И, говоря это, все трое перешли пустынные шпалы и скрылись в довольно глубоком овраге, с двух сторон отделяющем насыпь.
Яркий месяц позволял далеко видеть, и каждый предмет бросал среди его голубого блеска длинные черные тени.
Вы тут ждите поезда, тихо сказал Савельев, а я должен вернуться. Моя месть и мое искупление еще не кончены. Господин Долянский, у меня там остается графиня Я сперва думал отложить освобождение ее на некоторое время, но теперь вижу, что это опасно Надо возвратиться Я не боюсь своей гибели, мне моя жизнь мало теперь нужна, но жизнь графини необходима, чтобы отомстить нашим врагам В Петербурге вы остановитесь в Знаменской гостинице, если мне все удастся так, как я думаю, то я прямо с вокзала приеду туда с графиней. Но во всяком случае вы должны явиться в департамент и поторопить ревизора ну, прощайте пока!
И, прежде чем Долянский успел возразить что-нибудь, Савельев скрылся в овраге.
В эту же минуту чугунный электрический звонок возвестил о приближении поезда.
Еще несколько минут, и трехглазый локомотив его сверкнул вдали своими яркими фонарями.
Вот он стал быстро приближаться. На станции прозвонили в колокол, и беглецы наши вышли из засады, располагаясь так, чтобы возможно удобнее взобраться в ближайший вагон.
С грохотом подкатила длинная вереница вагонов и, свистя тормозами, остановилась перед платформой.
Минутаи Колечкин с Долянским очутились в вагоне третьего класса.
Еще минута, раздался третий звоноки поезд медленно тронулся дальше.
Но оставим пока Долянского и его спутника с тем, чтобы проследить за фельдшером Савельевым.
Придя к тому месту, где стояла бричка с привязанной лошадью, он быстро вскочил в нее и полетел назад.
Лошадь бежала крупной рысью, а он все подгонял ее.
Вот опять показались башни и фронтон мрачного здания клиники.
Теперь, при свете луны, очертания этого здания приняли еще более мрачный вид.
Самый свет в окнах его говорил о чем-то таинственном, дисгармонируя с окружающей тихой ночью.
Эх! Если бы удалось! бормотал фельдшер, продолжая понукать лошадь. Если бы увезти сегодня и графиню, тогда месть моя была бы окончена, но этот проклятый Болотов, он сегодня ночной дежурный и с ним вместе фельдшер Крюгер. Эта немецкая шельма очень прозорлив и очень предан Кунцу, вследствие этого в женское отделение едва ли можно пробраться. Впрочем, посмотрим, что скажет Дунька. Она предана мне, как собака.
И, рассуждая так, Савельев слез с брички, привязал лошадь к ближайшему дереву и пошел по направлению к калитке, сквозь которую обычно ходили сотрудники лечебницы.
Калитка не была заперта.
Это очень успокоило Савельева. Он понял, что, стало быть, не только погони, но и самой тревоги насчет исчезновения Долянского еще не было. Пройдя сад, он свернул по боковой аллее и направился к помещению кухни.
Это было совершенно отдельное каменное строение в один этаж. В одном из окон его чуть брезжил слабый огонек. Савельев подошел к окну, стукнул в стекло и стал ждать. Огонек перебежал, и вскоре около входной двери раздался легкий шум.
Тогда он тихо приблизился к ней и спросил:
Дуня, ты?
А тут кто? спросила толстая молодая сиделка в полосатом платье и пелеринке.
Я, Савельев.
А что вам?..
В кухне никого нет?
Никого.
Ты дежурная, значит?
Да.
Постой-ка, я войду, мне надо тебе сказать два слова.
Не пущу! шутливо сказала сиделка, вообразив в этом посещении одну из обычных амуреток старшего фельдшера.
Ну-ну, пусти, я по делу! строго проговорил Савельев и переступил через порог.
А какое такое дело? все еще не совсем доверяя, спросила сиделка.
Во-первых, потуши лампу!
Зачем это?
Савельев молча дунул поверх стекла, и лампа погасла.
Сиделка издала слабый крик, но фельдшер, схватив ее за руку, оттащил в глубь громадной комнаты, уставленной деревянными столами и лавками, на которых расставлялись обыкновенно котлы с пищей для больных.
Ну что вам? Что вам надо, Савельев? бормотала Дуня.
Вот что, слушай!.. строго сказал Савельев. Ты девушка честная, я тебя знаю И я к тебе не для дурачества какого пришел, а коротко говорю тебе такое дело: если ты уговоришь Агафью сменить ее сегодня, сейчас же, тобою и поможешь мне обделать одно дельце, то можешь быть уверена, что я не поскуплюсь За деньгами у меня дело не станет, а может быть, и еще за кое-чем другим, чего ты добиваешься от меня Жениться я тоже не прочь, только ты должна сперва показать мне по-настоящему, что любишь меня. Слыхала? Дело это для меня очень важное. Поэтому ты должна сейчас пойти во второе отделение и сменить Агафью. Пришли ее сюда, а потом Ты знаешь графиню?
Знаю, тихо ответила девушка, уже совершенно серьезным тоном.
Ну вот. Ты должна сходить к Манекену и взять у него ключи от цейхгауза. Там возьми то платье, в котором привезли графиню, и принеси мне наверх.
А если Манекен не даст?
Скажи, что я велел. Вот возьми этот ключ и покажи ему. Это у нас с ним условный знак, на случай если я что приказываю. Слышишь?
Хорошо.
Ну ступай!.. Я пойду тоже в здание. Кухню не запирай, потому что сюда должна сейчас прийти вместо тебя Агафья
Накинув платок, Дуняша быстро перебежала двор и скрылась в крыльце главного здания.
Савельев остался ее ожидать под большим кустом бузины, внутри которого лепилась старая скамья.
Кругом было совершенно беззвучно.
Тихая звездная ночь покоилась над живописно уснувшей природой.
Спал и мрачный дом со своими тускло освещенными окнами.
Савельеву пришлось ожидать довольно долго. В конце концов он стал даже беспокоиться не только за успех предпринятого дела, но и за собственную безопасность. Но вот тихо стукнула дверь подъезда, и в темном жерле ее показалась женская фигура.
Это была Дуняша.
Ну что? кинулся к ней Савельев. Сделала?
Какое сделала!.. И жид и немецоба бегают как угорелые Сумасшедший доктор этот новый-то убежал Вы уходите отсюда, а то сейчас будут обыскивать сад слышите вон сюда бегут
Дуняша указала вверх по лестнице, откуда действительно несся неясный гул
Прощайте! Я побегу в кухню
Савельев тоже хотел уйти через другой подъезд, но вдруг Дуняша схватила его за руку:
А насчет графини вот что я узнала: ее сейчас же переведут в «кашетку».
В «кашетку»?! повторил Савельев, и вдруг лицо его озарилось улыбкой удачи. Это хорошо, пробормотал он.
«Кашеткою» в сумасшедшем доме называлась одна из комнат в пустующей северной башне.
И действительно, субъект, попавший в эту комнату, мог считаться так хорошо спрятанным, что самые тщательные поиски не могли бы привести ни к чему. Только служащие в больнице, и то не все, знали местонахождение этого ужасного уголка. В него вел единственный ход из подвального коридора.
В конце этого последнего была заржавленная чугунная дверь, громадный ключ от которой находился всегда у Кунца.
Отворив ее, посетитель вступал тотчас же на первую ступеньку винтовой, тоже чугунной лестницы. Она слабо освещалась местами из крошечных круглых окошечек или, вернее, дыр в толстой стене, сквозь которые едва мог пройти свободно кулак.
Наверху лестница упиралась во вторую чугунную дверь, за которой была круглая комната, освещенная сверху рядом таких же дырообразных окошечек, которые освещали и лестницу.
Попав сюда, надо было считать всякую связь с миром порванной.
Самый отчаянный крик ни одним отзвуком своим не вылетал за эти ужасные стены.
Чему прежде назначалось это помещение, за неимением сведений, догадаться было положительно невозможно.
Шум сверху лестницы быстро приблизился. Савельев с самым беспечным видом пошел навстречу людям, спешившим вниз.
Кто там?! Кто там?! Держи! раздалось несколько голосов.
Кого держать?! захохотал Савельев. Что за шум?
На первой же площадке он столкнулся с целой группой. Тут был и Кунц, и Шнейдер, и Болотов, и Манекен, и другие сторожа.
Вы где были, Савельев? строго спросил его Кунц.
В кухне, а что?..
Как что?! Больной убежал!..
Какой? Когда? с притворным ужасом спросил фельдшер.
Долянский, доктор Надо искать его!.. кипятился Кунц. Пойдемте в сад все, все, и вы идите!.. Да фонарей надо!..
Когда вся ватага кинулась за фонарями в подвал, Кунц, в присутствии Шнейдера, схватил Савельева за руку и пробормотал:
Тут что-то нечисто, Савельев, и я уже приказал двоим верным людям перевести графиню в «кашетку» Эта гениальная мысль мелькнула мне в самую критическую минуту Теперь мы можем сказать, что она убежала, тому, кому следует, а другой стороне скажем, что с ней теперь всякие счеты кончены. Сегодня ночью ты снесешь ей туда «микстуру» Слышишь?
Хорошо, ответил Савельев, за ключом, значит, прийти к вам на квартиру?
Да-да. Но куда же, однако, девался Долянский? пробормотал Шнейдер, фиксируя глазами то Савельева, то Кунца. Надо сделать самый обстоятельный обыск, иначе нельзя оставить это дело.
В это время из подвала вышла с зажженными фонарями в руках ватага сторожей под предводительством Болотова.
Бедняга! бормотал последний. Он может простудиться Не лучше ли бы было лежать на койке!..
В «кашетке»
Когда чаша страданий переполняется, наступает обыкновенно период какого-то душевного оцепенения. Так сквозь рев адской бури иногда не слышны бывают не только дикие вопли погибающих, но и пушечные выстрелы.
Нечто подобное испытывала графиня, когда ее вдруг схватили с койки, протащили по целому лабиринту коридоров, потом вволокли по какой-то темной чугунной лестнице, втолкнули в дверь и захлопнули на замок.
Кругом было темно и тихо, как в могиле.
В полном изнеможении опустилась она около стены близ двери и так и застыла на корточках, положив голову на колени.
Сколько времени просидела она в таком положении, несчастная не могла дать себе отчета, но она очнулась, заслышав шум в скважине двери.
«Это смерть! мелькнуло у нее в уме. Скорей бы, скорей!..»
Бледные лучи утра бросали в верхние оконца слабые полоски света, озаряя совершенно пустую комнату с облупившейся по стенам штукатуркой и покоробленными плитами каменного пола.
Дверь отворилась, и показалось знакомое уже графине лицо фельдшера Савельева, про которого даже и до ее ушей донеслось столько ужасных слухов.
Увидев его, графиня невольно содрогнулась; все эти россказни о его чудовищном разврате теперь разом припомнились ей, и она, эта еще далеко не старая женщина со следами блестящей красоты, огласила комнату криком ужаса и отскочила к противоположной стене.
Смерть не казалась ей ужасной, но позор в ее годы превосходил ужасом все ее ожидания.
Не бойтесь! угрюмо сказал ей Савельев. Не бойтесь, графиня Сейчас вам принесут ваше платье и вы будете свободны. Вы вполне теперь можете довериться мне, хотя те слухи, которые тут обо мне ходят, и не могут внушить вам этого чувства; но вы сейчас увидите, что я говорю правду Желание отомстить делает меня человеком, способным на добро Слышите внизу шаги, это несут вам вашу одежду Бодритесь же!.. заключил он, видя, что графиня бледнеет все более и более, дико уставившись на него сверкающими от ужаса глазами. Бодритесь во имя спасения вашего сына!..
Что? Что вы сказали?! кинулась к нему несчастная. Вы говорите о спасении сына моего?
Да, без вашей помощи он погиб
Что же с ним?! Где он?! О, скажите мне, ради Христа!..
Я вам все объясню по дороге подробно, но сперва надо покинуть этот дом
И, нагнувшись с порога двери, Савельев внятным шепотом сказал кому-то вниз:
Иди скорей!.. Чего ты ползешь как черепаха
Да тяжело уж больно! отвечал запыхавшийся женский голос, и через несколько мгновений Дуняша, одетая по-дорожному, внесла большой узел с платьем графини.
Вскоре все трое вышли из дверей башни.
Сбоку от нее тянулся высокий каменный забор.
Савельев быстро юркнул в кусты, и немного спустя шелест травы и листьев дал знать, что он тащит что-то очень тяжелое.
Это была лестница.
Еще несколько минут, и новые беглецы были вне опасности. Шансы успеха усугублялись еще тем, что они попали прямо в густой ореховый кустарник, идущий вплоть до того места, где Савельевым была привязана лошадь с тележкой.
Надежда увидеть сына, а главное, спасти его от грозящей ему гибели окрыляла ноги графини настолько, что она временами опережала своих спутников.
И вот тележка с тремя седоками вскачь понеслась по пыльной дороге.
Где-то вдалеке просвистел поезд, и Савельев начал усиленно стегать лошадь, которая и без того совершала чудо быстроты.
Тележка подъехала к станции в тот самый момент, когда поезд уже подходил к платформе.
Наскоро передав деньги и лошадь подбежавшему мужику, Савельев крикнул ему, кому передать то и другое, а сам бросился в вокзал, таща за собой графиню.
Когда все сели в вагон и поезд тронулся, с графиней сделался обморок.
Полная удача
В будуаре Елены Николаевны царил полумрак.
Было около полудня, но шторы были еще спущены, потому что барышня делала свой интимный туалет перед громадным трюмо.
Трюмо это отражало красивую фигуру молодой девушки с округлыми плечами и полной грудью.
Одуряющий аромат наполнял комнату, огненные глаза смотрели в зеркало, и блеск их сливался с блеском белозубой улыбки.
Горничная Катя шнуровала сзади последние петли корсета, и толстое, молодое лицо ее покраснело от напряжения.
А ты заметила, какие у него губы? спросила Елена Николаевна, очевидно продолжая ранее начатый разговор. Эти губы одни могут свести с ума Слушай, Катька, ты влюблена в молодого графа, сознайся Влюблена?.. Вот уж правда неожиданность Я сперва думала, что он какой-нибудь невзрачный, и вдруг такой красавец. У меня просто голова закружилась, когда я поглядела на него В ту ночь он мне снился Туже, туже! Затяни, там еще осталось две петли.
Катя еще сильнее потянула за шнурки, корсет заскрипел, но не поддался.
Не распустить ли, барышня? робко спросила служанка.
Нет-нет, не надо!
Да уж очень у вас, барышня, талия нонче узкая стала, пальцами можно всю ее обхватить.
Это и лучше
Того и гляди, переломитесь
Не беспокойся
Елена Николаевна улыбнулась и молчаливо стала глядеть в зеркало.
Послушай! сказала она вдруг. Если бы ты была мужчина Но не докончила и звонко захохотала.
Катя поднялась с колен и, стоя сзади, с улыбкой взглянула в зеркало:
Если бы я была мужчина?.. Я бы сделала вот так
И на оголенной спине красавицы отпечатался крепкий поцелуй.
Она вздрогнула и засмеялась каким-то отрывистым, словно задыхающимся хохотом.
Кате позволялись подобные вольности, и не только позволялись, но даже поощрялись. Елена Николаевна была девушка с большими странностями.
Когда все шнурки были завязаны и наброшена юбка, где-то вдали слабо затрещал электрический звонок.
Кто это? Не он ли? повернулась Елена Николаевна. Поди, Катя, узнай скорей.
Горничная скрылась за зеркальной дверью, а Елена Николаевна осталась на месте, выжидательно закусив губу и глядя исподлобья в трюмо.
Потом она вдруг улыбнулась, подняла, как танцовщица, руки кверху, заложила их над головой и, не спуская с лица улыбки, застыла перед зеркалом.
Барышня! Барышня! запыхавшись, вбежала Катя. Они! Они!.. Они приехали!..
Лицо Елены Николаевны не вспыхнуло, но зато блеснули глаза.
Ну чего ты кидаешься как сумасшедшая!.. Куда он прошел? К батюшке?
Да-с.
Давай скорей одеваться!.. Ну, ну, живей корсаж!.. Нет, не этот!.. дура!..
И будуар наполнился суетнёю, отрывочными фразами и далеко не лестными эпитетами по адресу Кати.
Наконец Елена Николаевна была готова. В чудных темных волосах ее блестела бриллиантовая пряжка, светлое платье красиво оттеняло ее строгое античное лицо и полные руки, оголенные до локтей.
Приказав Кате, чтобы будуар был убран моментально, Елена Николаевна вышла в гостиную, прошла залу и остановилась у тяжелой ореховой двери кабинета отца.
Она нажала пуговку звонка и взглянула на дощечку, где было написано: «Не позвонив, не входите». Дощечка повернулась и, показав надпись «Войдите», захлопнулась опять. Елена Николаевна вошла в кабинет.
Старик сидел перед письменным столом, заваленным бумагами, а в кресле, сбоку, сидел он, только уже не в мундире студента, а во фраке.