В комнате был полумрак. Дзынь подумала, что светлее здесь не бывает вообще никогда. Тяжёлые занавески оставались полураздвинуты, но свет, проникавший сквозь стекло окна, казался каким-то мутным, словно преодолевшим плотный дымовой полог.
Положи его в этот ящик, велел Одоринус. Девчонкин пёсик недовольно тявкнул. Становись сюда, к стене.
Вместо того, чтобы лечить собаку, Одоринус занялся девочкой. Он взял её запястье и кончиками пальцев легко провёл от ладони к локтю. Потом так же нежно, едва касаясь, тронул шеютам, где билась едва заметно артерия. И быстро, даже мгновенно наклонился
Ведьмучка задохнулась от удивлениятакой быстроты она не ожидала, не могла объяснить и не могла простить. Дзынь смотрела во все глаза, ей хотелось перепрыгнуть в другой угол, чтобы лучше разглядеть, понять, что происходит, и чувствовала, что именно в тот момент, когда она прыгнет, Одоринус совершит самое важное
Он выпрямился. Махнул рукой, словно вытирая губы. Дзынь впилась взглядом в девчонкуконечно, Одоринус не мог быть вампиром, но ведь что-то же он сотворил сейчас?
Глаза девочки ещё больше удивили Дзыньказалось, она видит нечто недоступное, далёкое, светлое, как сон. Или вспомнила о чём-то, таком волшебном и приятном, и теперь стоит, заворожённая, оцепеневшая
Одоринус отвёл девочку к дивану и легонько толкнул, чтобы она села. Потом Дзынь почудилось, он достал из рукава какой-то сверкающий камень. Открыл шкафчик в стене и спрятал камень в шкатулку. Потом занялся пёсиком.
-Ничего страшного, вот это нужно добавлять в еду или в питьё два раза в день по десять капель. Уже завтра он будет бегать, как ни в чём не бывало, но капли давай, пока не кончатся, чтобы выздоровление было полным.
Спасибо, господин Одоринус! До свидания!
На залитой солнцем улице девчонка сделалась совсем обычнойказалось, она не помнит ничего из того, что очаровало её несколько минут назад.
Одоринус Он смотрел ей вслед То есть со стороны это так казалось. На самом деле Одоринус уже забыл про девчонку. С ним что-то происходилодля ведьмучки это представлялось так, как будто Одоринус изнутри превращался в другого человека.
И, забыв об осторожности, Дзынь забежала вперёд и заглянула ему в глаза.
* * *
Входи, Троготт.
Я не один
Слышу, слышу Садись, девчушка, или, если хочешь, стой, как тебе больше нравится Маленькая ведьмочка, так ведь? Как славно
Чего вам тут «славного»? Думаете, мозги мне закрутите? Вот щас выпью тебя, хрыч старый, и выплюну! Чего вы тута с детьми творите?
Старик беззвучно затрясся от смеха.
Троготт, дорогой мой, какое чудо! Девчушка, подойди, прошу тебя! Выпей меня
Дзынь, зеленея от бешенства, встала перед стариком, и
Ты слепой, что ли?! Чёртова берлога
Да не злись ты так, милое дитя! Скажи, что тебе нужнонеужели же тайну лебеа? Или ты решила, будто Троготт делает с детьми что-то дурное?
Мне плевать на ваши тайны Аля вы ослепили?
Он. Старик вытянул длинный, костлявый палец в сторону Троготта-Одоринуса. Выпей его, деточка, уничтожь поскорее, ибо надоел он мне, оборотень несчастный, почти так же, как сам я себе
Кто-то из вас врёт прошипела ведьмучка. Вроде есть враньё, вроде нету Зачем играетесь, Большую Ха позовухудо вам будет!
Смех у нас, ведьмочка, милая, смех сквозь слёзы Потому как плакать мы устали; давно устали, тебя тогда на свете не было Так что не лжём мы, но говорить по делу разве возможно, когда ты так ненавистью пыхаешь? И тайн у нас страшных нет, хоть и не показываем мы всем нарочно, кто мы есть
ВыБродяги?! Из-за Океана?
Из-за Океана, да. Только бродяжили не мы, другие, я их и след потерял. Давно уже
Аля зачем искалечили?
Госпожа ведьма, поверьчем хочешь, поклянусь; что пожелаешь, сделаю, чтоб поверила, его это был выбор, осознанный и нелёгкий, но ни я, ни Троготт подталкивать в том его не смели. Нет у нас другого пути к Островам и поздно, слишком поздно мы это поняли.
Ты Ты мне это про чего говоришь? Что, Аль вроде как тоже ваш?!
Наполовину. Он не от наших женщин Мы ведь пробовали вернуться но оказалось, что не хватает сил Из тех, кто способен противостоять Великому Западному ветру, с нами остался только Нимо. Но нужен был ещё одинНимо не выстоит много суток подряд. А из местных детей силу Лебеа не смог принять никто
Часть 2. Нимо
Я никому не говорил об этом.
В них не было ничего запретного. Простоя не говорил.
Сны были тем длиннее и тем ярче, чем меньше времени я мог видеть наяву. Лебеа была не только убийцей, но то, что она отняла и что дала взаменнаверное, трудно, очень трудно сравнивать.
Из наших в Городе-на-Холме только я принимал Лебеа, поэтому рассказать мне об этом никто ничего не мог. В книгах, что я читал когда-то в храмах Алуэ и Эльвэ, тоже мало писали о Затмении Лебеа. О нём вообще неохотно говорилисловно это было неприлично или слишком тяжко.
Пока яд Лебеа не вошёл в мою кровь, я не любил спать вообще. Сны снились частояркие, интересные, длинные. Но спать я ложился как можно позже, а просыпался рано, чувствуя себя отдохнувшим и свежим. Мне всегда казалось странным, что другие дети с трудом поднимаются по утрам, а в выходной валяются в постели чуть ли не до полудня!
Сперва я считал изменение следствием усталостиприходилось учиться управлять ветром, чувствовать движение корабля (а это труднее, чем говорить с ветром); следить за тем, что захочется ветру в следующую минуту и помнить обо всём, что творится вокругнасколько далеко земля, и как она прогрета, и нет ли за вон тем холмом какого-нибудь шалопутного вихорька, который выскочит внезапно, вздумав поиграть с моим ветром. А ещё были грозы Самое дивное и невероятноетакое, что если забыться и наплевать на то, что ты всё-таки хочешь оставаться человеком, можно улететь и не вернуться. Люди скажут, что Нимо сошёл с ума. А те, кто знают, прошепчут: он ушёл в грозу И будет в этих словах странное соединение томления и восторга, боли и радости, печали и какого-то непонятного никому ожидания
Потом, когда полёты в качестве ветряного мага стали для меня привычными, я смирился и с тем, что спать приходится больше. Иногда даже днёмчто прежде было невозможным и невероятным! Свенни, мой когдатошний приятель, которому стукнуло уже пятнадцать, сказал по этому поводу:
Организм у тебя хоть и остался в основном дитячий, а, наверно, какие-нибудь процессы неодинаково затормозились
В тот момент я отмахнулся от его рассуждений. Был уверен, что Лебеа просто оставила меня в одном возрасте, а все домыслы происходят от страха перед неведомым, от зависти либо от глупости.
Они мало что знали обо мне. Это моё правоя мог молчать, сколько хотел. Даже Инэль не рассказал сразу. Мне вообще можно было почти всё, что угодно. В те годы Острова жили предчувствием больших перемен, свершений. Откуда это пошло, сказать не могу, но и самый распоследний угольщик ходил по улицам, многозначительно задрав подбородок, как будто именно его Небеса посвятили в главнейшую из тайн
Мы, ветряные маги, никому не подвластны. Так уж получалось, что ограничивать нас не было смысла: небо, ветерэто самое важное для нас, и я не слышал, чтобы кто-то позволил себе забавляться безнаказанностью или применить её во зло просто для того, чтобы поглумиться над кем-то. Нам это не нужно, правда.
Однажды я слышал такую фразу: ветряные маги не умеют дружить. Я удивилсяпочему? Хотелось возразить: мы не хуже других людей, не злее, не черствее, не самолюбивее. Но здесь скрывалась какая-то правда. Потому что на самом деле я не помнил, чтобы у кого-то из нас была такая дружба, как про это писали в книгах. Чтобы жить друг без друга невозможно.
Иногда мы играли с обычными детьми, однако потом я стал понимать, что отношения эти оказывались не совсем равными. Даже если нам не завидовалито смотрели чуть иначе, чем на настоящих ровесников. Может быть, ждали от нас какой-то особенной штукичто мы возьмём и поднимем в небо целый дом: то-то начнётся потеха!
А со взрослыми тем более дружить невозможно. У них жизнь отличается от нашей ещё сильнее. И почти нет таких взрослых, которые могут общаться с нами нормально, чтобы интересное нам волновало их А чаще всего они просто не понимали, кто мы всё-такидети или взрослые.
Так я думал вначале, а потом стал понимать и другое. Нас, ветряных магов, слишком мало задевали насущные дела, обыденность. Мы могли сочувствовать людям, переживать за тех, кто нам нравилсяно у нас всегда были небо и ветер, и земля, которую можно видеть оттуда, с высоты.
В то время я жил у бабушки. Дедушка рано умер, а бабушка Инэль была молодая и красивая. Я помню, когда люди, не знавшие Инэль и меня, с удивлением окидывали её взглядом, если я громко называл её «бабушкой» на улице. Потом я узнал откуда-то, что женщины не любят, если их считают старше, чем им хочется казаться. Я долго думал об этом и сказал бабушке:
Можно, я буду звать тебя простоИнэль?
Она странно посмотрела и притянула меня к себе, как маленького, запустила пальцы в мои лохматые волосы и долго качала голову. Обычно мне это нравилось, а сейчас почему-то стало смешно, и я фыркнул.
Инэль молчала.
Ты чего молчишь? Я сказал глупость?
Но она засмеялась и поцеловала меня.
Гораздо позже я узнал, что Совет отступил от правил, назначив Инэль «бабушкой», хотя она была слишком молодой.
* * *
День, когда всё изменилось День, когда эдели, Золотые Колдуны, изменили наш мир
Тот день начался неприятно. Но утро было хорошим, солнечным. Ровный, мягкий ветер летел над Островами с югаширокий, такой, что я не чувствовал его края. В такие дни малышня отправлялась кататься с Горы на тэнкикрылатых санках, которые вместо снега использовали встречный ветер. Южный склон был пологим и очень ровным, двести лет назад Гора выплеснула туда целое море лавы, а Золотые Колдуны заставили её растечься так аккуратно, что старики шутили: Гора высунула красный язык, лизнула океан, да так и замерла, очарованная вкусом горько-солёной морской пены.
Южный склон был просто идеальным для забав младших. За всё время там никто не разбился. Только если начинался шторм, становилось опасноволны жадно тянулись к вершине Горы, и выбраться из воды в большой ветер было почти невозможно. Хорошо, что к востоку от Языка, в узкой и глубокой бухте Красная Щель жила семья алускирусалок. Несколько раз они спасали зазевавшихся летунов, и все родители просто молились на алуски.
Был апрель. В этот день я дежурил у нижнего края Языка. При таком ветре вероятность того, что понадобится моя помощь, была ничтожной, разве только ребятня расшалится и затеет выделывать очень уж опасные кульбиты. Малышам запрещалось подниматься высоко, и если кто-то нарушал правило, я должен был перехватить храбреца в воздухе, доставить на Крылышкоплощадку у берега, и в наказание забрать его тэнки до завтра, заперев их в сарайчике. На самом деле мы смотрели не очень строго. Что поделаешь, если человеку в десять лет уже разрешают летать на тэнки над лесами, а пока ему только девять с половинойбудь добр, катайся вместе с семилетками над Языком, покрытым упругим мхом, под присмотром ветряного мага, который на вид ещё такой же мальчишка
Я дежурил внизу, хотя полагалось быть на верхней площадке Языка. Полагалось потому, что не каждый ветряной маг может рвануть снизу наперерез потерявшему ветер малышу. Ну, и потом, если наблюдать за небом снизубыстро устают глаза. Но я смотрел мало, больше слушал. Вопли детей и голос ветра. На ветер я полагался больше. Даже такой большой, как этотон понимает мои желания и прислушивается к играющим детям. Его шелест станет тревожным, если
И почти сразу что-то случилось. Ветер недовольно качнулся. В нём была не то, чтобы тревога скорее, он хотел обратить моё внимание на необычность, неправильность происходящего.
Снизу и вправду плоховато видно. Никто не падал и не просил о помощи. Малыши как-то странно рассыпались кто куда, словно их напугало что-то. В небе с противным верещанием летал кто-то большой.
Я разозлился. Каким идиотом нужно быть, чтобы мешать играть малышне? Ветер, почувствовав моё настроение, свернул небольшой, тугой вихрь, и кончик его податливо лёг мне в руку. Ну, держись!
Хобот вихря сдёрнул меня вверх с такой бешеной силой, что позади воздух зарычал и хлопнул, как будто ударил хлыст.
Большой летун оказался необычным двухместным тэнкиточнее, это был уже не тэнки, а биплан из двух досок тэллио, прикреплённых к раме. На нижней, короткой доске сидел юноша, обхватив руками девчонку, которая умостилась у него на коленях. Девчонка то и дело принималась визжать. Увидев меня, парень широко ухмыльнулся и запустил ладонь девчонке в вырез платья, оттянув его так, что оголилась грудь. Наверное, девушка была старше, чем мне показалось вначале, я ошеломлённо пялился целую секунду а потом стал падать.
Самое странноеветер словно забыл обо мне. Может, так показалосьвсё-таки я упал в море, а не на покрытый мхом Язык. Высота была большая: ударься я даже об упругую моховую подстилкунаверняка бы покалечился в лучшем случае.
Вытаскивали меня двое. Свенни и русалчик Тим.
Ты чего, чудик, до сих пор плавать не научился? отплёвываясь, спросил Свенни. Тим, неловко улыбнувшись, махнул мне рукой и, грациозно извернувшись, ушёл в глубину. Он, видно, тоже растерялсяещё бы, лучший из ветряных магов на его глазах рухнул с ветра, да к тому же и чуть не утонул. Тим мне нравился, мы по вечерам часто игралион плыл у самой поверхности, лицом вверх, а я скользил на еле уловимом ветерке над зыбью. Так мы добирались до Жемчужных утёсов, лазили по ним до темноты, бродили в гротах
Придурок! просипел я. Нашёл где кататься! Большой вымахал, да? Перед младшими покрасоваться захотелось, перед девчонкой этой?
Что б ты понимал! Со своей свистулькой, дурачок и никогда не поймёшь.
Я был злой и не осознал тогда, что он имеет в виду. Подумал, что «свистулькой» Свенни обозвал ветер.
Я прекрасно понимаю всё, что мне нужно.
Какой ты умный! Может, научишь меня отличать нужное от ненужного ещё до того, как узнаешь, о чём идёт речь, а?
Это просто. Если тебе охота делать глупости, иди и делай, только подальше, чтобы дети из-за тебя не покалечились.
Дети засмеялся он.
* * *
К полудню ветер на Языке менялся, летуны разбегались по домам, и моя смена заканчивалась.
Уходить не хотелось. Я сидел на верхнем гребешке Языка, а другой ветер, со стороны города, горячий и чуть-чуть жгучий, как будто в нём была рассеяна мельчайшая перцовая пыль, гладил мои плечи. Иногда чудилоськто-то невидимый стоит сзади, ласково шепчет на ухо, положив лёгкие ладони
В этом мире у меня не существовало врагов.
А друзья?
Даже ветер Могу ли я теперь доверять ему? Так же, до конца, чтобы совсем-совсем, ни вот на капельку не бояться разбиться
Я лёг на спину. Босые ноги болтались в пропасти (смешно звучит, да?), и казалось, океан поднялся выше, затопив весь мир, а я лежу на крохотном уцелевшем кусочке суши, болтая ногами в воде.
Мне не страшно!
Я вскочил, сбросил с себя одежду, вытянулся в струнуи рванул в зенит
* * *
Тэнгу нашёл меня далеко от Островов, плывущим на ветре с закрытыми глазами неведомо куда. Гонец был на веретенообразном иллутиполом стволе с отверстиями для ног, чтобы не «чесать» воздух на скорости.
Нимо Он старательно отводил глаза. Тоже мне Тебя срочно зовут Верховные. Там что-то важное с Золотыми Ваших собрали уже всех.
Я хмыкнул. Во всяком случае, прекрасный повод сменить мысли. Только вот не помнил, когда и где я бросил одежду. А домой сейчас не хотелось, да и время
Тэн, дашь мне хоть рубаху, что ли, пока
Тэн кивнул и вдруг засмеялся.
Ты чего?
Я представил. Какие у них будут глупые лица
А Ага И мне тоже стало весело.
* * *
На Островах используют три вида магии. Магию воздуха, магию огня и магию воды. Магия земли у нас слаба, и нет среди Верховных её адептов. Магия воды хоть и царит вокруг в океане, мы ею мало владеем, этой стихией управляет народ русалок, наши добрые соседи. Игаван, Верховный Мастер водскорее наш представитель среди морского народа, чем маг.
Понятно, что с воздухом имеем дело мы, ветряные маги. Правда, мы не заседаем в Совете, потому что законы и споры нам чужды. Старец Аллириончеловек, хорошо знающий воздух, но не принявший лебеа, обыкновенно представляет нас на Советах.