Тёплый ноябрьский вечер выманил раджанов на улицу. Большинство гуляющих были омегами семейств и детьми. Младенцы облюбовали руки родителей и кормильцевтёмные и рыжие шапки волос легко говорили здесь о принадлежности. Подростки, играя, носились по площади как угорелые. Некоторые из них были уже достаточно половозрелыми, чтобы озаботиться поиском подходящей партии. Хюрем подумал, что семейство Дорто, представленное сейчас омежьей половиной, скорее всего, находится где-то среди отдыхающих.
Насколько понял Хюрем, альфыотец и сынотсутствовали; один отослан с поручением, другого муштровали в казармах. Толедо мог подняться в анаку, когда объявляли праздник или свободный день, приуроченный к важному событию Касты. Причиной могла послужить и менее приятная новость, требовавшая присутствия сыновей-альф в семье. Сегодня был обычный, ничем не примечательный день, и потому омеги Дорто, ведущие уединённый образ жизни, как и многие здесь в отсутствие мужей и детей-альф, вряд ли нашли занятие лучше, чем воспользоваться возможностью и подышать свежим воздухом в преддверии подступавшей зимы.
Однако прислужник, встретивший Хюрема в передней, выслушав дело, с которым он явился, провёл его дальше, попросив обождать немного, пока он доложит господину.
Предоставленный самому себе, Хюрем осматривал стены, расписанные по побелке. В образах угадывались картины сотворения мира Великим Аумом. Вот огромная плоская твердь, отдалённо напоминающая Гешенскую возвышенность, поднялась из пучины морской. Кудрявые барашки волн разошлись соцветием, оставляя на суше божество. Другая картина изображала светоносного Аума, летящего среди тёмных небес, о чём говорила поблёкшая голубоватая краска с белыми пятнами-звёздами.
Ничего примечательно Хюрем не увидел, отметив простую обстановку жилища, соперничать с которой мог бы дом мало-мальски состоятельного гражданина столицы. Аскетизм всегда оставался неотъемлемой частью жизни раджанов.
Добрый вечер, раздался низкий голос и Хюрем обернулся, увидев перед собой хозяина дома. Меня зовут Мидарэ Дорто, омега легко кивнул, что, должно быть, означало поклон. Мне сказали, что вы с поручением от Верховного жреца.
Напряжение умело скрывали в неторопливости шага с которым омега, на вид которому было около сорока весен, подошёл к обитой скамье и опустился, жестом приглашая Хюрема расположиться напротив.
Похоже, происшествие между Лето и Толедо уже достигло ушей Мидарэ Дорто, и омега был обеспокоен тем, как это могло сказаться на договорном браке с младшим сыном.
Не совсем, ответил Хюрем с хладнокровием, приличествовавшим чистокровному, и по тому, как сморгнул Мидарэ, как чуть повёл головой, стало понятно, что он заметил.
Совсем не так держал себя Хюрем с Карафой, общаясь проще и грубее, как и подобало пришлому с задворок империи.
Меня зовут Хюрем, тем временем продолжал омега, я подручный Лето Лиадро. Я явился по поводу досадного недоразумения, возникшего между молодыми людьми.
Сдержанная улыбка обозначилась на губах Мидарэ говорившая, что он понимает и ожидает дальнейших слов.
Дело в том, что Лето хотел принести свои искренние сожаления за то, что умудрился испортить настроение вам и своему отцу, уже имевшему разговор с сыном.
Плечи омеги едва заметно ослабли.
Жаль, что Лето сам не заглянул к нам. Мы так редко видим его, произнёс омега, спрашивая, почему вместо себя жених прислал подручного.
Лето захворал, и чтобы избавить собственные уши от пустых причитаний, добавил: Желудок, ничего серьёзного. Однако ещё вчера было условлено, что этот скромный дар, Хюрем протянул шкатулку хозяину дома, должен найти своего обладателя не позднее сегодняшнего дня. Лето просит принять извинения за то, что они с Толедо погорячились, и надеется на благосклонность Виро.
Мидарэ выглядел успокоенным. Всем имуществом владел и распоряжался Верховный жрец, который был скромно упомянут в качестве отца нерадивого сына. Это означало, что, как и сам Мидарэ, Лиадро Годрео знал о случившемся и имел на этот счёт однозначное мнение, о котором красноречиво говорил присланный подарок.
Красиво, произнёс он, раскрыв небольшую инкрустированную шкатулку и разглядывая пару жемчужных серёг.
Пусть раджаны предпочитали простоту, омегам, особенно юным, не отказывали в маленьких удовольствиях. Чем моложе был омега, тем сильнее было желание украсить себя побрякушками. Взрослея, подарки, подобные переданному Хюремом, прятали в сундуках, оставляя для особых случаев среди домашних или для очень личных вечеров с альфами.
Могу я передать, что извинения приняты?
Да, соблаговолил Мидарэ, и голос его наполняло уже неподдельное спокойствие: омега снова ощутил опору под ногами. Передавайте Лето наше почтение и пожелание скорейшего выздоровления. Если желудок продолжит беспокоить, Лето всегда может воспользоваться услугами нашего травника. И, конечно, Виро благодарит за подарок.
Хозяин дома поднялся, за ним последовал Хюрем.
За какой подарок? в комнату, запыхавшись и чуть подволакивая за собой правую ногу, влетел подросток-омега лет четырнадцати.
Доставили подарок от Лето, ответил Мидарэ.
А где же он сам? омега, юный и смазливый, с огромными голубыми глазами и впалыми щеками, выглядевший будто ел слишком мало или только что перенёс болезнь, огляделся, но не увидел никого кроме незнакомца.
Он неважно себя чувствует, но ничего серьёзного. Я потом тебе расскажу. После того, как ты выпьешь лекарство, оставленное Шиторо в твоей комнате. Он не стал мешать вам с друзьями. Поторапливайся, а я пока провожу нашего гостя.
Мидарэ ловко обошёл вниманием Хюрема, ни разу не упомянув его имя в присутствии сына, что, впрочем, могло с лёгкостью объясняться незначительностью омеги. Но, несмотря на происхождение, простаком Хюрем не был, и понял, что родитель осторожничает намеренно. Вероятнее всего, в этом доме знали о том, что происходит в жизни Лето, коль скоро он был названым женихом. Появление рядом с альфой постороннего омеги могло расстроить юного Виро.
Что с ногой? прямо спросил Хюрем, как только подросток, неуклюже переваливаясь, скрылся в переходах.
Несчастный случай три года назад. Виро всегда был чрезмерно подвижным ребёнком и однажды умудрился свалиться с утёса. Ничего серьёзного за исключением повреждённого колена. Теперь он вынужден пить отвары, чтобы унять боль, Мидарэ с досадой закусил губу. Однако эскулапы подтвердили, что это не помешает ему дать здоровое потомство. Лиадро, как и Лето, не отказались от брака после несчастья, твёрдо закончил омега, выше поднимая подбородок и глядя на Хюрема свысока.
Глава 11 Лис
Собственное дыхание оглушалосбившееся, полное напряжения, надрыва. Рассмотреть, что вокруг, не было ни единой возможности. Перед глазами мелькали ветви, хлестали по щекам, пока Лето нёсся, не разбирая дороги, совершенно не видя, куда ступает впотьмах, грозя переломать себе ноги.
Лето не видел, кто гнался за ним, но чувствовал намертво прилипший к затылку взгляд, скуливший нетерпением вонзить зубы в сочное мясо, разорвать на части когтями, напиться крови И ещё долго обгладывать белые кости, пока не прискучит, чтобы переломить их одним мощным нажимом челюсти и проглотить, словно Лето никогда не существовал.
Холодная испарина облизывала голодным языком. Ужас заглушал мысли, превратив сознание в спасавшегося бегством зайца; но как бы отчаянно ни бежал Лето, изо всех сил ударяя пятками оземь, сколько бы ни работал локтями, он уже знал, что всё бесполезно. Чудовище играло с ним, наслаждаясь погоней, у которой мог быть только один исход.
Зверь давно подстерегал свою жертву; принюхивался, изучал повадки. Таился целую вечность ради этого броска. Одного-единственного. Ещё миг, одно жалкое мгновеньеи преследование оборвётся визгом, боль вопьётся в тело и начнет безжалостно истязать плоть, пока агония не сожрёт остатки разума нестерпимой мукой и Лето станет молить о смерти
Он резко распахнул глаза и сел. Спрятал лицо в ладонях, глубоко потянул носом воздух, заставляя себя успокоиться усилием воли. Беспокойное сновидение одолевало всё настойчивее.
Ещё в детстве Лето часто посещал один и тот же сон. Он шёл по лесу незнакомыми тропами, понимая, что держит путь прочь от стен города, но не имея понятия куда хочет попасть. Эта бесцельная прогулка, которая начиналась приятно и даже умиротворяюще, заканчивалась тем, что Лето вдруг осознавал, что в чаще он не один. И, наверное, это не должно было вызывать тревогукакие только звери не водились в лесу, но Лето больше не мог думать ни о чём, кроме своего невидимого преследователя, наблюдавшего из укрытия.
Не сбавляя шаг, Лето озирался и всматривался в каждый куст, за каждый пригорок. Шум по-прежнему наполнял собою лес, под густые кроны проникали зеркальные пятна солнца, но как бы ни вглядывался Лето, отыскать опасность он не мог. И всё же чувствовал смертельную угрозу, ускользнуть от которой не было ни малейшей надежды. Он всё продолжал брести вперёд, углубляясь в чащу.
Чем старше становился Лето, тем сильнее сгущались тени его сновидения. Ветви поблекли, собрав под собой клочья тумана, что клубились и вытягивались, пока однажды не проглотили последние лучи, уступив место мраку. Всё отчётливее ощущал Лето чужое присутствие, всё меньше мог разглядеть перед собой, пока не стало видно ни зги. Бесшумно ступавший по его следам зверь разросся до размеров чудовища, расстояние сократилось до одного прыжка. Оно уже дышало в затылок, и вот Лето узнал, что такое леденящий душу страх. Страх заставил его спасаться бегством, заставил позабыть обо всём, кроме желания спасти свою жизнь. И Лето бежал. Бежал не оглядываясь.
Лето ненавидел этот кошмар, с раздражением понимая, что тот всё чаще является к нему по ночам.
Бросив взгляд на соседнюю сторону кровати, он привычно не обнаружил Хюрема. Словно дождавшись момента, когда о нём вспомнят, омега возник в комнате, бесшумно прикрыв за собой дверь. Увидев, что Лето уже проснулся, он больше не пытался вести себя тихо, подошёл к сундуку, распахнул крышку и стал стаскивать грязную одежду.
Снова кошмары? спросил Хюрем, роясь в чистых вещах.
Ерунда, отмахнулся Лето, недовольный тем, что наблюдательность омеги не знала предела.
За то время пока они с Хюремом делили ложе, Лето дважды просыпался в холодном поту, и вот снова ему пришлось пережить загонявшую сердце погоню. Всё было бы не так обидно, если бы не позорный страх, овладевавший Лето в такие моменты. Страхчувство, неведомое воину-раждану. Страхчувство запретное. Что подумает о нём Хюрем, узнай он, что его альфаего истинныйбоится несуществующей тени?
Расскажешь?
Не о чем.
Это постыдное для себя обстоятельство, пятнавшее безупречный образ воина, старательно культивируемый Лето, было последним, что он бы хотел обсуждать с омегой. И терзаний совести он по этому поводу не испытывал. Кошмар, в конце концов, был всего лишь сном, да и сам Хюрем не спешил распахивать перед Лето створы, ведущие в глубины его души.
Первые же ночи физической близости позволили завязать необъяснимое понимание, но вместо того, чтобы обрушить разделявшие двоих стены, острие недомолвок стало колоть грудь Лето всё сильнее, неустанно увеличивая нажим. С тех пор прошло больше месяца, и, несмотря на то, что теперь Лето ощущал настроение и состояние Хюрема как своё собственное, он по-прежнему чувствовал рубящую их миры пропасть.
Хюрем так и не признал истинность, как и не желал говорить о собственном прошлом, подкинув Лето ту же самую историю, которую успел рассказать старшему субедару. Никаких новых подробностей в выдуманной жизни не появилось; ничего, что помогло бы оценить Лето степень доверия и собственную значимость для омеги.
Конечно, Лето обещал быть терпеливым, обещал быть рядом и выслушать, когда Хюрем будет готов объяснить. Вот только альфа не рассчитывал, что молчание, не имевшее в его понимании достойной причины (что такого мог рассказать Хюрем, чего Летоего половинане смог бы понять?), растянется на такой долгий срок. Ещё меньше он представлял, что замок, висевший на сундуке секретов Хюрема, может вызывать столько точившей досады.
Так и будешь бока отлёживать? спросил Хюрем, бросая Лето чёрную тряпицу, похожую на широкий пояс.
Лето подхватил предмет на лету и, не задумываясь, повязал его на глаза. Он сделал это раньше, чем успел спуститься с кровати, чтобы занять боевую стойку и приготовиться к атаке, и виной тому была отнюдь не небрежность, за которую он мог жестоко поплатиться, точно зная, что случится в следующий момент. Стоило зрению погаснуть, как на него напали.
Лето ушёл от удара с новообретённой лёгкостью. Он знал, что справится, и не хотел облегчить себе задачу, занимая более выгодное положение. Когда Хюрем только начал свои необычные тренировки, Лето сильно доставалось: омега не делал послабления для своего любовника и истинного, не смягчал удары и не растягивал стремительность атаки. Учиться пришлось быстро, и успехи не заставили себя ждать, показывая Лето, как глубоко он заблуждался насчёт собственных умений до момента встречи с омегой. Однако, дело прошлое. Сейчас Лето уворачивался от коварных выпадов Хюрема, едва касаясь окружающих поверхностей.
Альфа откатился по полу в противоположный угол. Углы, изначально невыгодные, если не гиблые, места для боя больше не доставляли Лето сложностей. Комната была маленькой, и как бы хорошо он ни держался, рано или поздно его теснили, заставляя продолжать сражения меж бреющих размахи стен.
Сначала, следуя всем правилам, Лето избегал мышеловок как огня, а оказываясь в них, начинал уступать сопернику. В такие моменты Хюрем давил нещадно, только увеличивая напор. После одной из таких схваток Хюрем обронил, что ещё никогда не видел, чтобы кто-нибудь так неуклюже ворочался в углу, как это делал Лето. Задетая гордость заставила альфу задуматься и присмотреться внимательнее к тому, что делал сам Хюрем, оказываясь в незавидном положении.
Лето ждало потрясение. Вместо того, чтобы тратить больше сил на оборону и пытаться всеми правдами и неправдами выбраться из тупика, Хюрем забивался глубже, и уклонялся с ловкостью паука, пока Лето сбивал костяшки о камень стен, не в состоянии достать соперника. Лето потел в разы сильнее, когда должно было быть наоборот! С тех пор он не просто смотрел на Хюрема, но старался подметить каждое движение омеги, запомнить, обдумать и использовать самостоятельно.
Поначалу, осознав силы омеги, Лето стал уговаривать Хюрема тренироваться по ночам, во время тайных вылазок омеги, но тот отказался. Вместо этого он стал набрасываться на Лето в те моменты, когда альфа меньше всего этого ожидал. Лето мог пересекать двор анаки, направляясь на утренние занятия, когда у Пропилей ему в спину прилетал подлый удар. Ещё неприятнее было падать на каменный и влажный пол купальни, сбитым любимым приёмом Хюремаподсечкой. Не важно, только ли Лето поел, или ему вставили со всем остервенением в зад, атака могла случиться когда и где угодно, впервые действительно заставляя Лето следовать главному наставлению старшего субедаравсегда оставаться начеку.
Шестое чувство, которое и так, по мнению Лето, было прекрасно развито, изменилось, и теперь даже лишённый зрения, он не испытывал ни капли неудобства. Он будто бы видел кожей: глаза словно выросли на каждом клочке плоти, даря постоянную бдительность, не требовавшую сосредоточенности. И пусть Лето с детства учился слепому бою, только теперь он стал по-настоящему «видеть». И случилось это благодаря Хюрему.
Не оценить такой дар Лето не мог. Пусть обида от недомолвок и сумела отыскать путь в сердце Лето, она была не настолько сильна, чтобы затмить понимание того, что Хюрем о нём заботится, даже если манеру такой заботы мало бы кто понял. Но Лето чувствовал Хюрема не так, как все вокруг, и знал, что удары были подарками воину, способными сделать его сильнее.
Второй причиной, убивавшей сомнения в истинности, были ласки омеги. Его взгляды, его прикосновения, страсть, вспыхивавшая заревом, стоило им остаться наедине. Всё это, и ещё мириады едва уловимых дыханий, скользивших в сторону Лето, шептали о священной связи, намертво привязывавшей одного к другому, желал того Хюрем или нет. Говорил об этомили предпочитал молчать.
Лето должен был ждать; ждать, как обещал Хюрему, слепо веря в значимость некой причины, сковавшей язык омеги. Разум без устали твердил об этом, но жадная любовь требовала словесной капитуляции. Признания Лето законным альфой, словно так он мог ещё больше овладеть омегойотобрать ещё одну часть его души. Часть, которую омега не желал отдавать ему. Своему истинному.