Дома стояла Тишина. На этот раз она не пряталась и не расползалась. Это была жирная мрачная штука, находившаяся посреди комнаты, так что Тим почти мог ее видеть. Он посмотрел в окно на дождевые капли, стекавшие по стеклу. Скоро вернется загорелая за время отпуска мама. Она должна за ним заехать.
Дедушка разгадывал кроссворд. На кончике носа сидели очки для чтения, на пальце поблескивало обручальное кольцо. Со времени возвращения с пляжа они о кольце не говорили. К морю больше не ездили. Сидели дома вместе с Тишиной.
Тим сделал глубокий вдох.
Дедушка, насчет богла
Тот поднял газету так, что его совсем стало не видно.
Если богл взял что-либо у тебя, а ты взял
Ну, хватит об этом. Дедушка выпустил газету, которая с шелестом упала на пол. Хватит. Через мгновение он смягчился и чуть улыбнулся.
Но, дедушка
Это всего лишь сказка, Тим, сказал он, поднял с пола газету и, близко поднеся к глазам, продолжал читать.
Всего лишь сказка.
Тим думал о лице, которое видел на поверхности воды, о его жестокой усмешке, о шепотке и смехе у себя за спиной. Он крепко закрыл глаза. Дедушка, конечно, прав: такого не бывает. Это всего лишь сказка, Тиму повезло, он нашел кольцо, только и всего.
Это правда, дружок. Каждое слово истинная божья правда.
Тим вспомнил охотников за окаменелостями, пробиравшихся у подножия утеса, которые, вернувшись к машине, обнаружили, что колпаки сняты. Вероятно, они тоже слышали странный шепот, их пощипывал кто-то невидимый, вещи пропадали из карманов и уже больше не возвращаются.
Тим знал: его простили. Но он знал, что старик никогда не забудет, как не может забыть лица своей покойной жены. Это нечто присутствовало, неощутимое, извивающееся.
«У меня, подумал Тим. Ты должен был взять что-нибудь у меня».
Глядя на дедушку, погруженного в чтение газеты, на эту морщину, появившуюся у него на переносице, Тим ясно понял, что сделал богл.
Пастушеская сделкаСтивен Галлахер
Представьте себе меня на старом пароходике типа Клайд-Пафферс, который развозит товары по островам, я плыву на нем к новому месту работы. 1947 год, со времени окончания войны прошло всего два года. Я молодой врач с небольшим пока опытом практики. Представьте себе неспокойное море, палубу, которая вздымается на каждой волне и потом проваливается, и течение поперек курса судна, которое изо всех сил старается не дать нам подойти к острову. Перед отправлением мне посоветовали основательно позавтракать, это будто бы лучшее средство от морской болезни. Я последовал совету и теперь изо всех сил старался удержать завтрак в желудке.
Это почти удалось. Помогло мне в этом затишье, наступившее совершенно неожиданно, когда судно вошло в бухту. Я подбежал к борту и, боюсь, выплеснул из себя не только съеденное. Стоявшие на пирсе имели возможность наблюдать замечательное зрелище: новый доктор, вцепившийся в фальшборт, чайки кружат за кормой в поисках плавающего угощения.
У сходней меня встретил местный констебль в форме, человек примерно в возрасте моего отца, словно вырубленный из кремня и, судя по виду, считавший хорошее настроение недостатком, в котором его самого нельзя было упрекнуть.
Манро Спенс? Доктор Манро Спенс?
Да, это я, сказал я.
Вы не осмотрите доктора Лофтона до отправления? Мы отправим его на большую землю обратным рейсом. Дорога сюда далась ему нелегко.
О моем багаже было кому позаботиться, поэтому я пошел за констеблем в дом начальника порта, стоявший в начале пирса, каменное здание, массивное и солидное. Доктора Лофтона мы застали в гостиной, находившейся за конторой. Он сидел с пледом на коленях в кресле у камина, положив ноги на табуретку. С ним была одна из его медсестер, коренастая рыжеволосая девушка, самое большее, лет двадцати.
Доктор Лофтон, я начал я.
Знаю, приехали мне на смену, сказал он. Давайте поскорее с этим покончим.
Я проверил пульс, миндалины, послушал сердце и легкие и обнаружил признаки цианоза. Мой осмотр вряд ли требовался: доктор Лофтон уже сам поставил себе диагноз и затребовал перевода. Это был медик старой школы, учившийся в Эдинбурге, и я мог не сомневаться: раз «держаться» он больше не собирался, с ним что-то действительно серьезное. Он мог не обращать внимания на боли и прочее, но как единственный врач на острове не мог рисковать: если бы его состояние ухудшилось, здешние жители остались бы без медицинской помощи.
Я спросил его о болях в груди. Он не дал прямого ответа, но я все понял по выражению лица.
Я бы советовал лететь на самолете, сказал я.
Это вы ради меня или ради себя советуете? спросил он. Считаете мой случай тяжелым. Вы бы видели свой цвет лица. Затем, немного смягчившись, сказал: Самолеты для срочных случаев, а мне-то какой смысл?
Поедете с мистером Лофтоном? спросил я медсестру.
Да, сказала она. У меня там тетя, смогу остановиться у нее. Вернусь утренним пароходом.
Два человека из команды Паффера ждали, чтобы отнести доктора на борт. Мы расступились, чтобы они могли поднять его вместе с креслом. Пока они становились, Лофтон сказал мне:
Постарайтесь никого тут не укокошить в первую неделю, не то меня вернут сюда на следующий же день.
Меня назначили его временным заместителем. Так считалось. Но мы оба понимали, что он не вернется. И почти наверняка последний раз увидит этот остров за кормой парохода.
Протиснув кресло с Лофтоном в дверной проем, моряки, по-видимому, без особых усилий понесли его к пароходу. На пирсе собралась кучка местных жителей, чтобы пожелать ему счастливого пути.
Мы с медсестрой пошли за моряками и Лофтоном.
Как прикажете вас называть? спросил я ее.
Медсестра Керквуд, сказала она. Рози.
Манро, представился я. У вас островной акцент, Рози?
У вас чуткое ухо, доктор Спенс, сказала она.
Она проследила за тем, как доктора Лофтона устроили в каюте на палубе, и не постеснялась командовать мужчинами, когда другая на ее месте ограничилась бы предложениями и просьбами. Прирожденная матрона, подобных ей я не встречал. Просоленные моряки слушались ее без возражений.
Когда все было сделано так, как того требовала сестра Керквуд, Лофтон сказал мне:
Истории болезни последних больных у меня на столе. Теперь это ваш стол.
Они не успеют соскучиться, доктор, а вы уж вернетесь, сказала сестра Керквуд. Лофтон оставил это замечание без ответа.
Они хорошие люди, сказал он мне. Уж вы за ними тут присмотрите.
Отдали концы. Сходни, по которым я шел на пирс, вытащили буквально у меня из-под ног. Я секунду помедлил, собрался с духом и вежливо кивнул в ответ на любопытные взгляды жителей, пришедших проводить пароход. Привезенный сегодня груз сложили на пирсе, своих чемоданов тут я не увидел и пошел их искать. Муди, водитель и мастер на все руки из местной больницы, ждал возле полевой машины «Скорой помощи», доставшейся острову от военных. Он болтал с другим человеком, который при моем приближении пожелал хорошего дня и ушел.
Далеко ехать? спросил я, сев в кабину.
Так точно, сказал Муди.
Десять минут? Час? Полчаса?
Так точно, сказал он, закончив один из длиннейших наших с ним диалогов.
Благодаря небольшому размеру острова и хорошей бетонной дороге, оставленной военными, ехали мы чуть больше двадцати минут. Других машин не видели, сбавляли скорость, лишь чтобы пропустить иногда попадавшихся на дороге безразличных овец. В мирное время на острове занимались овцеводством ради получения шерсти, прядением и добычей омаров. В военное местные жители служили преимущественно корректировщиками, артиллеристами и королевскими инженерами. Потом на острове возник лагерь для итальянских военнопленных. Их замаскированный медицинский блок передали медицинской службе Северной Шотландии и Островов после пожара, уничтожившего коттедж островной больницы. По дороге к этому блоку мы проехали все еще действующую взлетно-посадочную полосу, хотя сторожка у ворот аэродрома и диспетчерская башня пустовали.
Бывшая больница для военнопленных представляла собой бетонное здание с прилегающими к нему деревянными бараками. Итальянцы проложили дорожки и разбили сад, но сейчас он совсем зарос. Я оставил свои вещи на Муди и пошел искать старшую медсестру.
Старшая медсестра Гарсон смерила меня взглядом. По-видимому, я произвел на нее не слишком благоприятное впечатление, но она обращалась ко мне, добавляя слово «доктор», и обошла со мною всю больницу, рассказывая об обязанностях сотрудников. Именно тогда я узнал имя моего водителя. Познакомился с персоналом помимо миссис Муди, которая служила поварихой, экономкой и островной повитухой.
У нас одна палата на шесть коек, сказала сестра Гарсон. В ней мужчины, женщины в офицерских квартирах. По две в комнате.
Сколько пациентов на настоящий момент?
На сегодняшнее утро всего один. Старый Джон Петри. Лег сюда умирать, деловито проговорила она, и последняя фраза меня неприятно поразила.
Я его сейчас посмотрю, сказал я.
Старому Джону Петри было восемьдесят пять или восемьдесят семь, более точно определить по бумагам не представлялось возможным. Род знятий пастух. Родни нет на острове такое встречается редко. Он вел суровую жизнь на открытом воздухе, но суровость жизни не гарантирует бессмертия тела. Он так исхудал, что мог затеряться в койке. Доктор Лофтон никакого конкретного заболевания у него не нашел. Один из моих учителей поставил бы Петри диагноз СМДР: слишком много дней рождений. Петри нашли в доме на ферме, он лежал один едва живой от голода, не мог подняться. Я представился ему. В глазах у него теплилась жизнь, но признаков ее присутствия в других частях тела я почти не обнаружил.
Все устроилось. Миссис Муди будет приносить мне ужин, так мне сказали. Но если она на родах, обо мне будет заботиться мать Рози Керквуд, которая приедет на велосипеде из города.
В студенческие годы весь мой опыт в акушерстве сводился, главным образом, к тому, чтобы не путаться под ногами у акушерки. Старшая сестра Гарсон сказала:
Рожают здесь обычно на дому в присутствии повитухи. В случае осложнений она вас позовет. Но такое случается редко. Может быть, захотите поговорить с миссис Таллок, пока она не ушла домой. Она в воскресенье родила мертвого.
А где ее найти? спросил я.
Дверь палаты миссис Таллок в женском крыле была закрыта, в коридоре ждал муж.
Переодевается, объяснил он.
Томас, это доктор Спенс. Приехал на смену доктору Лофтону, сказала сестра Гарсон и оставила нас наедине.
Томас Таллок, молодой человек примерно моего возраста, но гораздо более мужественный, был в потертом костюме из всепогодного твида, который выглядел так, будто отслужил нескольким поколениям владельцев. Темная борода, голубые глаза. Внешность, которая, насколько я понимаю, нравится женщинам. Но мне он сначала показался похожим на большеглазого колли. Что тут скажешь? Я люблю собак.
Как чувствует себя ваша жена? спросил я.
Мне трудно сказать, ответил он. Она мало говорит. Затем, когда сестра Гарсон отошла настолько, что уже не могла его услышать, он понизил голос и сказал: Кто это был?
О ком вы? не понял я.
Ребенок. Это был мальчик или девочка?
Понятия не имею.
Никто не говорит. Дейзи не удалось ее даже увидеть. Просто сказали: у вас ребенок мертворожденный, переживите это, у вас еще другие родятся.
Ее первенец?
Он кивнул.
Я попытался представить себе, кто бы тут мог предложить ей такое утешение. Пожалуй, всякий. Таков был подход в то время. Смерть ребенка перестала быть обычным явлением, как в старые времена, но прежнее отношение к ней пока сохранялось.
А как вы себя чувствуете? спросил я.
Таллок пожал плечами.
Природа, что поделаешь, сказал он. Но даже овца не оставляет мертвого ягненка. Джон Петри теперь умирает?
Не могу сказать. А почему вы спрашиваете?
Я смотрю за его овцами и собакой. Собака не сидит на месте, убегает.
В это время дверь отворилась, и к нам вышла миссис Таллок Дейзи в полном соответствии со своим именем, смятый цветок. Бледная, белокурая, маленького роста, она едва доставала мужу до плеча. Я подумал, что она слышала наши голоса, и надеялся, что и весь разговор.
Миссис Таллок, сказал я. Меня зовут доктор Спенс. Вы уверены, что чувствуете себя настолько хорошо, чтобы выписаться?
Да, спасибо, доктор, сказала она почти шепотом. Издалека эту взрослую замужнюю женщину можно было принять за шестнадцатилетнюю девочку.
Я посмотрел на Таллока и сказал:
Как вы доберетесь до дому?
На машине «Скорой помощи», нам сказали, подвезут, сказал он не совсем уверенно. Или дойдем до остановки почтового автобуса.
Давайте я поговорю с мистером Муди, сказал я.
Муди, по-видимому, ничего не знал о том, что Таллоков обещали подвезти, и особого энтузиазма не выказал. Настаивать, имея дело с человеком, который мне в отцы годился, было неловко, но дать слабину сейчас значило бы сильно осложнить наши отношения в будущем.
Я не позволю женщине в положении миссис Таллок ловить машину на пустоши. Садитесь за руль, мистер Муди.
Рядом с полевой машиной «Скорой помощи» я увидел разбитый «Райли-Роудстер», отслуживший уже не меньше двенадцати лет. Старая машина Лофтона, которой мог пользоваться и я.
Пока Таллоки садились в «Скорую помощь», я сказал, обращаясь к Дейзи:
Я зайду осмотреть вас через день-другой, и затем, обращаясь к ее мужу: Посмотрю, может быть, мне удастся ответить на ваш вопрос.
В кабинете меня ожидала картотека моего предшественника. Истории болезни пациентов, обращавшихся в последние полгода, он оставил на столе, и это была лишь верхушка айсберга. Со временем мне предстояло ознакомиться с историями всех жителей острова, а их насчитывалось полторы тысячи душ. Большая ответственность для одного медика, но штатных врачей не хватало. Хотя война закончилась, военных медиков демобилизовали в последнюю очередь.
Я погрузился в чтение. Прошедшая зима была особенно суровой, несколько человек умерли от воспаления легких, многие ломали конечности при падениях на обледеневших дорогах. Я прочел о рыбаках, получивших обморожения, и о трехлетнем мальчике, оглохшем после кори. Двух больных отправили на большую землю для хирургических операций, одну срочную аппендиктомию успешно провел в больничной операционной сам Лофтон.
Я понимал, что предстоит заслужить уважение островитян.
С начала октября на острове родилось десять человек. Это довольно много, жизнь здесь зависит от прироста населения. Большинство детей благополучно росли, одна семья уехала. Миссис Флет родила седьмого ребенка без осложнений. Но была и Дейзи Таллок.
Я просмотрел ее историю болезни. Лофтон сделал записи всего несколько дней назад, они были неполны. Он писал трясущейся рукой, и я подумал, что на исход родов могло повлиять его состояние. Не его ошибка, а то, что его позвали через тридцать шесть часов с момента начала схваток у Дейзи. Может быть, повитуха вызвала его слишком поздно. Ко времени его вмешательства сердцебиение у плода уже не прослушивалось, и родоразрешение было возможно лишь при помощи щипцов.
Я совсем забыл о времени, так что совершенно не ожидал появления миссис Муди с подносом.
Не вставайте, доктор, сказала она. Я вам чай принесла.
Я положил историю болезни на стол корешком вверх и отодвинул назад стул. Для одного дня, пожалуй, достаточно.
Мертворожденный ребенок Таллоков. Это был мальчик или девочка?
Этим занимался доктор Лофтон, ответила миссис Муди. Меня там не было, я не видела. Теперь это уже не важно, ведь верно?
Мертворожденных следует регистрировать, сказал я.
Как прикажете, доктор.
Таков закон, миссис Муди. Как поступили с трупом?
Он в убежище. Ждет гробовщика. Это у нас самое холодное место. Гробовщик заберет его перед следующими похоронами.
Я поел, оставил поднос с посудой миссис Муди и вышел к убежищу. Мне просто хотелось удовлетворить любопытство Таллоков. Не зная пола мертвого ребенка, я не мог закончить оформление документов. В те времена тела мертворожденных часто хоронили вместе со взрослыми женщинами, которые не приходились ребенку родней.
Убежище от воздушных налетов представляло собой бункер, расположенный между больницей и аэродромом, и теперь использовалось как хранилище. Говоря «хранилище», я имею в виду, что оно предназначалось для всего от мыла и рулонов туалетной бумаги до недавно умерших. Там было несколько помещений, большая часть которых располагалась под невысокой, поросшей травой насыпью. Снаружи были видны лишь вентиляционная труба и выложенный кирпичом пандус, ведший к двери в торце убежища. На двери висел гигантский замок, ключа от которого не было.