможно, самого крупного врага за всю свою политическую карьеру. Микоян, имевший очень сильное влияние на Хрущева, мог добиться отмены вторжения, предложив взамен альтернативный план бескровного урегулирования конфликта, и тогда Однако пути назад уже не было, и Андропов решил сыграть ва-банк.
Через три часа Микоян вылетел в Москву. Что именно произошло в столице, Андропов не знал. Но на следующий день две дивизии под командованием маршала Ивана Конева буквально утопили Будапешт в крови. Имре Надь в последний момент сбежал в Югославию, под крыло маршала Тито, Конев и Серов получили за будапештскую операцию ордена Суворова, а на пост генсека ВСРП был назначен извлеченный для этой цели из тюрьмы Янош Кадар Стратегически же силовое подавление вооруженного восстания малочисленной группы молокососов с автоматами явилось победой Андропова и сокрушительным поражением Микояна. И только в конце шестидесятых годов, возглавив КГБ, Андропов узнал наконец, на каком тонком волоске висела его судьба. Он запомнил эту стенограмму наизусть, как стихотворение.
Микоян: Еще не все потеряно. Надо выждать, посмотреть, как станут развиваться события, но ни в коем случае не пускать в дело войска!
Хрущев: Чего ты добиваешься, Анастас? Там вешают, убивают коммунистов, а мы будем сидеть сложа руки, ожидать, когда американские танки выйдут к нашим границам? Мы обязаны помочь венгерским рабочим, нашим братьям по классу. История не простит нам нерешительности и малодушия
Микоян: Возможно, тебя не совсем точно информируют, Никита. Подумай как следует
Хрущев: Это не так, Анастас. Андроповочень хороший посол и умный человек. Я специально интересовался у Громыко. Тот именно так его и отрекомендовал. К тому же решение уже принято. Мы все обсудили и не нашли другого выхода. Думаешь, мне легче?
Микоян: Если начнется кровопролитие, я не знаю, что я с собой сделаю!
Хрущев: Анастас, ты разумный человек. Подумай, оцени, взвесь, и ты поймешь, что принято единственно правильное решение. Даже если прольется кровь, она убережет нас от еще большего кровопролития! Подумай, и ты поймешь
На этом месте стенограмма обрывалась. Несколько раз Андропов пытался выяснить, чья же умная голова подшила этот документ в папку с личным делом Громыко, кто тот безымянный аналитик, столь блистательно просчитавший главную ценность этого документафактическое прикрытие Андреем Громыко молодого честолюбивого посла, однако так и не добился ответа.
«Нет, размышлял Андропов, осторожно, чтобы машину не повело юзом, нажимая на тормоз. Он не мог позвонить просто так. И это не какая-нибудь очередная политическая интрига: Громыко в них участия не принимает из принципа. Но что тогда?..»
По возрасту, положению и характеру обязанностей в Политбюро Андропов числился среди первых, если не самым первым в немногочисленной когорте потенциальных «сменщиков» дряхлеющего Леонида Брежнева. Это и только это обстоятельство могло быть причиной звонка Громыко. А раз так, значит, дела плохи, значит, нависла какая-та угроза.
«Что ж, подумал Андропов, переключая скорость. Посмотрим, что скажет нам мистер Нет»
Хочешь горячего чаю? Громыко в валенках, заячьей ушанке и серой телогрейке, наброшенной на толстый, ручной вязки свитер, был похож на обычного московского дворникане хватало только метлы в руках. С этим обликом диссонировали лишь очки в тонкой французской оправе, сделанные явно не в советской «Оптике».
Усмехнувшись про себя невольно возникшему сравнению, Андропов стряхнул с ботинок налипший снег, потер их о частую металлическую сетку перед лестницей и кивнул:
С удовольствием, Андрей Андреич.
Поднявшись по деревянным ступенькам на крыльцо коттеджа, выстроенного в традиционной русской манеренарочито грубо отесанные бревна, резной конек, наличники на окнах, Андропов, следуя за хозяином, миновал прихожую, целиком отделанную тесом, и попал в уютный холл, третью часть которого занимал выложенный обожженным кирпичом камин, в котором полыхал огонь и трещали чуть отсыревшие дрова.
Раздевайся, Юрий Владимирович, располагайся, кивнул Громыко на массивное кресло-качалку. Я сейчас вернусь, только чай заварю
Исчезнув за деревянным выступом, разделявшим холл и кухню, хозяин оставил гостя в одиночестве буквально на пару минут. Андропов едва успел снять пальто и повесить его на рожок старомодной деревянной вешалки, как Громыко уже появился, чуть подволакивая ноги в меховых тапках, с великолепным серебряным подносом, уставленным стаканами, вазочкой с конфетами и пузатым расписным чайником.
Поставив поднос на круглый столик у кресла, Громыко подошел к камину, подхватил длинный металлический прут, поворошил дрова и, не оборачиваясь к гостю, сообщил: