Стоять!
Да ради Бога! Стоять так стоять.
Шаг влево!
Я услышала скрип открываемой двери.
Вперед!
Привыкнув подчиняться лаконичным командам рябого, я сделала шаг, зацепилась за металлическую переборку и грохнулась лицом вниз, успев в последнюю секунду подставить руки, правда, без особого эффекта. Темнота, боль и жгучая обида вызвали во мне такой прилив ненависти, что я сорвала с глаз дурацкую повязку Но железная дверь уже захлопнулась, и я только услышала гундосый хохоток рябого:
Головка небось бо-бо, падла жидовская!..
Каюта была классом повыше. Видимо, вытурили какого-нибудь помпома или замполита. Во всяком случае, наличествовали грязноватая кабинка с унитазом и душем, кровать с тумбочкой, нечто напоминающее письменный стол, два колченогих табурета и даже ночник. Впрочем, победа в коммунальной склоке с Петром Петровичем меня определенно не воодушевляла. В конце концов, какая разница, в каком гробу плыть в подвал КГБ? И кому важно, мытой или немытой ты попадешь на допрос к очередному красавчику из центрального аппарата Лубянки с дипломом МГИМО, двумя иностранными языками и ручищами профессионального костолома?
Ну как, устраивает вас эта каюта?
Петр Петрович, несколько потускневший за то время, что мы не виделись, деловито устроился на табурете, поставил свой черный тэйп на письменный стол, аккуратно направил встроенный микрофон в мою сторону и, не дожидаясь ответа, нажал на клавишу.
Вполне.
Тогда начнем?
Поехали! согласилась я.
Вы были в аэропорту Схипхол не одна, так?
Так.
Кто был тот мужчина?
Какой именно?
Тот, который сдавал на регистрацию ваш авиабилет.
Просто знакомый. Я увидела его у стойки. Познакомились, разболтались. Ну я и попросила его оформить мой билет.
А может быть, вы познакомились несколько раньше? Петр Петрович спрашивал очень бережно, словно елочные игрушки упаковывал.
Понимая, что этот сушеный кочан просто задавать вопросы не будет, я изобразила на лице беспечность бывалой женщины и небрежно махнула рукой:
Все может быть, Петр Петрович. Вас, мужиков, разве всех упомнишь!
Не будьте вульгарной, Валентина Васильевна, сказал гэбэшник тоном преподавателя эстетики. Вам это совершенно не к лицу.
Хорошо, Петр Петрович, покорно кивнула я. Постараюсь не быть вульгарной.
И правдивой, пожалуйста.
Договорились, Петр Петрович.
А раз договорились, Валентина Васильевна, то кто был этот мужчина?
Мой любовник.
У любовника есть имя?
Думаю, есть. Но я не спрашивала.
И вы считаете, что я этому поверю?
А меня это должно волновать?
Должно, Валентина Васильевна. Всенепременно. Игры кончились, теперь надо расплачиваться.
Вы меня пугаете, Петр Петрович!..
Я старательно строила из себя клиническую идиотку, причем без всякой цели. Я не ждала от них пощады, мне вовсе не хотелось вымаливать прощение, но дорога на родину была слишком длинной, чтобы коротать ее в одиночестве. В конце концов, на безрыбье и Петр Петровичсобеседник.
Что я такого сделала, за что расплачиваться? заломив руки, я вскочила с койки и стала расхаживать по тесному пространству каюты. Я никого не убивала, не предавала, ничего не прятала, не строила никаких козней против своей страны. Япростая советская журналистка, которую насильно вовлекли в ваши идиотские комбинации. Между прочим, если вы не знаете, это ваши начальники отправили меня в Голландию, это они пудрили мне мозги идиотскими рассказами о каких-то долбаных музеях и Ван Гогах. Когда же я, запуганная бесконечными перестрелками ваших коллег, просто побоялась лететь в Москву и решила на всякий случай, воспользовавшись любезностью доброго друга, переждать пару неделек в Штатах, ваши люди хватают меня, как охапку сена, швыряют в машину, потом сажают на этот дурацкий пароход и транспортируют, как матерую преступницу и шпионку. Послушайте, а может, пока я так мыкалась, на Лубянке переменилось начальство, и вы уже не в курсе дела? А, Петр Петрович?..
Переждав какое-то время, словно прислушиваясь к отголоскам моего бреда, повисшим в воздухе, Петр Петрович вздохнул, потянулся за синей папочкой, аккуратно развязал тесемки и вынул два машинописных листка, скрепленных стальной советской скрепкой.
Вы знаете, что это?
Указ о моем награждении орденом Трудовой Славы второй степени?
Не угадали, Валентина Васильевна. Этоваш смертный приговор.
Смертный приговор? на долю секунды во мне возникло ощущение какой-то отстраненности: не со мной, не здесь, не в этой жизни! Смертный приговормне?
Вам, Валентина Васильевна, вам, голубушка! Петр Петрович чуть ли не ворковал, точно сообщая мне секрет изготовления крыжовенного варенья. Вам, кому же еще?
А за что, собственно?
Да вы прочтите, Валентина Васильевна. Чего нам попусту словесами перебрасываться? Чай, не в редакции вашей чаи гоняем. Тем более приговорчик-тоособый. Вы, как мастер пера, должны оценить
Благообразный Петр Петрович, явно ощущавший себя в эти минуты временным поверенным в делах КГБ на Балтийском море и польском побережье, держал листки прямо перед моим вспотевшим от страха носом одновременно бережно и брезгливо. Так плохиш с последней парты держит за хвост дохлую крысу, которой намерен основательно попугать очкастую отличницу. На открытом, предельно честном и совершенно не обезображенном мыслями лице ветерана КГБ, точно на листе фотобумаги, еще не извлеченном из ванночки с проявителем, все отчетливее рисовалось чувство глубочайшего удовлетворения от проделанной работы.
Оцепенев на несколько секунд, я все же собрала волю в кулак и заставила себя вчитаться. Через три строки я все поняла: передо мной была стенограмма нашего с Юджином диалога в регистрационном зале амстердамского аэропорта. Она была напечатана в форме сценического диалога с четко обозначенными отступами, где я именовалась «объект А», а Юджин«объект Б».
Ну как? осведомился кагэбэшник. Ознакомились?
Вы знаете, Петр Петрович
Я сделала небольшую паузу, чтобы выиграть хоть немного времени и обдумать вероятные последствия. Я хорошо помнила наш разговор в Схипхоле. Тогда у меня от страха тряслись поджилки, свобода была буквально на расстоянии двух десятков метров, отделявших регистрационную стойку от телескопического трапа «боинга», я вертела головой по сторонам, а Юджин умолял меня не дергаться. Ничего крамольного я тогда не говорила. Правда, была там одна сомнительная фраза. Юджин, стремясь хоть как-то унять мой нараставший мандраж, проронил сквозь зубы: «Ты можешь броситься в глаза совсем не тем людям». Будучи вырванной из контекста, эта фраза говорила разом все и ничего. Конкретно зацепиться им было не за что. Нои в этом заключался весь ужаслисточки, отпечатанные на «Оптиме», лучше любой фотокамеры фиксировали общность наших с Юджином интересов. Любовники так не разговаривают. И дядечки, вручившие Петру Петровичу стенограмму, конечно, понимали это. Следовательно
Так вот, Петр Петрович, это совсем не похоже на смертный приговор.
А на что это похоже? ласково пропел Петр Петрович.
По формена пьесу.
А по содержанию?
На донос.
Вы знаете, кто ваш любовник? он сделал ощутимое ударение на «кто».
А кого вы имеете в виду?
Не старайтесь казаться более распущенной, чем на самом деле! У вас это все равно не получается.
Вы задали совершенно идиотский вопрос, Петр Петрович. А на идиотский вопрос очень трудно ответить вразумительно.
Я задал совершенно нормальный вопрос.
В таком случае попробуйте задать его своей жене. И если она порядочная женщина (в чем я начинаю сомневаться: с таким типом мужчин, как вы, уживаются только профессиональные проститутки), то она ответит вам так же, как я.
Петр Петрович мрачнел на глазах. И поскольку у меня уже имелся достаточно богатый опыт общения с воспитанниками института благородных мужчин на Большой Лубянке, я почувствовала, что словесная пикировка с этим жлобом может кончиться для меня очень плохо. Моя приятельница не зря говорила: «Не бойся темпераментных мужчинбойся сдержанных».
Хорошо, поджав губы, глухо отозвался Петр Петрович. Поставим вопрос иначе: вы знаете, кто тот человек, который регистрировал ваш билет в Схипхоле?
Обычная дрянь, как и все мужики, пробормотала я без всякого выражения.
Последний раз спрашиваю: вы знаете, КТО он такой?
Он мужчина, Петр Петрович. Образованный. Приятный. Физически сильный. Неженатый. Прекрасно владеющий русским. Кальсон не носит. Идиотских вопросов не задает. Сексуально активный. Добрый. От него хорошо пахнет. И он явно не садист. Поверьте мне, Петр Петрович, для девяноста процентов советских женщин перечисленных качеств вполне достаточно, чтобы лечь с таким мужчиной в постель и не задавать лишних вопросов.
Это психология бляди! крикнул гэбэшник.
Это психология женщины.
А я вам говорю, бляди!
Что ж, я пожала плечами, чувствуя, что накопившаяся за время морских мытарств усталость начинает давить на веки. Значит, девяносто процентов советских женщин являются именно такими.
Мальцева!
Я.
Взгляните в иллюминатор!
Зачем?
Взгляните! То, что вы там увидите, плюс ваша врожденная фантазия и распущенность помогут нам закончить эту изнурительную беседу уже в ближайшие минуты
Я повернула голову в сторону проржавленного иллюминатора, но увидела лишь сплошную белую пелену. Грязно-молочная январская мгла полностью слилась с холодным серо-свинцовым морем. Казалось, мы находимся не на борту раздолбанного сухогруза, а в салоне реактивного самолета, пробивающегося сквозь плотную пелену облаков.
Ну и что? я повернулась к следователю. Думаю, Айвазовского этот пейзаж вряд ли вдохновил бы.
Оставьте в покое бедного Айвазовского и подумайте о себе!
Петр Петрович встал и не без усилий открыл иллюминатор. В ту же секунду каюта заполнилась мелкими белыми мухами сухого снега, перемешанного с морскими брызгами.
На этом корабле, чтоб вы знали, Мальцева, я и только я воплощаю для вас закон, власть и карающий меч нашего государства
Петр Петрович, уже начав говорить, я нутром почувствовала, что играю с огнем. Но остановиться не могла. Если вам так хочется быть похожим на Вышинского, наденьте, пожалуйста, очки. Тогда сходство будет полным. Кроме того, я
Закончить фразу я не успела, поскольку Петр Петрович с неподражаемой ловкостью сделал полшага по направлению ко мне и почти без замаха ударил меня тыльной стороной ладони по губам.
Кровь и слезы потекли почти одновременно.
Надеюсь, я заткнул твою поганую пасть хотя бы на несколько минут гэбэшник закрыл иллюминатор, вновь повернулся ко мне, запустил правую руку под пиджак и извлек оттуда какой-то продолговатый предмет. В тесной каюте щелчок выскочившего лезвия прозвучал почти как пистолетный выстрел
Словно завороженная, прижимая к губам уже основательно пропитанный кровью платок, я следила за этим холодным, тускло поблескивающим лезвием с небольшим желобком посередине. Петр Петрович держал нож на вытянутой руке острием в мою сторону, словно прицеливался, перед тем как метнуть его в меня.
А теперь слушай внимательно, тварь продажная. Слушай и запоминай! Если в течение ближайших десяти секунд ты не ответишь правдиво на мои вопросыты труп, Мальцева! И еще одна деталь: я не просто убью тебяя разрежу тебя на куски и выброшу в этот иллюминатор. Поняла?
Фоняла, шевельнув разбитыми губами, прошептала я.
Ты веришь, что я сделаю все, что обещал?
Ферю
После полученной оплеухи я вообще верила всему, что говорило и чем грозилось это чудовище.
Ты видела Мишина в Амстердаме?
Нет.
Где он сейчас?
Не знаю.
Где Тополев?
Не знаю.
Тот американец, с которым ты была в аэропорту, агент ЦРУ?
Не знаю.
Где ты с ним впервые встретилась?
В Амстердаме.
А не в Буэнос-Айресе?
Нет, там его не пыло.
Знаком ли американец с Мишиным?
Не знаю.
С Тополевым?
Не знаю.
Кто убил наших людей?
Да не знаю я!
А что же ты тогда знаешь, тварь?..
Кончиком языка я тихонько прошлась по передним зубам. Мне показалось, что они шатаются. Во рту было мерзкое ощущение густеющей крови. Отняв платок от губ, я легонько коснулась их указательным пальцем и поняла, что они основательно разбиты. И кто их учил так профессионально бить женщин? У кого они набрались этого страшного опыта? У агентов царской охранки? Так те отроду женщин пальцем не трогали. Уголовники проклятые! Крысы!..
Ну, Мальцева, говорить будешь?
О чем? с трудом поинтересовалась я. Фам нужны пыли ответы. Я ответила. Что еще?..
Ну что ж, твои десять секунд истекли оттолкнувшись рукой от переборки, Петр Петрович сделал шаг вперед и поднес острие ножа к моему горлу. Неужели тебе нечего сказать мне, Мальцева? А? Ну подумай! Ты же еще молодая баба. Красивая, языкастая, умная Тебе еще жить и жить, дура! Замуж за приличного мужика можешь выйти, детей нарожать А то ведь смотри: ручки эти изящные, эту грудь высокую, кожицу белую, холенуювсе рыбы сожрут. За пару часов. Им ведь, голуба моя, без разницыинтеллигент ты столичный или какой вахлак из-под Тамбова Так скажешь или нет?
Шкажу
Ну?
Фетр Фетрович я понимала, что со стороны выгляжу просто жалкой бабой с разбитыми губами и зареванным лицом, измазанным потекшей тушью. Но что я могла поделать, если не знающая сомнений рука КГБ выбила из моей фонетики сразу несколько согласных. Вы, Фетр Фетровичшамая польшая фашкуда на Лубянке
От резкого удара по щеке все той же тыльной стороной ладони мне показалось, что моя голова несколько раз обернулась вокруг шеи. Вся часть лица от правой брови до уха превратилась в раскаленную сковороду. По новому короткому замаху я поняла, что Петр Петрович решил закрепить произведенный эффект еще одним ударом. Но тут в дверь каюты резко постучали.
Кто? не отходя от меня, ощерился Петр Петрович.
Это я, товарищ подполковник. Самсонов.
Чего тебе?
Капитан вас обедать приглашает.
Скажииду. Где мы?
Скоро польские воды, Гдыня. Вы же предупредить велели.
Понял. Ступай.
Он внимательно посмотрел на дверь, словно сквозь железо хотел разглядеть, куда именно направился исполнительный Самсонов. Потом наклонился ко мне и почти шепотом сказал:
Вчера я тебе дал отдохнуть, Мальцева: думал, ты поймешь человеческое обращение. Но вот и второй день проходит, а ты все хитришь, финтишь, ваньку валяешь. Что ж, посиди и подумай еще немного. Тем более что скоро стоянка. Но имей в виду: после стоянки мы снова выйдем в море, и я опять войду сюда, в эту каюту. И если ты хочешь дожить до Ленинграда, ты должна рассказать мне все. Слышишь? Все до последней мелочи! Мы многое знаем, Мальцева. Твое молчаниевсего лишь потерянное время, каких-нибудь несколько дней, не более. Мы все равно узнаем то, что хотим. А нежелание сказать правдуэто не только измена Родине. Прежде всего это величайшая глупость. На что ты надеешься, дура? Тебе не поставят памятник, о тебе никто не вспомнит, ты просто исчезнешь, растворишься, растаешь. Ну не глупо ли, многоуважаемая Валентина Васильевна? Ты же не Зоя Космодемьянская, в конце концов. Ты, Мальцева, самая обычная женщина, оказавшаяся по случайности в специфических обстоятельствах. Что поделаешьбывает! Я понимаю: тебя не готовили к спецзаданиям, ты посторонний человек в наших делах. Тем более нет причин разыгрывать из себя героиню! У тебя есть прекрасный шанс выйти из игры. Одумайся, Мальцева, вспомни про свою несчастную мать и останься нашим другом. В той конторе, где я имею честь состоять, слова «враг» и «покойник»синонимы. А ты ведешь себя как враг. И я даю тебе последний шанс, чтобы одуматься. Ты поняла меня? Последний шанс
14Москва. Лубянка. КГБ СССР
5 января 1978 года
Шеф Первого главного управления Юлий Воронцов шел к председателю, прекрасно понимая, что разговор предстоит очень трудный. Фактор временисамый важный в разведкескладывался явно не в пользу его службы. Данные, которыми располагал генерал-лейтенант Воронцов, попади они на стол к Андропову, так сказать, в чистом виде, могли стоить шефу внешней разведки погон и даже головы. Акция в амстердамском аэропорту Схипхол была проведена на редкость бездарно, и вина за это ложилась в первую очередь на него, Воронцова. Спешка при подготовке операции, вынужденная переброска дополнительных сил из соседних агентур, относительная нескоординированность их действий отнюдь не могли оправдать профессионала такого класса. Нацелив лучших агентов на поиск Тополева, Мишина и Мальцевой, шеф внешней разведки не проинструктировал должным образом своих людей относительно тех лиц, которые могли сопровождать прыткую журналистку. В результате основное внимание было сконцентрировано на Мальцевой, а ее попутчик, явно кадровый офицер ЦРУ, преспокойно улетел в Штаты. Это был настоящий провал, и именно он явился главной причиной вызова Воронцова «на ковер»