И он решил выдать тебе ещё денег?
Да, господин, улыбался брат Семион. Восемь сотен серебром и вексель на тысячу четыреста монет. Он говорит, что его вексель примет любой банкир или меняла в Малене.
Кавалер молчал. Думал.
Епископ очень верит, что вы сможете сделать то дело, на которое вас благословил архиепископ. Заговорщицки тихо добавил брат Семион.
Волков покосился на него с заметной неприязнью и спросил с тем же чувством:
И тебе что, известно, что это за дело?
Известно, господин, известно. Кивал монах и тихо продолжал. Знаю, что велено вам не допустить дружбы герцога и кантонов еретических. И не допустить сближения герцога и короля. И за то вам не только Святая Матерь Церковь благодарна будет, но и сам император. И мне наказано быть вам опорой и поддержкой.
Уже стемнело, ламп на балконе было мало, а свет из зала почти не попадал сюда, только музыка долетала из открытых дверей.
А ещё тебе наказано следить за мной, сказал Волков, пытаясь разглядеть лицо монаха в сумерках.
Но монах не собирался лукавить:
Конечно, приказано, сразу согласился он, и аббат Илларион просил писать о вас ему в Ланн, и епископ Малена просил сообщать ему о вас. Вы всех интересуете, чего ж тут удивляться? Но я вам что скажу, писать я им буду то, что мы с вами сами решим написать
Волоков не очень верил ему, уж больно хитер был этот человек. Мало того, что брат Семион был большой плут, так ещё теперь и следить за ним приставлен, следить да подталкивать. А ведь он всё ещё так и не решил, что ему делать. Может, он и не захочет затевать распри с соседями. Может, он надумает жить тихо и незаметно. А теперь что? Как теперь ему не начать распри, если к нему отныне будет этот плут вечно приставлен.
А плут словно мысли его опять услышал и сказал:
Я скажу вам, господин, что для меня вы лучше всех святых отцов, в Фёрнебурге вы мне другом были, а им я всегда слугой был.
Волков поморщился от этих слов хитрого попа. Всё равно не верил он пройдохе. Но этого хитрого монаха лучше было держать при себе и делать вид, что доверяешь ему.
Ладно, сказал кавалер. При мне будь. Но имей в виду, в земле моей, кажется, рыщет оборотень, он сделал многозначительную паузу, ты уж служи мне честно, а то не дай Бог, найдут тебя в овраге с растерзанным чревом или и вовсе не найдут.
Вы во мне не разочаруетесь, господин, заверил его брат Семион.
Ох, ушлый был монах. За ним глаза да глаз был нужен.
А бал гремел музыкой, Волков вернулся в зал, а там духота страшная, уже и окна открыты, но сотни свечей горят, десятки людей танцуют. Он стал у стены, и как ураган на него налетела Брунхильда. Глаза горят, щёки пылают, вином пахнет. Подбежала, обняла:
Ах, где же вы были, я уже четыре танца станцевала, а вас всё не видела. Она обмахивал себя рукой. Господи, как мне жарко, человек, человек вина со льдом мне!
Может, хватит тебе? Спросил Волков, ловя на себе взгляды людей. Может, поедем к себе?
Хватит? Воскликнула красавица. Бал только начался. А у меня пять танцев наперёд расписаны. Она зашептала ему на ухо. А сейчас Следующий танец я с графом танцую.
Волоков на мгновение задумался. Он смотрел в тёмно-синие, а в темноте так почти сиреневые глаза этой красивой и молодой женщины и принимал решение, и решение это было для него непростым. Кажется, он начинал понимать, что прощается с ней.
Волков полез в свой кошель и достал оттуда склянку. Тот самый красивый флакон, что забрал он у Агнес. Он не без усилия откупорил флакон и всего пол капли капнул себе на палец.
Что это? Спросила Брунхильда, отпивая холодного вина.
Благовония, ответил он и одним движением эту каплю растёр по её горлу. Иди, танцуй, только не умори этого старого хрыча.
Бал кончился едва ли не к полночи. Элеонора Августа давно попрощалась с Волковым и ушла спать, а Брунхильда всё танцевала и танцевала, меняя кавалеров. И между танцами граф не отходил от неё, как, впрочем, и другие мужчины. На зависть всем госпожам, сегодня королевой бала крестьянка, дочь содержателя харчевни и блудная девка. А он сидел на стуле возле стены, смотрел на танцы, пил вино и только ходил по нужде от этих вин, но почти не пьянел.
А когда всё закончилось, он забрал уставшую подругу и поехал к своему шатру. Они ехали под небом, засыпанным тысячами звёзд.
И она была счастлива, валялась на перинах в своей телеге, и всё болтала, даже не ругала Сыча, когда тот направлял телегу в ямы. А он ехал на своём коне рядом, всё молчал и слушал её. Молчал и слушал.
А когда они приехали и вошли в шатёр, так она разделась быстрее него и сама стала к нему ластиться. Дышала на него вином и страстью, обнимая его и целуя. А руки у неё сильные, груди тяжёлые, губы горячие, лоно жаждущее. И было в ней любви столько, что хватило бы на трёх других женщин. И хоть устал он в тот вечер, но как в волосы её попал, то будто в волны окунулся, что сил придали. Как запах её вдохнул, почуял, так стал он её брать и об усталости уже не думал. Хоть и нога у него болела, так он позабыл про боль. И брал её, и брал, не мог уняться очень долго. Откуда только силы брались?
Глава 8
Господин мой, щурилась Брунхильда на ночник, что же вам не спится, петухи только проорали. Темень ещё. И тут же охнула. Ох, как голова болит. Словно в ней колокол бьёт.
Спи, ухмыльнулся Волков. Он погладил её по роскошному заду, что не был прикрыт одеялом, и вышел из шатра. Максимилиан, Сыч, где вода? Мыться подавайте.
Едва всходило солнце, ехали они в замок. Волков не забывал свои обещания. Он ехал поговорить с графом по делу Брюнхвальда.
А во дворе замка уже суета, второй день турнира, распорядители готовятся, слугам дают распоряжения.
Он думал, что может застать графа, пока тот не уехал на арену, и еле успел. В приёмной графа уже толпились люди, то и дело слуга просил кого-то из них пройти в кабинет.
Доложи, что Эшбахт просит аудиенции, сказал Волков слуге, когда тот выпускал очередного посетителя.
Слуга кивнул, закрыл дверь, и почти сразу дверь снова открылась, из кабинета тут же вышел граф. Он был румян и бодр.
Эшбахт, друг мой, здравствуйте! Раскрыв объятия, он сразу пошёл к кавалеру и обнял его, словно год не видел. Что привело вас ко мне в столь ранний час?
Дело моего друга, моего офицера.
Пойдёмте, пойдёмте. Сейчас вы мне всё расскажите.
Они уселись за стол, тут же на стол лакеи поставили закуски, холодное мясо, молоко с мёдом.
Угощайтесь и рассказывайте. Говорил граф с удивительным вниманием.
Волков угощался, рассказывал и, честно говоря, не думал о том, отчего граф к нему так благоволит. Он принимал это за природное радушие графа.
Но в процессе рассказа лицо графа менялось. От абсолютного радушия до гримасы сожаления. Ещё не закончив рассказ о делах Брюнхвальда, кавалер понял, что граф не поможет ему, и оказался прав:
Друг мой, с сожалением начал фон Мален, как это ни прискорбно, но на дела городские влияние моё весьма ограничено. Я не могу влиять на городские гильдии. Да, все эти мерзавцы из городского консулата то и дело стоят у меня в приёмной, но как только пытаюсь сделать что-то в городе, так они как цепные псы кидаются на меня и суют мне под нос Хартию Вольного города, подписанную ещё моим дедом. Хорошо бы их всех перевешать, да всё руки не доходят.
Значит, моему другу всё-таки придётся платить гильдии молочников и сыроваров, чтобы торговать своим сыром в городе? Подвёл итог их беседы Волков.
Граф задумался на секунду, потом улыбнулся и сказал:
Знаете что? Мы этим сквалыгам подложим небольшую свинью.
Мои земли доходят до города, прямо до восточных ворот. В землях своих я сам себе глава гильдии, пусть ваш друг ставит лавку в пятидесяти шагах от восточных ворот, там у меня стоит трактир, так вот, пусть прямо за трактиром ставит. И пусть там торгует своим сыром. Если сыр у него хорошо, как вы говорите, и цена будет достойна, то уж людишки как-нибудь дойдут до него.
Спасибо вам, граф, сказал Волков, а сыр у него отличный, он привёз вам воз сыра на пробу. А как же ему благодарить вас?
Ах, да пусть хоть двенадцать талеров в год платит для порядка. Отмахнулся граф и тут же забыл это дело, словно его волновало что-то другое, а дело про сыр было лишь помехой для этого. Эшбахт, как вы считаете, понравился ли вашей сестер вчерашний бал? Говорила ли она что-нибудь про него?
Так это был первый бал в её жизни, она о нём всю дорогу только и говорила.
Тут пришёл слуга и что-то шепнул на ухо графу.
Господи, да неужели нельзя без меня этот вопрос решить?! Распорядись, чтобы повара сами рассчитались! Раздражённо говорил тот и, когда слуга быстро ушел, продолжил. Извините, друг мой. Сами понимаете, много гостеймного хлопот.
Волков понимающе кивал головой.
Значит, говорила? То ли задумчиво, то ли осторожно продолжал фон Мален. Она вчера много танцевала, кажется.
По-моему, все танцы, вспомнил Волков.
Да-да. Говорил граф. Все танцы. Все танцы. Друг мой, а нет ли у неё женихов, не обручена ли она с кем-нибудь? Может, сватается к ней кто?
Так до вчерашнего дня её не знал никто, отвечал ему кавалер. А теперь, думаю, палками придётся женихов от неё отгонять, вчера вокруг неё коршунами кружили.
Именно, именно коршунами, говорил граф с чувством. И вы гоните их палками, гоните, сейчас молодые люди такие неприличные, что к честной девице таких близко подпускать нельзя. Повесы. Он чуть помолчал. Ну, а за рукой вашей сестры к вам ещё никто не обращался?
Пока нет, сказал кавалер. Но думаю, что ждать мне недолго.
Да-да, и мне так кажется. Соглашался граф и тут же оживился. Друг мой, завтра все разъедутся, а вы оставайтесь с сестрой. Тут будет тихо и хорошо. И мы с вами поедем на охоту.
Вот только охоты Волову не хватало. Он и так не мог больше пары часов в седле сидеть, это по хорошей дороге, не торопясь. А на охоте вскачь да по полям и оврагам ему ногу через пятнадцать минут выкрутит так, что захочет он остановиться.
Нет, господин граф, никак сие не возможно. Отвечал он. Дел премного.
Кабана завтра затравим, уговаривал граф, а после, дня через два, егеря оленя выгонят, поедем на оленя!
Нет-нет, граф, никак, никак такое невозможно, дела заставляют сегодня до вечера же отъехать. С видимым сожалением говорил кавалер.
До вечера? С сожалением спрашивал граф.
Чтобы дотемна быть у себя. Разводил Волков руками.
Но я могу рассчитывать, что увижу вас у себя в гостях, может, на следующей неделе? Или хоть через две?
Для меня то будет большая честь, граф, большая честь. Но о том мы договоримся после.
Поле этого Волков ушёл от заметно расстроенного графа. Он шёл по длинному балкону, спускался по лестницам и думал. Думал он о графе и Брунхильде, о себе и о деле, что затевал. И ничего придумать не мог, понимал только, что запутывается всё больше.
От этих раздумий его отвлёк брат Семион, он встретил кавалера внизу, во дворе, у коновязи.
Господин, как хорошо, что я нашёл вас, обрадовался монах, а не то пришлось бы искать ваш шатёр. Хотя ваш шатёр так знаменит, что найти его было бы легко.
Мой шатёр знаменит? Мрачно спросил Волоков, уставившись на монаха. И чем же?
Да помилуйте, все только и говорят, что о вашем шатре. Да и о вас.
Обо мне говорят? И что говорят? Волков остановился и уставился на брата Семиона, ожидая ответа.
Так и говорят, что шатёр ваш раскошен и что этот шатёр вы то ли украли, то ли отняли у какого-то знаменитого рыцаря.
Украл? Я взял его с боем!
Я-то это знаю, но люди не все готовы верить в это, а ещё говорят про ваш доспех. Говорят, что даже у графа такого нет. И что своих людей вы привели, заплатив им, что это не ваши люди и что случись нужда, так они при вас не будут.
А ещё что? Спросил кавалер, у него и так настроение было нерадостным, а тут такие приятные слухи до него дошли.
И все судачат о графе и госпоже Брунхильде.
Ну, что говорят?
Говорят, что вы её специально графу подсунули, чтобы вскружить ему голову.
Волков усмехнулся. Может, сплетники были и недалеки от истины.
Он ещё и сам, правда, не решил, насколько они были недалеки.
Говорят, что граф не танцевал лет двадцать уже, продолжал монах, а вчера так он на три или четыре танца с ней выходил.
А ещё говорят, что два молодых господина повздорили из-за госпожи Брунхильды, из-за очереди на танец с нею.
Тут Волков поглядел на него скорее удивлённо. Да, он не сомневался, что Брунхильда прекрасна. Уж ему бы этого не знать, он-то видел её во всей красе. Но что бы её успех был так очевиден и ярок Что бы до ссор из-за танца! Ведь на балу были и другие красивые и молодые дамы. Он отметил для себя двух как минимум. И, не обращая внимания на всё ещё что-то говорившего монаха, он машинально полез в кошель и достал из него маленький красивый флакон. Оглядел и его. Ничего удивительно, резной флакон из чистого белого стекла, в таких флаконах дамы носят благовония. Может, всё дело в этом Неужто Агнес и вправду так искусна?
А что это, господин? Спросил брат Семион, заметив флакон.
Ничего, ответил кавалер и спрятал флакон. Пошли, в бальной зале ставят столы, надо позавтракать.
Господин, сразу стал серьёзен монах, после завтрака нужно нам с вами ехать в Мален без промедления.
Зачем ещё? Удивился кавалер.
Епископ на заре уже туда отъехал, нам за ним надо спешить.
Волков смотрел на него, не понимая, к чему ему ехать в Мален да ещё и торопиться, и тот пояснял:
Деньги, господин, деньги ждут нас. Две тысячи двести талеров, что обещал нам епископ на кирху. Нужно забрать их, пока старик не передумал, или не забыл, или, прости Господи, не умер. Куй железо, пака горячо!
Монах был прав, никакой бал и никакой турнир не стоил двух тысяч двухсот талеров.
Да, сказал волков, подумав, да, поедем немедля, как только поедим.
Но не довелось им позавтракать. Едва повернулись они, чтобы двинуться к обеденной зале, так перед ним встал важный господин, то был, кажется, канцлер графа, он важно и с поклоном произнёс:
Кавалер и господин Эшбахт, Девятый граф Теодор Иоганн фон Мален просят вас уделить им время для важного разговора.
И когда же граф желает говорить со мной? Пытаясь скрыть удивление, спросил кавалер.
Коли будет вам угодно, то немедля.
Я готов говорить сейчас. Сказал Волков, обернувшись к монаху, и добавил. Со мной иди.
Он шёл и гадал, что за серьёзный разговор затеял молодой граф.
И, признаться, он тревожился. Если старик граф казался ему дружелюбным и радушным, то старший сын совсем таким не казался. Был он на вид жесток и, кажется, умен. Глаз у него был холоден и внимателен. А ещё был он немногословен и умерен в вине. Это Волков заметил на пиру. О чём этот человек хотел с ним говорить? Уж не о вчерашних ли танцах Брунхильды?
Канцлер провел его в небольшую и светлую комнату, там оказались дамы. Одна из них была полная и важная, но незнакомая ему, а так же там была Элеонора Августа фон Мален и её спутница, та, что была на турнире, кажется, звали её Бригитт. Кавалер обрадовался знакомым лицам. Думал, что Элеонора подойдёт поздороваться к нему, вчера так она и руку его брала при всех, и за столом с ним смеялась, как будто друг он её старый. А тут потупила глаза и присела так низко, будто хотела на пол сесть. И глаз на него так и подняла. И Бригитт тоже присела, только дородная дама ему вежливо улыбалась и что-то пробурчала в приветствие.
Кавалер, прошу вас, сюда, сам открыл дверь канцлер и пропустил Волкова в роскошный кабинет с большим столом. Монах прошёл за ним, а уж после и сам канцлер вошёл внутрь, затворив за собой дверь.
Там их ждал молодой граф и, слава Богу, он радушно улыбался Волкову. Значит, разговор их будет не столь неприятен, как поначалу думал Волков.
Друг мой, садитесь, предложил граф.
Глава 9
Волков и брат Семион уселись на одной стороне стола, сам граф, канцлер и ещё один человек сели напротив. Третей человек со стороны графа был учёным или юристом. Или ещё кем-то из тех людей, у которых пальцы всегда темны от чернил.
Уж простите меня, что с утра прошу у вас времени для дела, но думаю, что сие и для вас может быть важно, начал хозяин. Он указал на человека с грязными пальцами. Это секретарь коллегии адвокатов Малена, Нотариус Броденс. Он с моего и, конечно же, вашего соизволения будет делать записи, вы не возражаете?
Отчего же мне возражать, всё ещё недоумевал Волков. Или против меня затевается тяжба?
Избавь Бог, что вы, кавалер, никто не осмелился приглашать человека в гости, что затеять тяжбу. Но вопрос, о котором пойдёт речь дальше, весьма щепетилен. И требует он того, что бы был при разговоре юрист и документ был составлен по всем правилам.