По завершении же расследования о нем долго не давали никакой информации, отчего по Лондону гуляли самые невероятные слухи, и теперь, когда долгожданный отчет увидел свет, газеты разбирали быстро и охотно, как благотворительные шоколадки. В вагоне я сразу же развернул «Морнинг пост» и с головой ушел в изучение многих неизвестных мне еще фактов и подробностей, открывшихся в процессе следствия, суда и приговора, что окончательно расставили все точки над «i» в этом печально знаменитом деле. Дочитав, я, потрясенный, процитировал Холмсу высказывание подсудимого за три дня до казни:
«Весьма сожалею леди и джентльмены. Скорей бы петля я слишком устал от бессонницы!» Что это, Холмс? Поза? Цинизм? Безумие?
Не знаю, друг мой, бессонница и сама-то по себе штука пренеприятная, а уж осложненная больным воображением и нечистой совестью
Чтение могло быть гораздо более интересным, соблаговоли Скотленд-Ярд придерживаться истины, но имя моего друга даже не было упомянуто, и как следствиемногие факты извращены. Прочитав эту весьма далекую от реальности официальную версию, я с досадой закинул газету в сетку для шляп.
Если бы не вы, Холмс, неизвестно, чем бы вообще все это кончилось!
Известно. Ничем.
И этот паршивец продолжал бы разгуливать по Лондону со своим кошмарным саквояжем?
Конечно. Если бы только ему не пришла в голову счастливая мысль донести на самого себя ближайшему полицейскому, что, кстати, было бы ему совсем не трудно, поскольку этот господин пользовался редкой доверенностью Скотленд-Ярда.
Да уж, Холмс, известный доктор из Блумсбери, которому авторитет среди коллег и полицейских помог стать частым гостем и незаменимым консультантом на следствии. Короткий приятель самого Лестрейда. Придумай такое писатель, его бы заклевали и критики, и собратья по перу. А ведь из отзывов его коллег и друзей по клубу следует, что это был джентльмен с академическим образованием, безупречным знанием латыни, тонкий ценитель музыки и поэзии, к тому еще остроумнейший собеседник. Даром, что полиция, газетчики, да и большинство лондонцев сходились во мнении, что преступник этот, просто какой-то слабоумный, страдающий по временам припадками звериного буйства.
Этой точки зрения я никогда не придерживался, потому что заметать следы с таким искусством под силу лишь редкому умнику.
Вы, правы, Холмс, но кто бы мог подумать!? Джентльмен с безупречной внешностью и манерами, остроумием наконец
Да, что же другое, Ватсон, и открывало перед ним все двери, как не безупречная внешность и манеры, да так ценимое всеми британцами остроумие. Вспомните хотя бы Томаса Уэнрайта. Если бы не случай, этот молодец дожил бы до глубокой старости и спокойно умер бы в своей постели. Так же и тут. Именно ум и артистизм в сочетании с ловкостью и поистине звериным чутьем на опасность и делали нашего оборотня таким неуловимым.
И все-таки, Холмс, несмотря ни на что, «Хромой лекарь из Блумсбери» попался в ваши сети!!!
Фактывот те сети, в которые попался Джек Вестерберд. Его изобличили факты, и они же, в конце концов, отбили у него охоту выкручиваться в суде.
Факты? Но те же факты, надо понимать, были у Лестрейда?
Да, те же самые. Только выводы из них мы сделали разные.
Такое объяснение показалось мне забавным, и я позволил себе улыбнуться.
Именно так, Ватсон, не усмехайтесь. Лестрейд не большой любитель возиться с фактами, ему больше нравится фантазировать на их основе и строить всякие остроумные версии. Не спорю, это весьма увлекательный метод расследования, если бы он еще давал результаты. Но за результатами наш друг инспектор уверенно шагает на Бейкер-стрит. И правильно делает. У меня всегда есть результаты. Потому что ради верности факту я, не задумываясь, отброшу самую остроумную из своих версий. В этом все дело.
Ну, думаю, не только в этом.
Уверяю вас, Ватсон, только в умении ставить факты на свое место и делать из них над-ле-жа-щие выводы и отличается настоящий сыщик от простого смертного.
Значит, это и есть самое трудное, Холмс!
А я и не говорю, что это не так.
Глава третьяЗамок над пропастью
Мы выехали двухчасовым и уже без пяти пять сошли на станции Гринкомб, сорока миль не доезжая Глостера.
Первое, что привлекло наше внимание, было гигантских размеров зеленое млекопитающее с пучком каких-то елок в крепких плотоядных зубах, пристально смотревшее на нас с гостиничной вывески. Под его зеленым мохнатым брюхом просматривалась мирная панорама Гринкомба с железнодорожной станцией, паровозом, гостиницей и почтой. Над зелеными мохнатыми ушами в красных закатных небесах парил черно-белый аэроплан, а еще выше дугой шла изумрудная надпись «Грин шип», позволявшая идентифицировать зеленого монстра как овцу. Судя по всему, зеленый цвет местные жители любили больше других цветов или же просто зеленая краска в здешних местах отличалась крайней дешевизной и ее не жалели ни для заборов, ни для балконов, ни для дверей, ни для вывесок. «Зеленая овца» оказалась хотя и старой, но вполне комфортабельной гостиницей, к тому же полупустой, и за какую-то совсем смешную цену мы сняли весь верхний этаж с огромным балконом. И так как, по мнению Холмса, нам еще много предстояло сделать до темноты, мы, оставив свои саквояжи в номере, не мешкая отправились на ознакомительную прогулку. Сберегая время и силы, наняли на станции двуколку и катили теперь по довольно широкой каменистой дороге. В соответствии с указаниями мистера Торлина, Холмс остановил кучера недалеко от трактира с жутковатым названием «Грей фингерс».
На нашу просьбу показать эту достопримечательность возница указал кнутовищем на пять высоких и узких камней, неровно торчащих из земли недалеко от дороги, которые только при очень богатом воображении могли сойти за чьи бы то ни было пальцы. Мы щедро расплатились с угрюмым малым, и в благодарность за это он объяснил нам, куда идти, а куда не надо.
Если вам к замку, джентльмены, то идите сначала до «Большой развилки»отсюда это минут десять ходу, налево будет «Старый Лондонский тракт», а вам по дороге, которая в лес, и примерно через милю будет «Малая развилка»там вам маленько в лево. А которая дорожка прямо, она уж давно не проезжая, от нее только козья тропа в долину спускается и ничего интересного нету, но коли уж залюбопытствуете по ней пройтись, ни в коем разе не сворачивайте перед большим замшелым камнем, там тропочка к самой расщелине ведет, и новичкам туда ни-ни Чистая гибель и весьма опасно! Смотрите, джентльмены, вы мной предупрежденные!
Он поклонился нам, развернул свой шарабан и быстро исчез из виду.
С самого Лондона, не сознавая того, мы жили под беспрерывный аккомпанемент тех или иных звуков и теперь, когда затих грохот колес, неожиданно погрузились в глубокую первозданную тишину.
Ветра не было и ничто не нарушало ее, кроме шелеста травы у под ногами. Дорога до Фатрифорта шла по склону большого лесистого холма. Кое-где мелькали проплешины, покрытые разноцветным мхом, и нагромождения гигантских камней.
Холмсбольшой любитель пеших прогулок, я не такой большой, но вместе с ним готов был, кажется, исходить даже пустыню Гоби. Теперь же я с удовольствием осматривался, любуясь красотами нового места, а он, напротив, шел погруженный в свои мысли и, похоже, никаких красот не замечал, но у «Большой развилки» вдруг оживился.
Стойте, Ватсон, этот участок дороги чрезвычайно интересен.
Я послушно остановился, хотя и не увидел ничего примечательного, только малозаметный след от колес. Но Холмс, вероятно, видел много больше моего, потому что даже присвистнул. Мне было любопытно, какие выводы можно сделать из этой малости, но как я ни напрягал свой ум, понять ничего не мог
Холмс подобрал с дороги какие-то запыленные камушки, легко их разломил и даже понюхал.
Вот и все, что требовалось уяснить!
И что же это? спросил я недоуменно.
Мелочи, Ватсон. Всего лишь мелочи.
Я с сомнением посмотрел на моего друга:
Мелочи? Тогда почему вы придаете им такое значение?
А вот это очень хороший вопрос. Помните, Ватсон, римскую мозаику?
При чем же здесь римская мозаика?
В отличие от флорентийской она складывается из маленьких и невзрачных камушков. Большая и красочная картинаиз мелких и неинтересных пустячков. Флорентийская мозаиканапротив, складывается из крупных, живописных и оформленных элементов. В ней сразу понятно, где крыло, где лапка, где голова с хохолком, а где ветка с мандарином.
Я усмехнулся, вспомнив недавнее приглашение папы расследовать дерзкое похищение древностей из музея Ватикана и блестящие результаты Холмса.
И вот теперь в своей сухой, скрупулезной работе он умудрился отыскать эту неожиданную аналогию с изящной римской мозаикой.
Да, на мелочи, Ватсон, мы просто не обращаем внимания, и они, как песок, оседают в глубинах памяти и не могут быть оттуда изъяты и разложены по полочкам. Это неосознанный капитал интуиции, попросту нюх, аналогично собачьему. Кстати, у собак он пропадает от горячего, они становятся беспомощными в самых привычных ситуациях, а вот у людейот увлечения ярким и эффектным, что также делает их беспомощными и слепыми. Вот инспектор Лестрейдчеловек неглупый, энергичный, бесстрашный. Ему нет равных, если речь касается очевидного: догнать, схватить, обезвредить. Даже допросить свидетелей и сопоставить кой-какие факты он в состоянии, но добыть эти факты, выделить их из множества других, к делу не относящихся, он не умеет, так как мелочи просто не интересуют его возвышенный ум. Протирать коленки, ползая с лупой? Нет, увольте! Это что-то сомнительное и недостойное джентльмена, вроде гадания на кофейной гуще. Кстати, друг мой, вы тоже этим грешите, неожиданно закончил Холмс свою тираду.
Чем? не понял я.
Любите эффекты и яркие зарисовочки, совершенно игнорируя серенькие мелочи.
Ах, это! Но ведь я писатель, Холмс, и потому всегда выбираю более выигрышное и выразительное. Увы, это закон игры!
Холмс неопределенно хмыкнул. Мы дошли до «Малой развилки», и я было повернул налево, к поместью Фатрифортов, но Холмс неожиданно остановил меня:
Не спешите, Ватсон, туда мы еще успеем, давайте-ка поосмотримся. И он устремился по крутой козьей тропе, ведущей в долину.
Дойдя до большого замшелого камня, я машинально остановился.
Ничего, Ватсон, идемте. Мы с вами предупрежденные! подмигнул он мне, и не долго думая,свернул на опасную тропинку, а я, деваться некуда, двинулся следом.
Чистая гибель и весьма опасно, продекламировал я в ответ, вспомнив бесподобную формулировку хмурого возницы, на что Холмс коротко хохотнул.
Мы прошли немного вбок, по краю более низкого и лесистого холма до густых зарослей боярышника, казавшихся непроходимыми. Холмса, однако, такое препятствие нимало не смутило, и он, цепляясь за ветки нависших над нами деревьев, ловко прошел над зарослями по крутому склону. Меня же подобная эквилибристика не привлекала, и я, рискуя переломать себе ноги, двинулся в том же направлении через груду валунов. Так или иначе мы выбрались на относительно широкий уступ и замерли пораженные Картина, открывшаяся нашим глазам, была поистине завораживающая, навевающая воспоминания о рыцарских странствиях и страшных немецких сказках И как иллюстрация к одной из нихстаринный замок на вершине скалы, древнее гнездо Фатрифортов. Темная зелень высоченных елок, нагромождение серых скал, за ними такое же нагромождение серых облаков, а в самой вышине прозрачный, как осколок стекла, месяц.
Вот уж действительно, Фатрифорт! восхитился Холмс.
Я был с ним полностью согласен и сильно пожалел, что не прихватил с собой «Кодак». Малохарактерное даже для холмистого Глостершира, место это представляется вполне уникальным. Мне, по крайней мере в Англии, не доводилось видеть ни столь глубокой пропасти, ни такого количества гигантских елок, ни вообще столь мрачного величия. Хорошо укрытое от случайных глаз, оно избежало общей участи красивых местпаломничества путешественников и как следствиеширокой известности. Оттого и тишина вокруг была поистине доисторическая. Я представил себе, как наши предки стояли здесь лет семьсот назад, так же напряженно всматриваясь в эту завораживающую красоту, которая с тех стародавних времен, думается, нисколько не поблекла.
Неожиданно Холмс вывел меня из раздумий на редкость пустяковым вопросом:
Зачем здесь фонарь?
Какой фонарь?
Дайте-ка бинокль, Ватсон! Интересно, что бы это значило?
Когда он вернул мне бинокль, я посмотрел в указанном направлении, но ничего примечательного не отметил. Из окна четвертого этажа замка, почти до третьего, свешивался на цепи трехгранный жестяной фонарь, из тех, что имеются в хозяйстве у всякого деревенского жителя.
Обыкновенный фонарь, отвечал я, несколько досадуя на человека, способного с такой легкостью спускаться с небес на землю да еще стаскивать за собой других.
И впрямь, фонарь весьма непритязательный. Но кто его туда повесил, когда и зачем?
Мало ли зачем, чинили что-нибудь и позабыли снять, подсказал я, стараясь объяснить примитивные, на мой взгляд, вопросы.
Чинили? Кто? Конюх? Камердинер? Или приглашали кого со стороны? Только боюсь, чинить что бы то ни было над такой пропастью охотников мало найдется. И почему он свисает на длинной цепи с четвертого этажа до третьего, не проще ли было сразу укрепить его на третьем? А вот еще одна странность, посмотрите, сбоку от фонаря синее пятно. Что это, по-вашему?
Я посмотрел в бинокль.
Краска, что же еще, в любом случае, пустяк, не стоящий внимания.
Вы так думаете, Ватсон? И, посмотрев в бинокль, Холмс снова протянул его мне.
Пожав плечами, я на всякий случай еще раз взглянул и холодок побежал у меня по спинепятно исчезло. Я с недоумением посмотрел на Холмса:
Что это было?
Пустяк, не стоящий внимания, процитировал он меня.
Я поневоле улыбнулся, но неприятный осадок остался.
Ладно, Ватсон, оставим фонарь в покое. Тут и без него достаточно странностей. Вот, обратите внимание, под каждым окном второго этажа резная чугунная решетка, имитирующая балкончик, и только один из этих балкончиков несколько скособочен.
Ну и глазомер у вас, Холмс, я и не заметил бы такой малости. Но что здесь странного? Небрежность строителей, не более.
Там, где все проверяет линейка и отвес, даже такая малость редкость.
Может, повредилось от времени? решил я найти какое-нибудь объяснение этому пустяку.
В деревянном строениисколько угодно. Деревоматериал живой, но с камнем и чугуном такого не происходит, характер повреждений у них совсем иной. А вот и еще странность, Ватсон, в окне третьего этажабольшое овальное зеркало, и именно на этом окне нет ни занавесок, ни гардин.
Чего же тут такого? Стирать унесли, ремонт затеяли. А может, это просто мастерская художника?
Вы правы, Ватсон, это простое хорошее объяснение. Но я склонен отказаться от простого и обратиться к сложному.
Почему, Холмс?
Каждая в отдельности взятая нелепость еще ни о чем не говорит, но связанные вместе
Разве они связаны вместе, Холмс?
По-моему, это очевидно, Ватсон.
Ну, допустим. Так что же, по-вашему, это означает?
О, когда я отвечу на этот вопрос, друг мой, я раскрою загадку замка Фатрифортов и тайну одного из самых жестоких убийств наших дней.
Так вы серьезно уверены, Холмс, что тут загадка? И совершено убийство?
Да, и теперь более чем когда-либо.
Мы стояли в относительном отдалении от края пропасти. И я не испытывал желания приближаться к ней, тем более в нее заглядывать, но Холмс, по-видимому, этим желанием горел, и тут уж я ничего не мог поделать. Опасаясь несчастья, я держался одной рукой за какой-то крепкий сук и не переходил с места на место. Пропасть и сама по себе была достаточно внушительной, но расщелина в ней делала ее поистине жуткой. Я собрался уже предложить Холмсу изменить столь опасный маршрут и повернуть назад Как вдруг
Ва-а-ат-со-он!
Обернувшись, я похолодел Холмс, который только что стоял в трех шагах от меня, исчез и в смятении я не сразу его обнаружил. Он висел, ухватившись за ветку какого-то низкорослого куста, готовый в любой момент сорваться в страшную расщелину Дальше я действовал как во сне. Распластавшись у края пропасти, я ухватил Холмса за загривок, потому что ухватить его как-то иначе мне мешали ветки куста. Сюртук его зловеще трещал у меня под рукою Я застыл в нерешительности. Что было делать? Тянуть Холмса на себя я не мог, пока не перехватил его надежней, а возможности переменить руку не было из-за боязни вовсе его выпустить. Другой рукой я принужден был упираться в землю. Самая большая беда подобной ситуациистрах. Страх панический, когда ты в ужасе суетишься и только ухудшаешь ситуацию, или страх парализующий, когда и вовсе не в состоянии действовать. Оба эти страха расслабляют и ум, и волю. Необходимость требует победить страх в первую же минуту и действовать с чрезвычайным хладнокровием. Это опыт войны. Но откуда мне было взять хладнокровия, чтобы действовать осторожно и расчетливо. И тут мне помог сам Холмс.