Слушайте, Бассет, произнес Эмброуз, когда тот вернулся и сел за столик. Я знаю, что дело дохлое, но Уолли был моим братом, и я хочу, чтобы его убийцу поджарили.
Сделаем, что сможем, заявил детектив.
Знаю, что сделаете, но долго вам это расследовать не дадут, так? Я хочу вам помочь и знаю хороший способ. Пара баксов там и сям заставляют петь тех, кто просто так нипочем не споетну, вы меня понимаете.
Что ж, иногда это действительно помогает.
Дядя протянул руку со спрятанной в ладони бумажкой:
Тогда положите это в карман и примените для пользы дела. Без протокола.
Бассет взял банкноту, взглянул на нее под столом и спрятал в карман, молча и не меняясь в лице.
Они заказали еще по пиву, пока я допивал свою колу.
Я рассказал парню чистую правду, проговорил Бассет. Больше мы ни черта не знаем. Два захода на Кларк-стрит, примерно на полчаса каждый раз, и последняя остановка на Гранд-авеню, где он прихватил бутылки с собой. Десять против одного, что последняя. Выяснить что-то только там можно, но пока нам не удалось.
А остальное время? спросил дядя.
Пьющие бывают двух видов. Первые накачиваются в одном месте, вторые перемещаются. Уоллис Хантер был из бродячих. Вчера вечером он путешествовал четыре часа и в каждом из трех мест, где мы сумели его засечь, сидел примерно тридцать минут, как раз на два-три пива хватит. Если вывести среднее и прибавить сколько-то на ходьбу, заходил он в шесть или семь баров.
Он только пиво пил?
В основном. Один бармен не вспомнил, что он заказывал, а на Чикаго-авеню Уоллис Хантер к последнему пиву взял еще виски и четыре бутылки. Это в баре «У Кауфмана», хозяин сам за стойкой стоял. Говорит, Уоллис уже прилично набрался, но не так чтобы до потери сознания, на ногах стойко держался.
А он кто, этот Кауфман?
Да никто, в общем, мы, во всяком случае, о нем ничего не знаем. Я спрашивал сотрудников в участке на Чикаго-авеню, и они тоже утверждают, что он чист.
Ты с ним говорил?
Ну, душ ему принять не мешало бы, а так все в порядке. Опознал твоего брата по фотографии, когда я его малость тряхнул. Тактика известная: мы, мол, знаем, что он у вас был, и хотим только знать, когда он ушел. Сначала Кауфман заявил, что не видел такого, ну я ему и прокрутил что положено. Уже доказано, говорю, что он находился здесь, скажите, в какое время он отсюда ушел. Тут мой красавец достал очки и раскололся.
До конца?
Думаю, да. Завтра сам сможешь поглядеть на него, он будет выступать на дознании.
Кстати, сказал мне дядя, на дознании мы с тобой незнакомы. Я сяду сзади и притворюсь постороннимсообщить мне нечего.
Глаза Бассета на мгновение оживились, и он спросил:
Сам хочешь попробовать?
Возможно, ответил дядя.
Я ничего не понял, как и с Мордатым, у которого прикрыли шарманку. Ну, это, положим, карнавальный жаргон, а тут слова знакомые, а все равно непонятно.
Одну версию можно исключить сразу, продолжил Бассет. Страховки у него нет.
Мама ни при чем, запротестовал я. Бассет мне уже меньше нравился.
Парень прав, заметил дядя. Мадж, она не стала бы убивать Уолли.
Кто их разберет, этих женщин. У меня были случаи
Говорю тебе, это не Мадж. Пырнуть дома кухонным ножомодно дело, но бить по башке в переулке Чем его, кстати, дубинкой?
Чем-то потяжелее.
То есть?
Любым предметом без острых краев. Обрезком трубы, пустой бутылкой, да мало ли.
В газетах написали бы «тупой тяжелый предмет».
По полу короткими перебежками двигался черный таракан. Пробежит десять дюймов, остановится и бежит дальше. Один из посетителей у стойки вознамерился прикончить его. На первый раз таракану повезло смыться, а потом послышался смачный хруст.
Пойду-ка я домой, произнес Бассет. Звонил жене, она приболела. Ничего серьезного, но нужно лекарство купить. Увидимся на дознании.
Ладно. Там поговорить не удастся, может, снова здесь встретимся?
Договорились. Ну, пока.
Сто баксовбольшие деньги, подумал я. Хорошо, что у меня не такая работа, чтобы взятки брать за нее. Бассет, правда, ничего плохого не делает, просто делится с нами своей информацией. Но брать за это деньги Допустим, жена у него болеет, но дядя ведь не знал об этом, когда предлагал ему сотню. Догадывался только, что Бассет возьмет.
Хорошее вложение, произнес дядя.
Да, но откуда ты знаешь, что он будет честно играть? Возьмет твою сотню, а взамен шиш. Деньги-то немалые.
Когда и никель деньги, когда и сто баксов мелочь. Надеюсь, мы потратили их с пользой. А не пройтись ли нам по тем заведениям, где был Уолли? Хочу кое-что прояснить. Ты как?
Конечно. Спать я все равно не смогу, да и рано еще, одиннадцать часов.
Дядя смерил меня внимательным взглядом:
На двадцать один год ты вроде бы тянешь. Если кто спросит, скажешья твой отец. Удостоверения у нас на одну фамилию, но показывать их не хотелось бы.
Не желаешь, чтобы там знали, кто мы такие?
Вот именно. Заказывать будем пиво. Я пью быстро, ты понемногу, потом меняемся стаканами, понял?
Пиво я могу пить. Мне уже восемнадцать лет, черт побери.
Вот и пей понемногу, а затем меняйся со мной стаканами.
Я не стал спорить, тем более что дядя был прав.
Мы перешли с Гранд-авеню на Кларк-стрит.
Отец как бы здесь начинал, сказал я. С Уэллс на Онтарио, а после на север.
Мне казалось, будто я вижу, как он идет. Глупость полная, я ведь знал, что отец лежит на столе у Хейдена. Из него выцедили всю кровь и накачали бальзамирующим растворомв такую жару иначе нельзя.
Это уже не папа. При жизни он не переносил холода, а против жары не возражал.
«Пивная бочка» и «Холодок» так, кажется? спросил дядя.
Не помню.
Как же ты так?
Засмотрелся на таракана.
Мы шли, читая вывески. На Северной Кларк-стрит от Луп до Дурдом-сквер приходится по три-четыре кабака на кварталБродвей для бедных.
«Холодок» располагался сразу за Гурон-стрит. Грек за стойкой едва взглянул на меня. Посетителей было мало, женщин ни одной, за столиком спал пьяный. Мы взяли по пиву, и дядя, как договорились, допил мое.
В «Пивной бочке» повторилось то же самое. Там было просторнее, побольше клиентов, два бармена, трое спящих.
Мы стояли у бара далеко от всех остальных и могли говорить свободно.
Ты ни о чем не хочешь поспрашивать? не выдержал я.
Дядя покачал головой.
Что ж мы тогда здесь делаем?
Пытаемся выяснить, что делал Уолли.
Я не понимал, как это можно выяснить, не задавая вопросов.
Сейчас покажу, сказал дядя, когда мы вышли. Мы вернулись немного назад и заглянули в третий бар.
Ясно, сразу же сказал я.
В баре играла музыка, если можно ее так назвать, и женщин было полно. В основном пьяные, средних лет, но и молодые встречались. Проститутки, наверное, среди них тоже были, но не так много. Обыкновенные женщины. Мы снова взяли два пива. Я был рад, что папа не заходил в такие места. Его только выпивка интересовала.
Вскоре мы двинулись по западной стороне улицы и на Чикаго-авеню повернули за угол. Миновали полицейский участок, пересекли Ла-Саль и Уэллс. Папа, проходя здесь примерно в половине первого, мог бы свернуть на юг.
Он находился тут прошлой ночью. Примерно в это же время, возможно, по той же стороне, что и мы.
Мы прошли под эстакадой надземки на Франклин-стрит. Над головой прогрохотал поездночью они почему-то сильнее шумят. В нашей квартире на Уэллс, в квартале отсюда, их очень хорошо слышно по ночам или рано утром, если не спишь.
На углу Орлеан-стрит мы увидели рекламу пива «Топаз». Это, видимо, и было заведение Кауфмана, других баров поблизости не имелось.
Последняя папина остановка.
Мы разве туда не пойдем? спросил я.
Дядя покачал головой. Я не стал выяснять, почему, и мы молча постояли там минут пять.
Ну что, парень? произнес он.
Ничего.
И мы двинулись на юг, к тому самому переулку.
Глава 4
Переулок как переулок. Без тротуаров, красным кирпичом вымощен. На одной стороне парковка, на противоположнойкондитерская фабрика с большой грузовой платформой. Около нас горит мелкого калибра фонарь, под эстакадой у Франклин-стрит такой же. Не сказать чтобы очень темно, с Орлеан-стрит все просматривается насквозь. Будь там кто-нибудь, мы бы его разглядели.
Дальше, на середине переулка, жилые дома, выходящие фасадами на Гурон-стрит или Эри-стрит. У тех, что на Эри, к задним дверям квартир примыкают деревянные веранды и лестницы, у гуронских стены ровные.
За ним определенно шли следом, сказал дядя Эмброуз. Он бы заметил, если бы кто-нибудь подкарауливал его в переулке.
А если они сидели там, наверху? Я показал на веранды. Видят, что человек выпил, шатается, пропускают его вперед, спускаются, догоняют и
Вряд ли. Если на веранде сидели, значит, живут здесь. Кто же станет творить такое у собственной задней двери? Да и сомнительно, чтобы Уолли шатался. Бармен говорит, он не настолько хорош былхотя бармены и приврать могут, неприятности им ни к чему.
Но так все-таки могло быть? настаивал я.
Мы проверим. Пообщаемся со всеми, кто тут живет. Ничего не упустим, если хоть малая вероятность есть.
Мы прошли по переулку к кирпичным трехэтажкам, выходящим на Франклин-стрит: на первых этажах магазины, вышеквартиры.
Стекло от пивных бутылок, наклонившись, сказал дядя. Вот где это случилось.
Мне чуть дурно не стало. Вот где это случилось Прямо там, где я сейчас стою. Не желая об этом думать, я тоже стал смотреть, что́ валяется на земле. Точно, стекло. Янтарного цвета. От двух-трех бутылок, не менее. Раньше осколки, конечно, лежали кучно, но ведь тут люди ходили, грузовики ездили.
Сохранился кусочек этикетки, произнес дядя. Надо посмотреть, продают ли эту марку в баре «У Кауфмана».
Я взял осколок и шагнул к фонарю.
«Топаз». Папа такое постоянно домой таскал. Кауфман тоже его рекламирует, но у нас здесь это самый расхожий сорт.
Мы постояли, глядя в оба конца Франклин-стрит. Прямо над нами прокатился состав. Длинный, на Норт-Шор скорее всего. Грохот, как при обвалеза ним даже револьверных выстрелов не услышишь, что уж говорить о разбитом стекле. Вот почему это, наверное, произошло здесь, а не в середине переулка, где гораздо темнее. Когда убийца подкрался к папе, наверху прошел поезд. Зови не зови на помощь, никто не услышит.
В одном из магазинов продавали сантехнику, второй, похоже, давно пустовал: окна заросли грязью.
Ну вот, Эд промолвил дядя.
Понятно. Это все, что мы пока можем сделать.
Мы прошли по Франклин-стрит до Эри-стрит и наискосок на Уэллс.
Я только сейчас сообразил, что проголодался как волк, сказал дядя Эм. Не ел ничего с полудня, а ты с двух часов. Пойдем на Кларк-стрит, перекусим.
Мы зашли в кафе, где барбекю подавали круглые сутки. Мне не хотелось есть, но сандвич со свининой, картофель фри и капустный салат я умял только так, и мы заказали по второй порции.
К чему ты стремишься, Эд? поинтересовался дядя.
В смысле?
Что намерен делать в ближайшие пятьдесят лет с хвостиком?
Я немного растерялся, хотя ответ знал назубок:
Ничего особенного. Я учусь на печатника. Выучусьбуду работать на линотипе или вручную набирать. Наборщикхорошая профессия.
Собираешься остаться в Чикаго?
Не думал пока об этом. В ближайшее время, да. Пройду обучение, стану практикантом и смогу работать где захочу.
Иметь профессиюдело хорошее, но не позволяй ей иметь тебя. Это как с Тьфу ты, я же не голландский дядюшка, чтобы мораль племяннику читать.
Он хотел сказать «с женщинами», но промолчал. Не считал меня, значит, полным кретином.
А во сне ты что видишь? серьезно спросил он.
Судьбу мне хочешь предсказать или психоанализ проводишь?
Не вижу разницы.
Этим утром мне снилось, что я хочу достать тромбон из магазинной витрины, прямо через стекло. Так и не достал, между прочим. Увидел, как Гарди скачет через веревочку, и проснулся. Теперь ты знаешь обо мне все.
Дело нехитрое, Эддве утки одним выстрелом, усмехнулся он. Опасайся одной из них. Ты понимаешь, о чем я?
Кажется, понимаю.
Чистая отрава, парень, такая же, как и Мадж ладно, не будем. А тромбон? Ты что, играешь на нем?
Хотел раньше научиться, чтобы в оркестре играть. Взял в школе инструмент, но соседи крик подняли, больно уж он шумный. Мама тоже не одобряла.
Парень за стойкой выдал нам заказ. Я уже наелся, и сандвич показался мне чересчур большим. Я съел немного картофеля и обильно полил его кетчупом. Прямо как кровь. В переулке, может, ее и не былочеловека можно убить, и не пролив крови, но мне упорно представлялась папина разбитая голова и пятно на кирпиче, теперь стершееся или смытое. Его ведь смыли бы? А, черт. Может, его вообще не было, но сандвич мне вконец опротивел. Я зажмурился и стал думать о первом, что мне пришло в голову. Это оказалась дурацкая считалка: «Раз, два, три, ОЛири, четыре, пять, шесть, ОЛири, семь, восемь»
Тошноту я поборол, но на сандвич уже не смотрел.
Мне, наверно, пора, произнес я. Вдруг мама не ложится и ждет меня? Мы ведь не сказали ей, что задержимся. Уже второй час.
Так поздно? Надеюсь, что не ждет все-таки. Чеши скорее домой.
Он уже доедал, я сказал, что не хочу больше. Мы вышли вместе, и дядя направился к себе в «Вакер», а я домой на Уэллс-стрит.
Мама оставила свет в коридоре, но дожидаться меня не стала, и в ее спальне было темно. Вот и хорошо: мне не хотелось оправдываться и слушать, как она будет ругать дядю Эмброуза.
Я лег и заснул, как только закрыл глаза.
Проснувшись, я сразу понял, что в комнате что-то не так. А, вот оно что: будильник не тикает. Я забыл завести его. Мне вообще-то было безразлично, сколько времени, но я все-таки вышел и посмотрел на кухонные часы. Одна минута восьмого, и с утра опять жарко.
Смешно. Проснулся в свое обычное время даже без будильника.
Никто еще не вставал. Я быстренько проскочил мимо комнаты Гарди, которая опять спала с открытой дверью и без пижамной куртки. Завел будильник и снова лег, намереваясь поспать еще пару часиков, но ничего у меня не получилось.
В квартире было очень тихо, да и на улице тоже, не считая поездов надземки на Франклин-стрит и вовсю тикающего будильника.
Сегодня папу не надо будить. Никогда уже не понадобится.
Я встал, оделся, постоял в дверях спальни Гарди. Ей хочется, чтобы я на нее смотрел, я хочу того же, так почему бы и нет? Потому что нельзя пользоваться девчоночьей глупостью для вытеснения мысли, что мне никогда больше не придется будить отца по утрам. Я устыдился и прошел дальше, в кухню.
Сварил себе кофе и стал размышлять. Дядя Эмброуз наверняка еще спитна своей работе он привык поздно ложиться и поздно вставать. С расследованием придется подождать: на очереди дознание и похороны. Да и глупо как-то это выглядело при дневном свете: усатый толстяк и сопливый парень возомнили, будто только они способны найти убийцу.
Я думал о рыжем детективе с усталыми глазами, которого мы купили за сотню баксов. То есть дядя полагает, что купили, и, в общем, прав, раз Бассет взял деньги.
Гарди пришлепала в кухню босиком и в полном пижамном комплекте. Ногти на ногах она накрасила лаком.
Привет, Эдди. Нальешь кофейку? И потянулась, как котенок, хорошо еще, коготки пока втянуты. Я налил. Сегодня дознание! Радостное предвкушение в голосетем же тоном она могла бы объявить «сегодня футбол».
Не знаю, вызовут ли меня как свидетеля, произнес я.
Нет, Эдди, вряд ли. Только нас с мамой.
Почему?
Как опознавших тело. Я первая это сделала: мама у Хейдена чуть в обморок не упала, ну они и попросили меня. Потом, когда ей стало лучше, она тоже захотела взглянуть, и детектив, мистер Бассет, позволил.
Как они вообще узнали, кто он такой? При нем ведь не было документов, когда его нашли ночью.
Бобби Рейнхарт узнал его.
Какой еще Бобби?
Он работает у мистера Хейдена, обучается похоронному делу. Мы с ним гуляли несколько раз, он знает папу в лицо. Пришел в семь утра на работу, увидел ну, это покойника и сразу сказал, кто он.
А, этот.
Я вспомнил его. Смазливый такой, лет шестнадцати-семнадцати. В школу всегда являлся набриолиненный и при полном параде, воображал, будто все девчонки от него без ума. Мне стало противно из-за того, что Бобби трогал папино тело.
Мы допили кофе, Гарди помыла чашки и пошла одеваться. Услышав, что мама тоже встает, я направился в гостиную, взял какой-то журнал. На улице начался мелкий дождик.