...Холод злой,отозвался капитан.Проходите.
Через открытый бок лошади вползли лейтенант и капрал.
Вам на смену, сэр,сказал лейтенант.
Не завидую вам,отозвался капитан.Разве что вы выросли в Будапеште.
Опять неопознаваемая болтовня?спросил младший офицер.
Точно.
Ну, надеюсь, кто-нибудь в штабе скоро его попробует,сказал лейтенант.
Надеюсь.
Ну, я попробую. Спокойной ночи, сэр.
Отлично. Пусть вам повезет больше, чем мне.Он повернулся к Томми:Идем, рядовой.
Есть, сэр!
Они проползли тридцать футов или около того до первой траншеипо косой, что удлиняло путь, и оказались под проволочным заграждением прежде, чем их заметили часовые.
Томми сразу же отправился в свое убежище под прикрытием стенки из мешков с песком. Часовой кивнул ему, остальные спали, сраженные крайней усталостью, как будто были из гипса, вроде того поста.
Томми завернулся в свое промерзшее одеяло и провалился в неспокойный сон.
Утренняя боевая тревога!проорал сержант, пнув его в подошву левого ботинка.
Томми проснулся мгновенно, как привык в первые несколько недель на войне.
Утренняя боевая тревога была одним из бесполезнейших занятий в армии. Ее ввели по тем соображениям, что на рассвете солнце бьет прямо в глаза солдатам из британских и французских окопов, так что гансы смогут воспользоваться этим и устроить внезапное наступление через ничейную полосу, застав англичан врасплох. (По этой же причине в немецких окопах объявляли вечернюю боевую тревогуна случай, если британцы пойдут в наступление из-под закатного солнца.) Поскольку никто никогда не пытался атаковать через оплетенную колючкой и заминированную ничейную полосу иначе как после жесточайшего артиллерийского обстрела, когда часами (а порой и сутками) с неба валились снаряды, утренняя тревога была попросту показухой, пережитком ранних дней Великой войны.
Другой причиной абсолютной бесполезности этого мероприятия было то, что линия окопов, протянувшаяся от Ла-Манша до Швейцарии, образовывала выступ, так что британские окопы смотрели больше на север, нежели на восток, и солнце, вместо того чтоб бить им в глаза, всего лишь вяло заглядывало под поля шлемов где-то справа. Если бы гансы решились на открытое наступление, солнце бы подсветило их справа, превратив в великолепные мишени.
Но утренняя боевая тревога поддерживалась силой традиции и тупости, когда Великая война перешла от войны тактики и мобильности к войне на износ и застряла в мертвой точке. В этой точке фронт переместился с 1915 года едва ли на сотню ярдов, с какой стороны ни посмотри.
Старший брат Тома Фред погиб год назад в первый же день наступления на Сомме, когда в последний раз что-то и в самом деле двигалось, а произошло оно в пятидесяти милях северней по линии фронта.
Томми стоял на стрелковой ступени парапета и целился в никуда сквозь проем между мешками с песком. Справа и слева от него все делали то же самое.
Может быть, какой-нибудь снайпер гансов однажды воспользуется шансом пристреляться к их позициям. Немецкие мешки с песком представляли собой дикую смесь разных расцветок и навалены были как попало вдоль валов. Издалека они образовывали какой-то рваный узор, а тени скрывали любой разрыв между ними, так что огневые амбразуры непросто вычислить. Английские же мешки были все одинаковые, а амбразуры так и бросались в глаза, будто нарывы на пальцах, на что солдаты часто указывали своим офицерам.
Как по заказу, раздался звон разбитого стекла и визг рикошетящей пули. Лейтенант отшвырнул перископ, словно укусившую его гадюку.
Черт подери!выкрикнул он. Затем обернулся к своему денщику:Реквизируй еще один на полковом складе.Разбитый перископ лежал у стены окопа, его верх и внутреннее зеркало отстрелил какой-то остроглазый ганс. Денщик ушел по диагональному окопу, который вел к резервной линии окопов.
Могло быть хуже,спокойно сказал кто-то.Могли бы и башку отстрелить.
Юмор, пусть и самый скверный, находил себе место везде.
Обычно каждая сторона во время этих тревог вела себя с противником вежливо. И после, во время зав трака и ужина. Нехорошо ронять снаряд на человека, который только что сунул в рот свою порцию фасолибедняга может подавиться.
Днем отдыхали, насколько это было возможно. Конечно, порой гоняли за оружием или боеприпасами, или едой но такое случалось сравнительно редко: сержанты помнили, кто последний раз ходил в наряд, и не дергали слишком часто. Днем при возили почту, если она была, потом обедали, время от времени проверяли экипировку. Но в основном люди спали, если что-то не заставляло их бодрствовать.
Раз в месяц каждое подразделение отводили на вторую линию, где люди тоже в основном спали, сколько могли, и каждую третью неделюв резервные окопы, далеко в тыл, где можно было побыть чем-то более чем солдат, постирать одежду, а заодно и самому избавиться от грязи и вшей.
В резервных окопах можно было ненадолго избавиться от войны с ее рутиной. Можно было почитать серьезно, а не урывками, как приходилось в окопах первой и второй линий. Можно было съесть и выпить что-то помимо консервов и галет, если найдешь, у кого купить. Можно было посмотреть кино в тыловом кинотеатре, хотя пришлось бы долго идти, или посмотреть музыкальное шоу, поставленное одной из частей, изобилующее тяжеловесным юмором и хриплым смехом над не очень тонкими материями. Томми был уверен, что немецкий солдат ведет практически такую же жизнь.
Ирония судьбы состояла в том, что в далекие золотые денечки, летом 1914 года, когда «какая-то долбаная ерунда на Балканах» шла к неизбежной развязке, восемнадцатилетний брат Тома Фред был избран делегатом от Бирмингемской рабочей ассоциации эсперанто на двадцать четвертую ежегодную конференцию эсперантистов в Базеле, в Швейцарии. Конференция эсперантистов должна была состояться в последних числах июляпервых числах августа. (Фред не чужд был путешествийза год до этого он побывал во Франции с компанией школьных приятелей.)
Конференция отмечала двадцать четвертую годовщину со дня изобретения Заменгофом искусственного языка, созданного, чтобы народы лучше понимали друг друга, изучая легкий, подчиняющийся строгим правилам язык,по замыслу создателя, если люди начнут говорить на одном языке (мечта о том, как было до Вавилонского столпотворения), они поймут, что ониодин народ, с общими мечтами и целями, и постепенно, используя общий язык, утратят националистический кураж и религиозную одержимость.
Были и другие искусственные языкиволяпюк, например, обрел немногочисленных приверженцев на переломе веков,но ни один не мог сравниться с эсперанто, первым и лучшим из них.
Томми и Фред увлекались языком уже несколько лет. Фред мог говорить и писать на нем с легкостью, которой Томми завидовал.
Что удивило Фреда, когда он прибыл в Швейцарию три года назад,что большинство делегатов международной конференции, посвященной лучшему взаимопониманию между народами, оказались враждебны к иностранцам, словно деревенщина из третьеразрядного поселения, управляемого мелочными пустоголовыми старейшинами. Почти с первого взгляда по разговорам о войне можно было отличить истинных последователей от примазавшихся болтунов. Дни пополняли счет отступникам: то одна, то другая страна объявляла мобилизацию. Пешком, в автомобилях, поездах, а однажды на аэроплане делегаты покидали конференцию, чтобы присоединиться к славному приключениюк Войне, которая рисовалась им быстрой, яростной, великолепнойи маленькой, она ведь закончится «прежде, чем растает снег».
Под конец конференции осталось совсем немного делегатов, вынужденных строить планы возвращения домой, пока не прозвучали первые выстрелы.
Его брат Фред, ныне мертвый, убитый на Сомме, вернулся в Англию 2 августа 1914 года, как раз вовремя, чтобы успеть на войну, которой никто не хотел (но все надеялись увидеть объявленной). Как и многие идеалисты всех классов и наций, пошел добровольцем сразу же.
Теперь Томми, которому тогда было пятнадцать, остался один у отца и матери. Конечно, его призвали в соответствующее время, до того как он получил известие о смерти брата.
И вот он здесь, в окопе, в замерзшей грязи, за много миль от дома. Как раз опускалась ночь, когда подошел сержант и сказал:
Вылезай, нужно разобраться с проволокой.
С проволокойэто значит оказаться на ничейной полосе без малейшего намека не безопасность. Пока ты чинишь и усиливаешь свое стальное плетение, в четверти мили от тебя немцы заняты тем же самым.
Проволочная спираль, которая издали казалась перепутанной, предназначалась не для того, чтобы остановить атаку неприятеля, хотя она и останавливала тоже. Проволока была нужна для того, чтобы направлять противника через узкие проходы и более скученно, так, чтобы по возможности посильнее ограничить действия противника, а туда, где атака захлебнется перед непроходимыми рядами колючей проволоки, были нацелены пулеметы. Так что люди, которым предстояло пробираться через проволоку, оказались бы изрешечены пулями калибра 7,7, пять сотен пуль в минуту.
Такая железная непогода для людей смертельна.
Так что проволоку нужно чинить. По ночам. В темноте звук раскатываемой проволоки и приглушенный стук колотушки заполняет все пространство между траншеями противников. Тихо ругающиеся люди перетаскивали бухты колючей проволоки через брустверы и волокли и катили туда, где в старом заграждении (которое вроде как должно быть срезано, но никто никогда этого не делает) прорваны прорехи или повалился какой-то из этих новых столбов (которые в землю не вбивали, а вкручивали, как штопор в пробку).
Они тащили в темноте проволоку, столбы и волокуши гуда. Где стоял сержант.
Сюда два столба,приказал он, указав на пятно чернее темноты. Томми, однако, ничего там не видел. Он положил свой моток проволоки на землю и тут же напоролся на невидимые колючки на уровне плеча. Томми пощупал тампроволока тянулась и вправо, и влево.
Соблюдайте тишину,сказал сержант.Не навлекайте ракеты на наши задницы.
Освещениевот истинный враг ночных работ.
От немецких окопов донесся стук колотушки и шум. Томми сомневался, что кто-нибудь станет запускать ракету, пока его люди находятся на открытом месте.
Он занялся работой. Другой солдат ввинчивал столб поблизости.
Проволоку давайте,велел сержант.Мотайте, как гирлянды на рождественскую елку. Пусть гансы и фрицы восхищаются, пока в ней не запутались.
Томми и еще несколько солдат размотали и развесили проволоку между новыми столбами и срастили ее со старой.
Вернувшись в траншею после вылазки и установки заграждения, обычно ощущаешь причастность к Войне. Многие терялисьполно было историй о том, как кто-то заблудился в темноте и вышел к окопам противника, а там был убит или взят в плен до конца войны.
Томми иногда рассматривал вылазки на заграждения как переменку посреди отупляющей жары, весенних или осенних дождей или зимнего холода. Можно было побыть в относительном комфорте и безопасности и не бегать по окопу, согнувшись пополам.
И тут в небе взошла комета. Кто-то из фрицев открыл огонь. Все замерлидело было в том, чтобы не двигаться, пока ничейная полоса залита светом, как в летний полдень. Замерев, Томми с удивлением увидел немцев, которых вспышка застала на открытом местеони тоже стояли перед своими окопами, как статуи, замерев в тех позах, в которых разматывали проволоку.
Так кто же запустил?
Осветительная бомба висела под парашютом и медленно опускалась, выжигая ночь до стального блеска. С обеих сторон раздались выстрелыснайперы пользовались моментом.
Пуля ударила в землю возле ног Томми. Он подавил побуждение нырнуть в укрытиеближайшее было в двадцати футах, в воронке от снаряда. По нему или по людям вокруг него в любой миг могли открыть огонь. Они все стояли неподвижно, Томми видел капли пота на лице сержанта.
С немецкой стороны кашлянул миномет. Земля взорвалась мерзлыми ошметками и частями тел.
Ощущение было, как будто дали хорошего пинка.
Правая рука подвернулась под тело. Винтовка исчезла. Ночь снова потемнела, осветительный снаряд еле мерцал. Томми увидел, что сержант и еще пара человек ползут обратно в окоп. Он попробовал последовать за ними. Ноги не двигались.
Томми попытался сдвинуть себя с места свободной рукой, но только перекатился по промороженной земле. Что-то теплое на спине быстро замерзало.
Нет, подумал он, я не могу умереть на ничейной полосе. Несколько месяцев назад он слышал слабеющие крики человека, который вот так же попался. Томми не хотел так умирать.
Он долго лежалслишком устал и было больно двигаться. Постепенно слух восстановилсяпосле разрыва мины в ушах только шумело.
Он услышал тихий разговор в траншее, ярдах в двадцати. Он мог себе представить, о чем там говорят. Должны ли мы пойти за ранеными и мертвыми? Не пристреляли ли фрицы это место? Где Томми? Наверное, пулю словил.
Удивительно, но он слышал и звуки с немецкой сторонытихие шаги, тихое передвижение из воронки в воронку на нейтральной полосе. Немцы, должно быть, выслали поисковую партию. Сколько он уже лежит здесь? Стреляли ли по тем немцам, которых вспышка застала на открытом месте? Где английская команда, посланная искать раненых? Шаги приблизились. Почему нет оклика из траншеи? Или выстрелов? Опасаются, что это возвращаются свои? Шаги затихли в нескольких ярдах от Томми. Его зрение уже привыкло к темноте после вспышки. Он увидел рядом темные силуэты. Среди них один был силуэтом человека. Он шел быстро и задержался только у лежащего рядом тела.
Тут с немецкой стороны взвилась ракетане такая яркая, как та, просто красная сигнальная или что-то вроде того. В ее свете Томми увидел, что фигура рядом с ним обшаривает тело.
Томми разглядел, что это китаец. Что забыл китаец на нейтральной полосе?
Может быть, подумал Томми, он понимает английский. А может, заговорить с ним на эсперанто? Язык-то был придуман специально для этого.
И он сказала на эсперантосамую первую фразу. Которую выучил на этом языке:
Не могли бы вы показать мне дом семьи Лодж?
Китаец замер. В угасающем свете ракеты видно было, что он озадачен. Потом он улыбнулся, потянулся к поясу и взял в руку дубинку. Он приблизился и ударил Томми по голове.
Он очнулся в чистой постели, на чистых простынях, в чистом белье, у него болели голова и плечо. В чистом и просторном коридоре светили электрические лампы.
Томми предположил, что он находится в полковом госпитале. Он не знал, как сюда попал.
К изножью кровати подошел человек. Со стетоскопом.
А...сказал он.Вы пришли в себя.
Он говорил на эсперанто.
Я в полковом госпитале?спросил Томми по-английски.
Человек непонимающе посмотрел на него.
Он спросил еще раз, на эсперанто, по ходу подыскивая слова.
Вы далеко от него,ответил человек.Вы в нашем госпитале, и здесь вам не надо беспокоиться о войне. Вам все объяснят позже.
Меня что, перевезли в Швейцарию, пока я был без сознания?спросил Томми.Или это другая нейтральная страна?
О, вы в нейтральной стране, все в порядке. Однако вы всего в нескольких футах от того места, где вас нашли. Я понял, что вы полагаете, будто вас спас китаец. Он не китаецназвать его так было бы для него оскорблениемон вьетнамец, из Французского Индокитая. Его занесло сюда в один из первых приливов в начале Войны. В первую зиму многие из них погибливыжившие никогда этого не забудут. Насколько хорошо вы говорите на нашем языке?
Я с детства вхожу в Эсперантистский Союз. Мы с братом входили, но он погиб. Он писал и говорил на эсперанто куда лучше меня...
Это было неизбежно,сказал этот человек.Представьте себе, как Нгуэн удивился, услышав этот язык от человека в британской форме. Когда вы заговорили, это показало, что вы один из нас. Он решил вернуть вас обратно самым подходящим способом, то есть в бессознательном состоянии. Врач обработал ваши раненияотвратительные. Надо сказать, вы, скорее всего, умерли бы, если бы вас не доставили сюда...
Сюдаэто куда?спросил Томми.
Сюданесколькими футами ниже ничейной полосы. Я уверен, что бывший капитан вам все объяснит. Давно уже никто не присоединялся к нам таким образом, как вы. Большинство пришло в первые дни Войны, когда Линия Фронта еще только установилась, или их нашли между траншеями, раненых или обезумевших, и их пришлось лечить и приводить в себя. И вот появляетесь вы, тоже раненый, но вы уже знаете наш язык. Вы подойдете.