Путь Аграфены - Иван Викторович Быков 3 стр.

 Это и есть мое настоящее имя,  Ведьма потрепала Гарафену по все еще влажной после речных купаний голове.  Мне другого не нужно.

 Но Вы сами говорили,  настаивала девочка,  что имя должно иметь значение. Говорили, что в Ваших краях имя дают при рождении, чтобы его значение и человек как бы проникли друг в друга.

 Так и было,  подтвердила Ведьма.  До тех пор, пока я не поняла свою истинную суть. Не без наставника, конечно. Теперь я Ведьма.

 Хм,  задумалась Гарафена.  Кто ж добровольно захочет быть Ведьмой? Жить вдали от людей, ловить на себе косые взгляды. Быть изгоем. Тяжелое у Вас имя. Темное.

Ведьма рассмеяласькак обычно, звонко, почти по-детски.

 Темное имя, говоришь? И что же оно, по-твоему, обозначает?

 Вредить, наверное,  честно призналась Гарафена.

 Ведать,  исправила Ведьма.  Знать. А знаниеэто свет. Так что имя у меня самое что ни на есть светлое. А вот «добровольно» лиэто уже другой вопрос. Не все в жизни человек делает по своей воле. Есть силы, против которых нам не выстоять. Порой нужно отдать себя течению судьбы. А вот по поводу изгоя ты права. Те, кто знают, а не делают вид, что знают,  всегда одиноки. Мы уже говорили об этом.

 А можно, я останусь у Вас?  наивно спросила девочка.  И Вы не будете одиноки. И я не буду одинока

 Ты, девочка-дорога, уж точно не будешь одинока,  улыбнулась Ведьма.  Подожди всего минуту. Они уже в пути.

 Мне нравится, когда Вы меня так называете,  призналась Гарафена и протяжно повторила:

 Дорога! А можно я тоже буду себя так называть?

 Конечно,  «позволила» Ведьма.  Это же часть твоего имени.

 Га,  попробовала на вкус Гарафена.  Я буду звать себя Га. А кто уже в пути? Кто будет через минуту?

 А вот они,  ответила Ведьма и широко повела рукой.

Га взглянула на ту поляну, в сторону которой указала Ведьма, и попятилась в страхе. Трудно было подобрать слова, чтобы описать три создания, представшие перед изумленным взором испуганной девочки.

Все три существа были похожи друг на друга и при этом разнились, как, скажем, похожи и разнятся ворон, лебедь и морская чайка. Похожи тем, что их женские лица и обнаженные груди были прекрасны. А вот различий было не счесть.

Первая «птица» сидела на траве, сложив крылья так, что их вовсе не было видно, но широко взъерошив яркие, переливчатые перья. Блеск перьев был изменчив и беспокоен, полон броских цветов и мягких полутонов, то ослеплял глаз, то успокаивал, и в пестроте этой девочка Га все не могла уловить никакой закономерности, никакого порядка. За спиной создания раскинулся впечатляющий размерами хвост такой же беспокойной окраски. И странное дело: Га казалось, что «птица» то полностью теряет человеческий облик, то вдруг обретает совершенно человеческие черты и действительно становится прекрасной обнаженной девой.

Вторая птица-дева, наоборот, раскинула великолепные крылья. Крылья дрожали так, будто она вот-вот собиралась вновь оторваться от земли и скрыться в неведомых далях. Перья сияли бело-желтым огнем, как сияет солнце, если глянуть на него сквозь прищуренные глаза. От оперения была свободна не только белая грудь, как у двух других птиц, но и гибкое тело до тонкой талии. По щекам создания непрестанно катились крупные слезы. И что показалось Га особенно страннымрот птицедевы был перевязан широкой черной атласной лентой.

Третье создание было настоящим чудом. Дева улыбалась, отчего сердце наполнялось радостью. Наверное, именно эта третья птица не дала девочке-дороге умчатся назад, в родной городок, к отцу и матери, к суровой бабке Анастасии Егоровне. Взгляд третьей птицедевы был добр, нежен, исполнен мудростью. Он успокаивал и сулил счастье. В русых волосах, заплетенных в могучую косу, красовалась золотая корона. Оперение было цвета небесной лазури. Но самое удивительное, что из-под крыльев, как из-под плаща-накидки Анастасии Егоровны, скрещивались воздушные, грациозные руки. В тонких пальцах правой руки птицедева небрежно держала невиданный ранее девочкой ярко-алый цветок.

Все три птицедевы смотрели на Га, но каждая по-своему: переливчатаявнимательно, изучающе; огненная, та, что с черной лентой на губах,  скорбно, как бы проливая свои непрестанные слезы именно по девочке Га; небесно-голубаяс нежным ободрением. Птицедевы смотрели на Га и молчали.

 Не бойся, милая девочка-дорога,  улыбнулась Ведьма.  Это мои друзья. А с этих пори твои друзья. Друзья и помощники в пути. Давай я тебя с ними познакомлю. Их-то с тобой знакомить не нужно, они и так знают о тебе больше тебя самой.

Вот эта птица всех цветов палитры мира, бескрылая, но с огромным хвостом носит имя Гамаюн. Не смотри, что она так сурово насупила брови. Она хоть и не добра, но справедлива

 Как змея Гарафена?  вспомнила Га, снова перебив свою гостеприимную хозяйку.

 Как змея Гарафена,  вновь улыбнулась Ведьма и кивнула, не обратив внимания на невежливое поведение девочки.  Только имя ее происходит от слова «гомонить». Действительно, Гамаюнлюбительница поболтать. И не бойся услышать ее голос. Наоборот, внимай каждому слову. Она видит будущее и сможет указать тебе верный путь. Она знает все на свете. Так что если будешь слушать особенно внимательно, если очень захочешь, то может и тебя научить ведовству.

 И я смогу стать Ведьмой, как Вы?  восхитилась Га.

 Сможешь,  кивнула Ведьма.  Но, думаю, тебе уготована другая судьба. Птица Гамаюн знает вернее.

 Так давайте спросим у нее!  чуть ли не потребовала девочка.

 Нет,  покачала Ведьма головой.  Гамаюн нельзя ни о чем спрашивать. Если захочет, то сама споет тебе песню. Или промолчит, если решит, что тебе о чем-либо знать не нужно. Давай лучше расскажу тебе о другой птицедеве, вот этой, бело-огненной.

 Почему у нее рот перевязан лентой?  спросила Га.

 Потому что ее песен тебе лучше не слышать никогда. Путь ее песни слушают твои враги. Это твой страж в пути, птица Сирин. Она тоже поет о будущем, но только о бедах и несчастиях. Тот, кто услышит ее песню, лишается разума. И даже если успеет заткнуть уши, все равно забудет о себе, цели пути, о сне и пище. Будет блуждать по лесам и пустыням, пока не падет мертвым.

 А почему в ее глазах так много слез?  прошептала Га.

 Сирин скорбит о тех, кто умер по ее вине. Она вовсе не желает убивать. Но такова ее суть, такова ее природа и назначение.

 Так же, как Ваша сутьведать, быть Ведьмой?

 Именно так,  подтвердила Ведьма.  У каждого своя суть.

 А какова моя суть?  вдруг насторожилась Га.

 А вот это тебе и предстоит выяснить в дороге,  сказала Ведьма и вновь нежно потрепала девочку по голове.

Неожиданно пролился тягучий ручей мелодии, рассыпавшийся дождевым каскадом звонких капель. И так стало хорошо девочке Га, так тихо, так счастливо, так светло. Даже ветер, даже шелест листьев в кронах, даже недалекое журчание лесной речушкивсе влилось в эту чудную мелодию и сложилось в слова:

Вкус яблок на губах.

Мой голос тих и прост.

Душа твоя в цветах.

Ликует Алконост.

 Вот она сама и представилась,  улыбнулась Ведьма и повела рукой в сторону небесно-голубой птицедевы.  Это твоя тихая гавань в любых бурях. Когда поет птица Алконост, даже морские волны превращаются в мягкую перину. Если, конечно, не запоет птица Стратим.

Последние звонкие капли песни все еще наполняли воздух над поляной. Птица Алконост подбросила алый цветокдаже не подбросила, а просто отпустилаи легонько подула. Цветок плавно двинулся в сторону девочки и лег ей на волосы. Алый всплеск тут же стал будто бы частью девичей челки. Без каких-либо креп он вплелся в тяжелые темные волосы.

 Это ее подарок,  залюбовалась Ведьма.  Знак счастья.

Глава 7. ВЕЧЕ

На центральной площади городка возвышалась башня. Огромный столб толщиною в полсотни древних дубов, сложенный из «речного» камняпористого, почерневшего от времени и поросшего мхомкак и положено, с северной стороны. Не было в башне ни окон, ни смотровых амбразур, ни каких-либо других проемов. Лишь одна тяжелая двустворчатая дверь из красного ясеня с южной стороны.

Можно было бы сказать, что эта башнянеприступное оборонительное сооружение. Вот только обороняться было не от коговрагов у городка не былони реальных, ни придуманных, никаких. Башня на центральной городской площади служила совсем иным целям.

Когда происходили в городке события вселенского масштабасвадьбы, похороны, именины, рождения детей и сбор урожая,  когда необходимо было общее собрание всех горожан, то по бесконечной винтовой каменной лестнице взбирался старик Пратеник. Он довольно резво для своего почтенного возраста пропускал под крепкими ногами стертые до блеска ступени. И кто бы видел этот отраженный блеск, если бы не коптящий смоляной факел в руке старика.

Такие факелыпро запасбыли связками разложены через каждые сто ступенек. Не было внутри башни ветров и сквозняков, но вдруг споткнется старик, вдруг уронит свою важную ношуне возвращаться же с полпути, не терять же драгоценного времени.

Плоская крыша башни была накрыта конусом черепичного навеса. Сверху обожженная глина черепицы была засижена голубяминикто и не думал чистить ее, кроме дождя да ветра. Снизу черепица была покрыта толстымв несколько пальцевслоем сажи. Ее тоже никто не счищалнезачем было: иногда сажа отваливалась целыми пластами, рассыпалась на куски.

Особенно часто это случалось, осенью во времена гроз, когда по черепице лупил «перепелиный» град. И тогда старик Пратеник сгребал черные комья лопатой в ведра и сносил их по одному в яму, вырытую неподалеку от площади. Два ведра сразу Пратеник нести не могв одной он должен был нести факел. Без этого источника света внутри башни царила бы кромешная сырая тьма.

Под конусом навеса, в центре плоской крыши, был выложен внушительных размеров дровяной колодец с влажными листьями внутри. Колодец был присыпан у основания сухой соломой.

Как только в дни всеобщих городских сотрясений старик Пратеник взбирался на последнюю ступеньку лестницы, как только, открыв дощатый люк, он кротом из норы выбирался на крышу, он тут же воспламенял факелом солому, та разогревала дрова, а поленья, в свою очередь, передавали тепло влажным листьям. Из дровяного колодца столбом начинал валить едкий густой дым, рассыпался под конусом черными тучами и вздымался в небо.

Пратеник деловито и хитро, как заправский маг, подкидывал в пылающий костер тайные ингредиенты, отчего дым становился иссиня-черным крылом сказочного ворона. Взмах этого черного крыла был виден со всех сторон городка. На башне поднимали черный флаг. Флаг звал на вече.

Сегодня было ветрено. Ветер трепал «полотнище» сигнального флага и рвал его в клочья. Но народ видел, народ волновался, народ городка спешил на площадь. Ремесленники и землепашцы, охотники и рыболовы, пчеловоды и садовники, пастухи и виноделы И, конечно, поэты. Как без них? Кто же будет потом слагать песни о том событии, ради которого старик Пратеник взобрался на сигнальную башню?

Медленно и величественно плыла над землей в сторону площади Анастасия Егоровна. Следовали за нею почтенные матроны, подарившие городу немало сыновей и дочерей. Понуро брели следом за важной процессией Егор и Настя, отец и мать Гарафены.

Толпа множилась, гудела ульем, сбивалась в плотный монолит. Подходили группами и по одному. Собирались по домам, по улицам, по-соседски. Как жили, так и стояли на площади.

Все зачем-то, задрав головы, наблюдали за стаями черных хлопьев сигнального дыма. Шепотом обсуждали их полет. Ждали.

Дождались. Расступились, пропуская процессию. Анастасия Егоровна кивала еле заметнонаправо и налево, приветствуя свой народ. Горожане кланялисьбез подобострастия, не в пояс, но уважительно и радостно. Анастасию Егоровну в городке любили. Была она сурова, но справедлива, немногословна, но говорила всегда вещи важные и нужные.

Любили не как правительницуне было в городке ни правительниц, ни правителей. Так же как и не было стражников, воинов, управляющих. Не было служивого люда, не было казенных должностей. Зачем? Каждый знал свой двор и был в этом дворе королем, царем и императором.

Когда наступала страда, все собирались единою рабочею гурьбой. Справлялись сообща, веселились всем миром. Так же всем миром и грустили, если что. Так же и мерковали-думали.

Спорили? Конечно, спорили. Кто ж не спорит? В своем дворе споры и решали. В одной семье мужголова, в другойжена, в третьеймыши да тараканы. Личное дело каждого.

Двор на двор спорили редко. Да и как тут поспоришь, когда соберутся соседи, посмотрят на крикунов-драчунов с укоризной, вразумят-посоветуют. А там, глядишь, уже столы на улицу тащат, скатерти. Из погребов-подвалов наливки достают, закрутки, настойки, копчения. И еще лучше прежнего дружить начинают. А уж если совсем что сложное меж людьми пробежит, так на то есть авторитет мудрой бабки.

У двустворчатых дверей сигнальной башни Анастасия Егоровна остановилась и развернулась к горожанам. Заговорила тихо, так, что слышали только стоящие рядом. Толпа окружала башню, заполняла всю центральную площадь. Слова Анастасии Егоровны передавали из уст в уста, они разбегались, подобно кругам на воде от брошенного камня.

 Случилось то,  начала Анастасия Егоровна без всяких церемонных обращений,  что никогда не случалось в нашем городе.

Народ ахнул глухо и тихотак бухает споровый лопух, когда созревают его бутоны.

 Пропал человек, девочка, звать Гарафена. Год, как имя получила,  продолжала Анастасия Егоровна ровно.  Видели, как сама в лес побежала. Звали ее, но бежала, не откликалась. В лесу девочка затерялась, искалинайти не смогли. Удивительно это, непонятно.

 Ведьма это,  вдруг буркнул Егор, стоявший за спиной матери.

 Ведьма, она, точно, Ведьма,  россыпью простучало по толпе, как горсть гравия, брошенная на пыльную дорогу.

 А где она, Ведьма?  выкрикнул кто-то из толпы, и тут же собрание загомонило градом: где? где она? где?

 Пропала и Ведьма,  сообщила Анастасия Егоровна.  Нет никого в ее доме, пусто со вчерашнего дня. Так что может, и Ведьма. Мы не знаем. Но обязательно должны выяснить. И найти их: и Ведьму, и Гарафену. В первую очередь, Гарафену. Ведьмачеловек пришлый. Откуда явиласьне знаем, где имя получалане ведаем. А Гарафенанаша. В нашем городе родилась, в нашем городе выросла, я сама девочку первым именем нарекла.

Говорила почтенная седовласая женщина медленно, так, чтобы ближние успели передать следующим, тесвоим соседям, и такдо самого крайнего круга людей, собравшихся на вече. Не в первый раз выступала Анастасия Егоровна перед народным собранием, знала все тонкости этого мудреного дела. Может, и за это умение «говорить в многолюдье» так уважали горожане бабушку Гарафены.

 Следопытов!  выкрикнул кто-то из толпы, и тысячи голосов подхватили: «Следопытов! Следопытов!»

 Надо послать всех следопытов,  взмолилась Настя, мать Гарафены.  Во все уголки леса.

 Если девочку прячет Ведьма, то следопыты не помогут,  резонно остановила споры Анастасия Егоровна.  Тем более следопыты нужны городубез них не будет добычи, наши столы оскудеют. Но мы пошлем трех следопытов. Только не в лес, а в горы.

 Зачем?  ухнула толпа.  Горы? Зачем горы?

 В горах следопыты постараются найти того, кто нам поможет,  спокойно ответила Анастасия Егоровна.  Того, кто сумеет отыскать Ведьму, развеять ее чары и привести Гарафену домой.

И тут зашелестело, засвистело недобрым ветром над толпой:

 Босоркун. Босоркун! Босоркун

 Босоркун,  кивнула Анастасия Егоровна.  Горный король. Что ему Ведьмин обман, когда злее, чем он, нет духа ни в горах, ни в полях, ни в лесах? Наш город не оставляет в беде своих жителей. Особеннодетей, еще не получивших второе имя. Готовы ли вы отправится в путь и вернуть Гарафену ее родителям? Знаю, все следопыты почтут за честь. Но мы выберем трех лучших.

 Я готов!  пробился к воротам сигнальной башни следопыт Траг.

 Я готов!  уже стоял с ним рядом следопыт Налаз.

 Я готов!  встал третьим в ряд следопыт Пошук.

 Я готов!  Егор замкнул ряд, встав четвертым.

Анастасия Егоровна долго смотрела на сына тяжелым взглядом, но наконец кивнула:

 Отец Гарафены вправе идти. Собирайтесь.