Лето был опьянён Хюремом, и ещё долго не мог пошевелиться, впрочем, успев обнять упавшего на грудь любовника и стиснуть так, что было не вырвать. Они дышали одним дурманом, они исходили одной влагой, одно пламя продолжало потрескивать между монолитом тел. Лето слушал, как бьётся сердце в чужой груди, и понимал, что ни один другой звук никогда не станет таким же упоительным.
Тогда, на арене, глядя на Хюрема, только что одержавшего победу в Свободном бою, Лето был побеждён, ощущая, с каким воодушевлением колотится сердце. Сейчас, чувствуя Хюрема, Лето хотел остановить собственное, лишь бы оно не мешало слышать омегу.
Его сердце отнынеХюрем.
Глава 10 Наречённый
За стеной спальни, облюбовав раскидистый бук, редко и глухо ухал филин. Бывалый охотник, должно быть, решил не покидать своего насеста этой ночью, а может быть, удача ему уже улыбнулась, и незадачливая мышь грелась в утробе хищного желудка.
Кроме птицы, Хюрем слышал, как время от времени, со стороны закрытой двери, доносятся шаги караульного; когда же всё снова стихало, он невольно прислушивался к единственному по-настоящему волновавшему сердцу звуку. Его источник прятался в груди льнувшего к нему Лето.
После того, как Хюрем разрешил Лето овладеть собой, он взял мальчишку ещё дважды. Тот и не думал противиться. Глядел на Хюрема широко раскрытыми глазами, полными безграничного доверия, нисколько не пострадавшего от того, что омега посмел снова покуситься на право альфы, пусть и уступил перед этим.
Во второй раз Хюрем причинил сильную боль. Намеренно. Хотел показать глупцу, как неразумно отдаваться чужой воле. Но Лето только закусил губумаленький стойкий воин-раджан, а когда пытка закончилась, снова приник к Хюрему и уставился на него с покорностью пса. Хюрем мог делать с Лето что угодно: тот был готов принять и вытерпеть от омеги всё.
Тьма дрогнула. Одна из четырёх свечей держалась до кончика ногтя, но вот фитиль наконец выгорел, сбросив восковое тело, и свеча погасла, оставляя сестёр разгонять мрак глубокой ночи.
Почему ты не признаёшь меня парой? с откровенностью ребёнка потребовал Лето ответ, вызывая у Хюрема настойчивое желание треснуть балбеса по лбу.
Он уже повернул голову набок, встречаясь с пытливым взглядом, чтобы бросить колкость, но, уловив притаившиеся на дне глаз боль, и непонимание, и надежду, проглотил собственные слова. Отвернулся.
Так и не дождавшись ответа, Лето продолжил:
Надеюсь, ты поделишься со мной, когда будешь готов. Я стану ждать, со смирением произнёс он. И еще мне нужно кое-что тебе сказать.
Хюрем, оглушённый происходящим, не слишком обращал внимания на ту чушь, которую нёс мальчишка.
Когда мне исполнится восемнадцать вёсен, я должен буду взять супруга. Лето, чьё сердце едва не срывалось в галоп, напряжённо всматривался в профиль Хюрема; омега не шевельнулся. Его зовут Виро. Виро Дорто. Он брат Толедо и наш брак решили отцы.
Снова замолкнув, Лето был готов услышать слова возмущения или хотя бы горькой досады, но Хюрем только таращился перед собой, пока поверхность его глаз едва заметно подрагивала, как бывает, когда смотришь на воду в чаше. Что-то явно происходило с омегой; должно быть, новость его оглушила, и он не мог выдавить ни слова.
Он станет супругом, и как только у нас появится наследник, я сделаю тебя законным наложником, Лето удержался, чтобы не сказать, как мечтает о том, чтобы у них были дети, но смутился собственных мыслей и прикусил язык. Только тебя.
Кроме папы, у Лиадро Годрео было ещё четыре наложника. Они занимали отдельные комнаты в доме и являлись согреть ложе жреца по приглашению. Лето не коробил такой порядок вещей. Родители не были истинными и брак был заключён по расчёту. Помимо этого, положение жреца ко многому обязывало. Пусть Лето и был наследником, в случае, если с ним случится несчастье, кто-то должен занять освободившееся место.
Детей наложников оберегали не меньше, а то и больше, чем самого Лето. Никто в точности не знал, как много отпрысков у Верховного жреца. Беременность наложников скрывали, как и роды. Ребёнка вскармливал омега из чистокровных, имевший собственное новорожденное дитя. Считалось удачей, если удавалось подыскать хорошую семью в отдалённых частях империи. Там ребёнок и воспитывался. Невероятное сходство чистокровных обеспечивало подлогу успех. Мальчик узнавал, кто он, в подростковом возрасте, но говорить об этом посторонним строго-настрого запрещалось. Мальчику объясняли, что, болтая лишнее, он наносит вред не только себе, но и Касте. Ни один чистокровный, воспитанный в духе истинного раджанизма, никогда бы не пошёл на такое преступление.
Дети-омеги имели ту же судьбу. Пусть они не претендовали на положение, но могли стать орудием в чужих руках. Безопаснее для всех было скрыть правду о настоящих родителях и позволить ребёнку получить спокойную жизнь среди братьев.
Так удавалось поддерживать единую кровную линию в течение многих веков. Даже если некоторые из детей гибли или были умерщвлены злопыхателями и заговорщиками, отыскать все семена было невозможно. Если же жрец не успевал оставить собственных отпрысков, власть переходила следующему по старшинству брату.
Говоря, что Хюрем станет единственным наложником, Лето имел в виду, что никто иной ему не нужен, и коль скоро закон будет соблюдён, его не смогут заставить брать в постель других омег. Однажды Хюрем подарит ему много детей, и Лето постарается, чтобы все они остались в Барабате, где они могли бы любить и приглядывать за ними самостоятельно. Уже очень давно никто не смел угрожать отпрыскам жреческой линии, и потому Лето не видел никакой необходимости отсылать детей, как и обзаводиться гаремом. Он был твёрдо намерен изменить существующий порядок.
Будущее виделось Лето вопиюще счастливым и светлым, но ему было только шестнадцать, а с Хюремом ещё было столько недомолвок, поэтому Лето промолчал о том, что переполняло его сердце при одном только взгляде на омегу. Он непременно скажет обо всём, когда омега сможет поделиться тем, что отягощало его собственную душу.
Ты расстроен? осторожно спросил Лето, чувствуя, как на лбу выступила лёгкая испарина.
Примет ли омега обычаи раджанов? Пусть он стал одним из них, но случилось это так недавно, и Хюрем взрослый омега, со своими суждениями и взглядами. Да ещё какими, припомнилось Лето жжение в заднем проходе. Что он станет делать, если Хюрем оскорбится тем, что, заявляя, будто они пара, Лето возьмёт другого, законного супруга?
Хюрем перевёл взгляд на Лето.
Да, расстроен, сердце альфы дрогнуло; Хюрем продолжил: Тебе придётся как следует постараться, чтобы я тебя простил, омега поднял руку и провёл указательным пальцем по губе Лето.
Намёк был достаточно прозрачным, чтобы понять, о какой именно усладе говорит Хюрем. Эта мысль уже посещала альфу, и вот ему даже дали повод, не подозревая, что он и сам совсем не против и даже за, но
Тебе совсем плевать, что у меня будет другой? спросил Лето, стараясь скрыть задетые чувства.
Хюрем смотрел на мальчишку, с удивлением осознавая, как быстро между ними завязалось понимание на уровне инстинктов: он видел Лето насквозь. Альфа надеялся на ревность Хищно блеснув глазами, Хюрем протянул:
Жизньнепредсказуемая штука. Сегодня у тебя другой, а завтра только я, он подмигнул, ожидая, когда смысл сказанного дойдёт до Лето.
Ты же не «угрожаешь Виро?»хотел спросить Лето, но не решился закончить вопрос, попросту застыв с приоткрытым ртом.
Лето думал, что захоти Хюрем привести задуманное в исполнение, у него бы хватило сил. Но вот хватило бы ему смелости и жестокости?
Всё будет зависеть от того, как хорошо я буду себя чувствовать. В качестве твоего наложника, вздохнув, ответил Хюрем и откинулся на подушку, ерзая бёдрами.
Наигранное принуждение отдавало терпким соблазном, скользившим на грани дозволенного. Хюрем просто играл с ним, но беспечное нахальство омеги только сильнее разгоняло кровь. Лето перекатился, зависнув над омегойоба они оставались нагишом, позабыв об одежде, плавно опустился, давая телам соприкоснуться.
Мой наложник, шепнул Лето, касаясь дыханием лица Хюрема, будет самым счастливым омегой в Барабате.
Жду не дождусь, когда мне продемонстрируют то, что так уверенно обещают, мурлыкнул Хюрем, и заметил, как робость показала свой цвет на скулах Лето, давая знать, что альфе ни разу не приходилось ублажать омегу подобным образом.
Удушливая волна жажды захлестнула Хюрема при виде розовых щёк мальчишки; омега не мог смотреть на это лицо и оставаться спокойным. Лето отвратительно на него влиял, но как же хотелось испортиться в этих неумелых руках, и Хюрем понимал, что катится в бездну и хочет скорее там оказаться. Наедине с Лето.
Я протянул он, сглотнув, уже показывал свои предпочтения, и сегодня проведу урок на закрепление, Хюрем чуть толкнул Лето, заставляя того подняться выше, на руки, и снова зависнуть над собой.
Пока альфа в растерянности смотрел на любовника, говорившего загадками, тот скользнул вниз.
Опустись на колени, велел Хюрем и Лето послушался, понимая, что его плоть оказалась у самого лица омеги.
Лето наконец понял, о каком «уроке на закрепление» говорит Хюрем, и был совсем не против поучиться. Омега, должно быть, догадался, как неискусен он в подобных делах. И теперь собирался научить. Для себя самого. Эта мысль приятно скользнула по загривку Лето, когда горячий язык прошёлся вдоль ствола, выбивая из головы лишнее.
Раздавленный умелыми ласками, Лето больше не мог сдерживаться, резче вбиваясь в рот и доставая до горла омеги.
Я скоро я предупреждал он, чтобы Хюрем смог извернуться, раз уж сам Лето не находил силы отпрянуть от сахарного рта. Но Хюрем и не думал отказываться от угощения, глубже заглатывая естество, охаживая ствол вокруг юрким языком и давая Лето спустить прямо в рот.
Хюрем проглотил всё до капли, а когда Лето повело на ослабших коленях, омега толкнул его в бок, лёг позади, успев окунуть пальцы в пиалу с маслом. Смочил собственный фаллос и ворвался в сочившееся удовольствием тело. Ещё не пройдённая, как полагается, узость Лето не позволила Хюрему продержаться долго; омега наполнил альфу собой. Так Хюрем собирался поступить с каждым отверстием своего юного любовника. Торопиться он не хотел, но гадкий мальчишка сводил его с ума, раз за разом заставляя отказываться от намеченного, и за это он будет наказан всеми изощрёнными способами, которых в арсенале Хюрема было превеликое множество
Утро разбудило Лето бодрым и довольным. Он разом открыл глаза, и сонливость как рукой сняло. Первое, что он сделал, это отыскал взглядом Хюрема, обнаруживая его там, где оставил: в своих объятьях, зажатым между собственным телом и стеной, словно боялся, что тот сбежит.
Расслабленное лицо омеги выглядело измождённым, словно тот вернулся из долгого путешествия и нуждался в не менее продолжительном отдыхе. Отвесив себе мысленную оплеуху за ненаблюдательность, Лето пообещал впредь лучше заботиться о Хюреме. Ночной марафон, каким бы привлекательным он ни был, утомил его драгоценную пару, а ведь Хюрем ни разу не пожаловался на то, что вымотан.
Глядя на Хюрема глазами немого обожания и безбрежной нежности, Лето потянулся и убрал упавшую на лицо прядь. Веки омеги тут же дрогнули.
Доброе утро! не выдержал альфа захлёстывавшего счастья и поспешил выплеснуть его на Хюрема.
Будь оно водой, Лето бы затопил комнату. Что комнатуцелый дом! И казармы! И Барабат! Всю долину! Разве мог он не радоваться тому, что Хюрем позволил вкусить себя и принял новость о будущем супружестве со стойкостью, на которую нельзя было надеяться, достанься ему обыкновенный омега? Об остальном ему поведало тело Хюрема. Пусть слов от омеги было не дождаться, Лето чувствовалХюрем принадлежал ему. То, как он смотрел на него. Смотрел так, как смотрят на своё. Своё собственное. Они были вместе. Теперь вместе. Лето знал, что навсегда.
Правда, пожеланию Хюрем не обрадовался, застонав и богохульно помянув семя аума. Но альфа и не думал обижаться, уже ухватив суть своей пары.
Хюрем носил немало масок. Чаще всего он надевал глухое безразличие, похожее на ненормальную апатию, или даже болезнь духа. Мог посмеяться над любым. В зависимости от желания или настроения Хюрема, бедняга либо догадывался о том, что над ним издеваются самым немилосердным образом, либо в растерянности чесал затылок, провожая взглядом странного омегу. Бывал он мрачным, раздражённым, немного сварливым и высокомерным, и эти выражения были, пожалуй, самыми настоящими из всех. И чаще всего они появлялись наедине с Лето.
Больше Лето не смущало многообразие лиц. Он стал подозревать фальшь и паясничество, как только присмотрелся к омеге внимательнее. Но то ли Лето был таким недогадливым, то ли Хюрем был по-настоящему хорош, альфе постоянно казалось, будто смотрит он через призму толстого матового стекла. Гложимый сомнениями, Лето сумел разглядеть омегу, только когда тот подпустил его ближе. Словно кто-то вытер запотевшую линзу тканью, позволяя увидеть, что именно скрывается за расплывчатыми пятнами, проступавшими на поверхность.
Заслоны не отпугивали Лето, пусть он и узнал о бездонном омуте омеги, прятавшем одному ауму известно что. Это было не так важно, как и то, что Хюрем был вечно им недоволен. Имело значение только непреодолимое притяжение, которое оба они чувствовали. И альфа понял это, когда омега сначала совратил его, поставив смехотворное условие для боя, а затем набросился, стоило ему оказаться в спальне накануне вечером. Просто, в отличие от готового дарить ласку и нежность Лето, Хюрем не знал, что делать с истинностью. Она почему-то ему мешала, и об этом он, увы, молчал.
Однажды, когда омега будет готов, он расскажет, что гнетёт его душу, а пока Лето будет довольствоваться тем, что омега, несмотря ни на что, принял его.
На утренней пробежке Лето несли крылья. Он оставил братьев далеко позади, включая Хюрема. Сначала Лето хотел бежать рядом с омегой, но тот окатил его свирепым взглядом, словно совершил святотатство, и Лето посчитал за благо занять привычное место во главе колонны. За завтраком альфа едва осилил половину порции, грезя о восхитительной ночи, кружившей голову.
Если не уберёшь это выражение со своего лица, не разрешу подходить к себе месяц, прошипел страшную угрозу Хюрем, когда они направлялись в библиотеку для занятий.
Это помогло Лето собраться. Но читать в этот день было решительно невозможно. Одна и та же строка улиткой ползла перед глазами, а когда достигала края, Лето понимал, что не запомнил абсолютно ничего, возвращаясь к началу. И так повторялось раз за разом. В середине занятия случилась и другая неприятностьживот Лето возмущённо забурлил.
Съел, наверное, что-то не то, пробубнил он, отодвигая свиток и поднимаясь из-за стола, за которым сидели Хюрем и друзья, чтобы успеть добежать до отхожего места.
На самом деле Лето подозревал, что несварение было как-то связано с теми необычными практиками, которыми они так активно занимались с Хюремом. Должно быть, телу альфы требовалось некоторое время, чтобы привыкнуть к новым обстоятельствам. Ради того, что творилось между ними, Лето был готов и на большие подвиги.
Я не могу идти к Виро, выдавил Лето, снова схватившись за живот, оглушительно пробурчавший в тишине спальни, где, кроме него, был только омега.
От Лето Хюрем узнал о подробностях разговора с отцом ещё днём, включая подоплёку недавних событий, грозивших некоторыми крайне нежелательными осложнениями с семьёй Дорто. Однако же недомогание, стихшее после пропущенного обеда, разыгралось с новой силой, когда за ужином Лето съел немного супа с хлебом, и теперь не позволяло Лето идти в чужой дом без того, чтобы не взять на себя риск опозориться прилюдно.
Ничего, я отнесу, Хюрем легко вырвал из рук Лето небольшую шкатулку с подарком, доставленную в комнату прислужником.
Нет, я должен это сделать
Я всё объясню, отмёл попытки воспротивиться Хюрем. К тому же Толедо видел, что днём тебе нездоровилось, и сможет подтвердить это своим родичам позже.
И всё же не сдавался Лето, но Хюрем буквально подтащил его к кровати и, использовав коварную подсечку, повалил навзничь.
Я ведь твой подручный, так? Лето не успел ответить, за него это сделал Хюрем: Так. Вот ты и возложил на меня очередное поручение. Я передам подарок и твои извинения омеге семейства, можешь быть спокоен, с этими словами Хюрем покинул спальню, а затем и дом.