Спокойно, Ватсон! Я нашел опору среди корней и носком ботинка приостановил сползание, положение мое на ближайшую пару минут можно считать стабильным.
И он стал давать мне вполне дельные советы, но главное, он погасил первую и самую опасную искру отчаяния, которая могла погубить все. От его самообладания я быстро пришел в себя и сам разобрался в ситуации. Как это ни странно, Холмсу она представлялась гораздо более оптимистичной, чем мне. А мне она казалась практически безнадежной. Я чуть не взвыл от горя и ужаса, но, несмотря ни на что, заставил себя действовать. К несчастью, поверхность этого склона была сплошь покрыта мелкими осколками гранита. Ни подтянуться на ней, ни зацепиться за нее не было никакой возможности, только корни и редкие пучки травы были нашими союзниками. Кроме того, дополнительную угрозу представлял мой собственный изрядный вес. И тогда я предпринял единственное, что оставалось. В трех футах от меня кренился корявый ствол старой акации, той самой, за которую я, беспечный человек, так уверенно держался только полминуты назад, разглядывая пропасть. Изловчившись, я уперся в него ногой и передвинулся в небольшую ложбинку у себя за спиной. Положение мое от этого заметно упрочилось и дало мне возможность немного подтянуть Холмса. И он, цепляясь за корни, значительно приподнялся над краем пропасти, на короткое мгновение высвободил свою правую руку и уцепился за мою. Потом и левую теперь он держался только за меня и я медленно подтягивал его. Наконец создались маломальские условия для последнего и самого главного действия. Тогда, собрав все свои силы, я рванул Холмса на себя. Маневр мой удался! И долгая, как вечность, минута наших судорожных усилий увенчалась полным успехом! Мы были спасены!!! И Холмс получил теперь возможность подняться на ноги. Но ужас не сразу меня покинул. Наоборот, я, кажется, больше запаниковал. Требовалось срочно что-то предпринять, пока этот смертельный номер несколько утихомирил моего непредсказуемого друга. Потому дальше я действовал быстро и решительно в соответствии с тем, как понимал ситуацию. Поднявшись на ноги, я ухватил шатающегося у края пропасти Холмса, оторвал его от земли, как Геркулес Антея и взвалив на себя стремительно понес прочь от страшного места. Несмотря на свою кажущуюся худобу, легким он не был. Это была груда упругих мышц и тяжелых костей, но в тот момент силы во мне будто удесятерились. Не помню, как продрался я сквозь боярышник, не помню, как миновал замшелый камень и козью тропу. Остановился я только на дороге у «Малой развилки», так сказать, на исходных позициях, и лишь тогда, ослабив мертвую хватку, выпустил наконец свою тяжелую ношу и, рухнув на траву потерял сознание.
Очнулся я оттого, что ощутил во рту восхитительный вкус бренди, и, не имея сил пошевелиться, лишь с трудом приоткрыл глаза. А Холмс, подвижный, как лис, отвинчивал-завинчивал пробку в походной фляге, размахивал своей трубкой, что-то говорил, что-то спрашивал, улыбался, хмурился, но я еще плохо соображал что к чему, пока наконец в моем мозгу не сложилась первая отчетливая фраза«упадок сил в связи с тяжелым нервно-психическим срывом». Это я машинально поставил себе диагноз. Наконец, я сел, отобрал у Холмса флягу и, не отрываясь, выпил весь походный запас бренди. Лишь после этого я нашел в себе силы подняться на ноги. Молча, слегка пошатываясь, мы двинулись в обратном от замка направлении, пока не остановились под жестяной вывеской с изображением жутковатых серых пальцев. Из приоткрытой двери слышались гнусавые звуки волынки, топот подвыпивших завсегдатаев и тянуло лучшим, как мне тогда показалось, запахом на светезапахом яичницы с колбасой.
Деревенский старичок, семенивший перед нами, обернулся и, приподняв шляпу, пропустил нас вперед. О блаженство! После смертельного балансирования над пропастью почувствовать под собой крепкий деревенский стул и опереться о старый дубовый стол, которому лет двести, а он как новенький. Настроение мое было ненормально восторженным. Психика ведь как маятник: чем больше качнулась туда, тем больше качнется обратно. Хозяин заведения, проворный толстяк лет шестидесяти, был рад редким гостям из Лондона. Его красная и довольная физиономия без слов говорила о прелестях деревенской жизни. Он велел волынщику играть веселее, тот понимающе подмигнул, но заиграл еще заунывней. Из угла ему, размахивая кружкой эля, хрипло подпевал какой-то завсегдатай, тучный и самодовольный, как феодал старых времен. Мы заказали яичницу с колбасой, козьего сыру, вяленых груш, и хотя в голове моей еще плескался бренди, бутылку хереса, попросив веселого хозяина выпить с нами, ради знакомства.
А скажите, милейший, отчего это ваше симпатичное заведение носит такое м э необычное название? Даже меня, человека вполне рассудочного, дрожь пробрала, а вот мой друг, человек старомодный и суеверныйне хотел сюда и заходить, отчаянно импровизировал Холмс.
Хозяин улыбнулся во всю ширь своего конопатого лица и бойко, как зазывала на ярмарке, затараторил:
Не вы первые тому дивитесь, сэр! Многие дивятся и боятся, сэр. Ну и пусть себе! Дивятся-боятся, да ведь ходят! Во-первых, для понимающего человека, сэр, тут более и выпить негде. А у нас выбор, не побоюсь соврать, не хуже, чем в Челтнеме или там в Глостере. Да и сыр наш местный козий редкой вкусноты, сэр, и другого мы не признаем. Пастбища здесь хорошие и горыкозам раздолье, сэр, потому все окрестные деревни, почитай, мои, а бывает, и из дальних приходят, да и Лондонский тракт Дживсов знает! Во-вторых же, сэр, Дживсы завсегда были большие охотники до анекдотов всяческих и новостей, и это спокон веку привлекало сюда людей с понятием. Я здесь с малолетства, сэр, еще деду помогал трактирничать. А всем известная прибауточка и вовсе со времен моего прапрадеда бытует:
В трактире у Дживса
есть чем разжиться,
и винцом, и антрекотом,
и последним анекдотом.
Ну а в-третьих, сэр, заведение мое из-за названия много выигрывает. «Серые пальцы»! Это весьма завлекательно, сэр. Вот на них поглазеть и любопытствуют. Где еще увидишь такое, да за бес-плат-но! Ха-ха! Ну а вывеска моя как есть картина! И картина, заметьте, сэр, старинная. Да кромя того, пулями в трех местах помеченная, стало быть, уж и историческая, а история ее сама по себе анекдотец особенный! Это еще в шестьдесят седьмом годе было когда старине Дугу примерещилось с пьяных глаз, что серые пальцы на моей вывеске кукиш ему складывают, он возьми да и пальни в них из своего трофейного пистоля. Пехота, говорит, наглости не терпит! Весьма бравый был джентльмен Дуглас Блекфилд. А вообще-то сказать, сэр, народ любит ужасы, как детистрашные сказки. Только вот сегодня поутру страхование-то былонарочно не придумать! Вовсе не сказочное, сэр! И народ к вечеру соберется, как на большой праздник.
О, блаженство! После смертельного балансирования над пропастью почувствовать под собой, крепкий деревянный стул и опереться о крепкий дубовый стол, которому лет двести, а он как новенький.
Что же это было-то? насторожился Холмс.
А я вот, сэр, всегда говорил, что вылезут они из земли да вцепятся кое-кому в загривок! Стращал так местных озорников и дебоширов, а правда, сэр, она ведь всякой выдумки страшней.
Это про что же вы, милейший? не разобрал Холмс беспорядочной болтовни трактирщика.
Да говорю же, сэр, про серые пальцы. Доподлинный анекдот, сэр! И не про каменные я, а про те, которые Айк Бут видал, как свои собственные
Хозяин даже побледнел от воспоминания и лицо его сразу приобрело вид пышной, но плохо пропеченной лепешки.
Серые пальцы?
Да, да, джентльмены, серые пальцы мертвеца!
Как это? опять не понял Холмс эту бестолковщину.
Говорю вам, сэр, Айк Бут, наш местный пастух, за полдень коз водил поить. Глядь, ворон летит и чтой-то в лапах держит, оттого, должно, и летел он низко. Старина Айк в него и пальни, ружьишко-то завсегда при нем, чего ж не пальнуть. Подстрелить не подстрелил, шуганул только. Птичка нервная и урони свою находку. Айк глянул, да и ахнулэто, как есть, серые пальцы! А старине Айку можно верить, эдакого тридцать лет врать учине выучишь. Да вот я смотрю, вы, джентльмены, народ досужий, если поставите ему рюмашечку, он вам сам все и расскажет. А мне теперь недосуг, уж простите, скоро тут столпотворение начнетсявавилонское и мне того упустить нипочем нельзя.
Он кликнул мальчугана, бегавшего по залу с тарелками, дал ему зачем-то подзатыльник и велел хоть из-под земли достать старину Айка. Не прошло и получаса, как Айк Бут, долговязый стеснительный старик, выпивал с нами по третьему кругу и в третий раз повторял свою жуткую историю.
Представьте только, джентльмены, пальцы-то эти, похожие на серую рваную перчатку. Я смею думать, не без привычки к неожиданностям, но и мене все нутро трижды передернуло от ее бордовой подкладочки, не за столом будь сказано.
А откуда летел ворон?
Откудова ворон-то? старик вдруг забеспокоился. Встал, вытер усы рукавом свитера, поблагодарил за угощение, а потом склонился к самому столу и прошептал скороговоркой:То-то и оно что откудова? Серьезное дело, джентльмены! Не шиш раскрашенный, и поспешно вышел.
Мы тоже не стали засиживаться и вскоре направились в свою гостиницу. Солнце село, и уже порядочно стемнело. Ветра не было. Дорога была совершенно безлюдной. Шли молча, пока Холмс не сказал, тяжело вздохнув:
Ну, Ватсон, если привидения так любят смущать новичков, а серые пальцы нас в этом, кажется, убедили, то по логике вещей после захода солнца надо опасаться только одного
Я насторожился.
Встретить на этой пустынной дороге
Призрак?
Да. Призрак Зеленой овцы!
А-а-ха-ха-ха-ха!
С зе-леным гре-бешком
А-а-а-ха-ха-ха-ха! В-в- зе-ле-ных куд-рях
Ха-ха-ха!
А-а-ха-ха-ха
Мы развеселились, как мальчишки.
Но, думаю, нам это все же не грозит, Ватсон.
Почему же, Холмс?
У меня плохо развито воображение, а у вас, милый доктор, слишком много чисто профессионального скептицизма.
Вы правы, Холмс, это серьезное препятствие.
Да, друг мой, очень серьезное. Привидению пугать материалистов и скептиков и затруднительно, и неинтересно. Все равно, что произносить спич перед папуасами. Не впечатлятся!
Как сказать, Холмс. Если бы это была та самая зеленая овца, что намалевана на гостиничной вывеске я бы, пожалуй, впечатлился!
Да уж, животина и впрямь внушительная и ведь какого еще кошмарного зеленого оттенка
А-а-ха-ха-ха!
Ха-ха-ха!
Конечно, эта наша болтовня и смешливость соответствовали не столько количеству выпитого, сколько степени пережитого за этот вечер, потому и веселили нас самые незатейливые шутки. Но «Зеленая овца», несмотря ни на что, оказалась очень неплохим местом для отдыха. Холмс, усевшись в потертое «вальтерово» кресло, под оранжевую бахрому гигантского торшера, вытянул длинные ноги на середину гостиной и принялся не спеша раскуривать свой старенький «Бриар». А я, переодевшись в просторную домашнюю куртку, нашел на этажерке «Вестник психологии» за 1888 год и прилег было с ним на диван, но не сумев сосредоточиться на серьезных проблемах, стал разглядывать гостиную и беззастенчиво зевать в ожидании чая. В наших просторных апартаментах были в большом количестве собраны все те с детства привычные предметы обстановки: старинная мебель, гардины в помпончиках, ковры, зеркала, всевозможные тропические растения, гравюры, фотографии, картины и всякого рода безделушки, что, по моему твердому убеждению, только и создают уют. Правда, в последнее время под напором новейших французских веяний эти «неизменные спутники комфорта» объявили вдруг излишествами, безнадежно устаревшими и вдобавок безвкусными, вследствие чего многие модные гостиные приобрели вид наскоро оборудованных стоянок штаба в опустошенной местности противника. «Времена меняются, и мы меняемся вместе с ними» Но, увы, меняемся к худшемуподвел я итог своим ностальгическим раздумьям. Где мое рвение, где мой прежний энтузиазм? Что-то я его не нахожу
Сознайтесь, Ватсон, вы не верите в успех этого дела, неожиданно спросил Холмс.
Я был удивлен проницательностью моего друга, тем более что нас разделяли заросли фикуса в объемистой кадке, и не сразу сообразил, что наблюдал он за мной в зеркало, наклонно висящее над моим диваном. Действительно, я был пропитан скептицизмом почти в той же мере, как и только что выпитым хересом, но льстил себя надеждой, что по моему виду не заметно было ни того ни другого. И хотя вопрос Холмса задел меня за живое, я не был готов так вот, с места в карьер, ему отвечать. Да и вряд ли бы ответ ему понравился. Заметив мое смущение, Холмс подбодрил меня на свой лад.
Давайте выкладывайте, дружище, все без обиняков. Чужая точка зрения вполне способна разрушить ложную конструкцию или укрепить истинную.
Деваться было некуда и, пожав плечами, я волей-неволей решил высказаться начистоту:
Э-э м-м не то чтобы я не верил в успех скорее, я не верю в наличие самого дела Все это с самого начала представляется мне не вполне м-м серьезным, Холмс. Люди с легкими психическими отклонениями, каким, к сожалению, является наш симпатичный мистер Торлин, их больными-то назвать язык не повернется, часто бывают очень последовательны в своих фантазиях и способны увлечь ими даже такие трезвые головы, как ваша, Холмс. Прибавьте излишнюю впечатлительность, которой учитель страдал с детства, если даже лечился у доктора Т., а скажу вам, этот доктор пустяками не занимается. Неужели же вы не видите всех симптомов душевного заболеванияони должны быть очевидны для ваших натренированных глаз. Да и с чего все началось-то? Вспомните! Мистеру Торлину приснился сон. Сон! Подумать только! Мне они снятся каждую ночь и гораздо более причудливые, но я их никому не рассказываю. Да и в вашей практике, Холмс, если не ошибаюсь, сон никогда не являлся основанием не то что для расследования, а и для мало-мальски серьезного разговора. Хотя, надо согласиться, в последнее время все как с цепи посрывались, пересказывают друг другу сны, переписывают их в толстые тетрадки. Появились даже серьезные исследования на эту несерьезную тему. Согласен, что душа человека очень впечатлительна, подвержена иной раз всякого рода аномалиям и странностям, еще недостаточно изученным. Но нельзя же все на свете объяснять этими странностями и аномалиями. Отклонения от нормы повсеместно объявлять правилом, а правила отметать на том лишь основании, что они не могут волновать воображение. Такое еще простительно журналистам, которые для оживления своей писанины готовы на голову встать, но не вам, Холмс. Вы всегда отличались строгой логичностью суждений и светлым аналитическим умом. С другой стороны, я легко могу объяснить теперешнее ваше состояние. Бездеятельность, друг мой, для вашей энергичной натуры смерти подобна. А после схватки с кровавым Лекарем она вам особенно тяжела, и, судя по всему, вам нужен не отдых, как любому другому измотанному человеку, а другое не менее запутанное и опасное дело. Таков уж ваш профессиональный темперамент. Но все же это не повод высасывать из пальца преступление, которого, по-видимому, и не было. Как-то это несерьезно, Холмс.
Гм гм
Взять, к примеру, хотя бы обморок миссис Вайс. Ну что тут выходит за рамки обыденности? Вызван он либо действительной потерей крови от простого бытового пореза, либо страхом, обычным у женщин при виде крови Или опрокинутый томатный соус. Ах, как страшно! А этот красный цветок? Французский символизм какой-то, если только не хуже, русский анархизм. То он был, а то вдруг пропал сам собой, но при этом всех привел в замешательство С серыми пальцами и вовсе несерьезно, что там могло примерещиться деревенскому пастуху, извините, «в подпитии». Тогда я, может, и зеленую овцу сюда же приплету, коль скоро она поразила мое воображение. Не скрою, в какой-то момент некие такие флюиды и меня взвинтили. Воздух был точно наэлектризован таинственным. Но надо же рассуждать здраво. Ну, что, к примеру, можно было извлечь из этой одинокой колеи на дороге и каких-то там пыльных камушков? Ну, скажите мне, Холмс, что? По-моему, все это притянуто за уши.
Никогда раньше я не позволял себе ничего подобного, но никогда раньше Холмс и не интересовался всерьез моим мнением. Потому, видно, меня и прорвало. Я был даже несколько смущен своей горячностью. Но Холмс, похоже, нисколько не обиделся, а даже как будто развеселился.
Что ж, Ватсон, я сам напросился
Да, Холмс, вы сами начали этот разговор, а я прямолинейный солдафончто на уме, то и на языке