Со дня падения он избегал этого места, но вот в доме появился чужой, выгнав Виро искать для себя новое убежище, и подросток не нашёл места лучше, чем угол прямо над пропастью.
Пребывая в невесомости от духоты и бездействия, Виро пялился в даль остекленевшими глазами. Склон хребта, отгораживавший долину с восточной стороны, давно затянуло зеленью. Лишь местами из бурных, словно волны, крон и пышных кустарников выше, разрезая острыми серыми краями, выныривал на поверхность серый камень, но даже он почти весь покрылся мхом. Влажность, рождаемая рекой, копилась вдоль низины меж естественным подъемом и занятой городом Гешенской возвышенностью. Когда солнце показывалось из-за хребта, день был уже в разгаре; часом спустя оно одолевало рубеж анаки, позволяя массивной тени закрыть расщелину, занятую шумевшей водой. Виро не слушал, но слышал, как гул несущихся вод наполняет уши, мешая мыслям, и был этому рад.
Снова прячешься? раздался голос, заставивший кровь в жилах Виро застыть, каким бы жарким ни казался день.
Виро, пригвождённый страхом, не двинулся с места. Омега, раскрывший его приют, тоже не спешил заговаривать снова или заглядывать за уступ, оставаясь скрытым. От этого Виро становилось ещё страшнее. К чему упоминать о том, что он постоянно скрывался? И почему Хюрем, словно змей, притаившийся за камнем, не показывается на глаза, раз уж знает где он?
Тебя ищет Мидаре, произнёс наконец Хюрем.
У Дорто он пробыл достаточно долго, чтобы разобраться в порядках дома, а заодно свести свои обязанности до случайных мелочей. Будучи приставленным к Виро, почти всё своё время Хюрем проводил в опустевшей, стоило ему лишь заселиться, комнате мальчишки, лёжа у стены, напротив кровати Виро, и таращась в потолок. Мидаре знал об этом, и видимая леность его жутко раздражала, но ещё в большее исступление его приводило само лицо Хюрема, так что большую часть дня главный омега дома предпочитал не замечать напасть. Стоило, впрочем, им столкнуться, как Мидаре требовалось усилие, чтобы от досады не закусить губу. Тогда он придумывал незначительное поручение или работу, видимо, надеясь, что Хюрем откажет и его будет за что наказать, но Хюрем всегда покорно кивал, пялясь на Мидаре своими пустыми глазами, и отправлялся выполнять повеление.
Мидаре ненавидел Хюрема, но пока руки его были связаны. Исидо приказал супругу не трогать омегу под крышей дома. Следовало соблюсти приличия и выставить грядущее убийство как несчастный случай, а для этого требовалось некоторое время. Мидаре не мог дождаться момента, когда Хюрем исчезнет с лица земли. Пока же всё повисло в хрупком равновесии, тяготившим всех домочадцев семьи Дорто. Спокойным оставался только Хюрем, понимая, что эта бессмысленная драма скоро закончится.
Виро не стал спрашивать, зачем его ищет папа. Просидев без движения целую минуту, он неуклюже пополз прочь с карниза. Коварная тишина заставляла дрожать от страха. Страх был невыносим почти физически, и пока Виро сам не посчитал прыгнуть вниз с обрыва за благо, он заставил тело шевелиться.
Как и ожидалось, Хюрем стоял прямо за поворотом. Виро замер на мгновенье, бросил быстрый взгляд на лицо омеги; тело тут же прошибла дрожь, которую подросток едва ли сумел подавить. С величайшей осторожностью он опустил затёкшие ноги вниз и неуклюже перебрал конечностями, стремясь восстановить чувствительность, чтобы суметь подняться. Хюрем продолжал возвышаться рядом, не торопясь вернуться в дом, когда поручение уже было исполнено.
Ни за что не желая говорить с ненавистным прислужником, Виро закусил губу от яростиот ярости на самого себя, потому что боялся Хюрема до трясущихся поджилок. Он дёрнулся, поднимаясь единым порывом. Боль прошила изуродованную ногу, ударила ослепительной вспышкой в голову, на миг лишая способности понимать, где он. Слабость накатила неожиданно быстро. Омега покачнулся. Колени подогнулись и тело повело в сторону. В сторону обрыва. Омега вдруг понял всё в единый миг: он неверно оценил собственные силы и сейчас упадёт вниз!
Дыхание замерло в груди, когда пропасть вдруг разверзлась перед глазами, собираясь снова его заглотить. В первый раз ему повезлоон упал прямиком на небольшой выступ, находившийся в пяти шагах от того места, с которого сейчас собирался упасть во второй раз. Во второй раз удача не повторится. Виро понял это сразу.
Пропасть продолжала зиять, а Виро будто замер, ощущая, что не стоит твёрдо, а висит, развалив ступни. Одежда натянулась под мышками и вокруг горла: Виро повис, удерживаемый за шкирку. Когда от ужаса он уже перестал дышать, его потянуло назад. Способность ощущать собственный вес вернулась и омега полетел на землю. Упал неуклюже и взвыл, приложившись больным коленом, но успел вовремя сомкнуть челюсть, не давая стону вырваться наружу. Хюрем снова стоял над ним и глядел без всякой жалости. А когда ему надоело, развернулся и пошёл в дом, сообщить Мидаре, что поручение выполнено.
Подняться удалось не сразу, но Виро справился с собой, переместив вес на здоровую ногу, и поковылял вслед за Хюремом. Перед тем как сесть за стол, чтобы пообедать с папой, он обмыл взмокшее лицо холодной водой, прижал на несколько долгих мгновений ушибленное колено к прохладной стене и, как только почувствовал мимолётное облегчение, направился в обеденную.
Мидаре поприветствовал сына по обычаю и вернул отрешённый взгляд в тарелку, так ничего и не заметив. Виро впервые порадовался задумчивости папы, появившейся после смерти брата. Она часто воровала родителя, уводя того в неизвестные дали. Так далеко, что иногда Виро не сразу удавалось его дозваться. Это приводило подростка в не меньший ужас, чем убийца брата под собственным боком. Но только не сегодня. Сегодня Виро был рад, что папа на него не смотрел.
После обеда он мог вернуться в свою комнатутуда, где теперь обитал Хюрем. Там ему отныне предстояло выносить его молчание до вечера, а затем ещё и спать в одной комнате. Испытание казалось слишком тягостным. Лучше было вернуться в собственное убежище. Так бы Виро и поступил, но нога болела нещадно, грозя распухнуть и воспалиться. Разгуливать так над обрывом было чистым безумием, и Виро побрёл к обитым тканью скамьям в гостиной. Он может посидеть там в прохладе, а может и уснуть. Если папа его отыщет, Виро всегда может сказать, что задремал. Всё, что угодно, лишь бы не возвращаться в собственную спальню.
Опустившись на мягкую обивку Виро посмотрел на стену. Вместо картины с изображением создающего мир Аум, он снова видел пропасть. Пропасть, чуть не убившую его однажды и сделавшую попытку вновь. Хюрем был тем, кто не дал этому случиться. Чувствовал ли Виро благодарность? Нисколько.
Омега не сомневался, что ему помогли только затем, чтобы спасти собственную шкуру. Кого бы обвинили, если бы он разбился? Тогда Хюрема не спас бы и сам жрец. Виро попытался выбросить из головы случившееся, как и забыть про пульсирующее болью колено. Сытый желудок позволил погрузиться в мягкую дрёму, давшую короткую передышку телу.
Виро пришёл в себя не сразу. Он услышал голос папытот звал его. Лба касалась прохладная рука.
У тебя лихорадка, Виро окончательно пробудился. И колено распухло, тяжело вздохнул папа, тут же послав за травником.
Отстоять право остаться в гостевой, несмотря на отсутствие сил, Виро всё же сумел. Но лишь до тех пор, пока он не проснулся с тяжёлой головой после густого отвара. Содержимое желудка просилось наружу, и Виро потребовалось приподняться, чтобы глубоко вдохнуть. На лбу выступила испарина. Облегчение, если и должно было наступить, запаздывало, а на анаку уже успел опуститься сумрак, загонявший Виро обратно в собственную спальню.
Хюрем был там. Как всегда. Он лежал на подстилке у стены с закрытыми глазами. Спал или нет, Виро никогда не мог разобрать. Стоило его окликнуть, омега всегда отзывался спокойным ровным голосом, будто ждал, что вот-вот его позовут. Но звал Хюрема только папа или домовые. Виро всем своим существом ощущал трепет, одолевавший его, стоило взглянуть на омегу, и потому не смел называть его по имени.
До того момента, как Хюрем переступил порог дома Дорто, Виро не замечал, что худой и слабый на вид омега наводит страх одним своим присутствием. То и дело Виро казалось будто он спит в одной комнате с диким зверем, а не человеком. То, как Хюрем умел посмотреть, его голос, всё говорило о том, что он опасен. И Виро не мог разобрать, опасен ли он вообще или только для него.
Виро не был так уж наивен и скоро понял, что Хюрем сможет убрать соперника, подстроив несчастный случай. Сегодня, к примеру, у него была отличная возможность. Стоило только толкнуть, и с Виро было бы покончено. Нельзя было не догадаться, однако, что в таком случае Хюрем бы и сам простился с жизнью.
Оттого ли смотрел Хюрем этим мертвенным взглядом, будто объяснял, что это было единственным обстоятельством, откладывавшим расправу?
И что будет с Виро, когда он наконец перейдёт в семейство будущего жениха? Как долго он проживёт, если чуть не явился причиной казни Хюрема? Сам ли Лето покончит с ним или это сделает Хюрем, зная, что платить не придётся: ведь стоит Лето занять трон, и даже отец, могучий старший субедар Исидо Дорто, не посмеет ничего сказатьвласть жреца была неоспоримой.
Заблуждаться больше не приходилось: Лето было наплевать на Виро. Безразличие, которое раньше не замечал омегаили старался не видеть, обозначилось чёткими линиями выражения, возникавшего на лице альфы всякий раз, когда им приходилось стоять друг напротив друга. Лето не любил Виро, и омега наконец это осознал.
Что делать с собственной жизнью, если ты покалечен и потому навеки зависим? Если твой жених тебя не любит и уже не полюбит, встретив истинного? И что, если этот истинный выжил случайно, когда ты сам подписал ему приговор? Какая жизнь ожидала впереди Виро?
Об этом он думал дни и ночи напролёт, и даже горе от потери брата блекло перед диким страхом собственного будущего. Впервые ему стало казаться, что спасение было не даром небес, а наказанием, раз уж Аум ссудил ему ту судьбу, которая уже распахнула двери его дома. Пропасть, которая пугала омегу смертельно, одновременно стала представляться единственным выходом.
Ворочаясь от собственных мыслей и боли, крутившей конечность, словно стремясь её вырвать, Виро тяжело вздыхал и кряхтел. Жизнь никогда ещё не казалась такой беспросветной.
Так прошла неделя. Нога не проходила, высасывая силы, пока Виро наконец не понял, что не может подняться. И снова пришлось пить вонючие отвары. Удерживать жидкость в себе становилось всё труднее. Как только по дому разносился запах знакомых снадобий, Виро начинало мутить, и он надеялся, что сумеет забыться приступом лихорадки скорее, чем Шиторо явится к нему в спальню.
Сонскудный и беспокойныйне приносил желаемого облегчения. Кошмары набрасывались, стоило сомкнуть глаза, крутясь бесконечными образами страшных уродов.
Виро очнулся, вынырнув из очередного омута. В комнате возникла знакомая теньэто был Хюрем.
По ночам он уходил, и папа не знал об этом. Ни разу никому не удалось его поймать, а Виро Виро не отваживался сказать против него ни слова. Куда мог деваться Хюрем, для него не было тайнойне раз альфий запах запретного удовольствия цеплялся за одежду и тело ненавистного омеги.
Хюрем бесшумно возился в противоположном углу комнаты, когда Виро произнёс:
Завтра я расскажу папе о твоих отлучках, горло пересохло, но омега продолжил: И о том, куда ты исчезаешь.
Тень, колыхавшаяся паутиной, замерла, прислушиваясь. Других слов не последовалоВиро сказал всё, что хотел, и умолк, ожидая реакциии та последовала. Чёрное вытянутое пятно заскользило по комнате, но так медленно, что ослабший Виро не сразу уловил движение. Только когда оно увеличилось на треть, омега ощутил страх, прошивший внутренности: Хюрем приближался, заставляя Виро скорчиться на собственном, по детски узком ложе в ожидании расправы.
Хюрем замер над постелью, заставив Виро задержать дыхание. Огромный и чёрный, словно сама пустотабездна, явившаяся за Виро, Хюрем возвышался над чуть не скулившим от испуга омегой. Он молчал, продолжая стоять и смотреть, пока тишина не стала нестерпимой. Виро казалось, что боль приносит каждый миг, в который он успевал раз за разом представить, как Хюрем хищной тварью бросается на него, чтобы перегрызть глотку. Но момент разбился на вечность, и каждый ее осколок прокручивал миг прыжка снова и снова. И снова.
Виро не выдержал.
Я всё равно скажу, ноющим от напряжения голосом протянул омега. Тебе меня не запугать!
Это была ложь. Страх, испытываемый к Хюрему, давно поселился в душе, и сейчас Виро едва удерживал себя на месте, чтобы не грохнуться с кровати и не попытаться уползти червём. Куда угодно, лишь бы подальше от Хюрема.
Тень всколыхнулась едва заметно, и Виро с ужасом ощутил руку на своей ноге. Она была холодной, и это было бы приятно, ведь сухая ледяная ладонь легла прямо на больное колено. Было бы приятно, если бы рука не принадлежала Хюрему.
Виро застыл.
Ты знаешь, какой бывает боль? прошипел змеиный голос в самое ухо.
Виро знал. Он, как никто другой знал, какой бывает боль. Кому бы, как ни ему, знать об этом: столько раз она сводила его с ума, и вот уже несколько лет она его постоянная спутница. Впившись однажды своими острыми зазубренными щупальцами, она уже никогда его не покидала, и Виро знал, что спасения от неё нет. Они будут жить вместе столько, сколько отведено Виро. Половину этого времени отберёт она, иначе и быть не могло.
Пальцы Хюрема сжались и Виро задохнулся. Хотел закричать, позвать на помощь папу, но его рот закрыли, вдавив голову в подушку.
Возможно, послышалось шипение и Виро притих, пока сердце его колотилось, как сумасшедшее, ты уже кое-что понял, но поверь, у боли есть бесчисленное множество оттенков, с которыми я могу познакомить тебя при желании.
Влага скользнула вдоль щёк омеги, но он этого не заметил, поглощённый обещанием Хюрема.
И чтобы ты знал о том, с каким знатоком имеешь дело, сегодня я покажу тебе одну из её красочных сторон.
Не успев опомниться, Виро почувствовал сразу несколько вещей. Рука плотнее вжалась в рот, парализуя. Виро вскинул было руки, желая оттолкнуть от себя Хюрема, но пальцы на голени впились в мясо, словно кожи и не было, дёрнули нещадно. Кости хрустнули. В голове взорвался огонь, разом охвативший тело и толкнувший в агонию. Виро сгорал от невыносимой боли, как тогда, когда упал с обрыва.
Он хотел кричать, скулить и рыдать раненым псом, но рот закрывала рука, не давая ему это сделать. Хюрем навалился сверху, лишая возможности двигаться, и просто наблюдал за тем, как корчится ничтожный соперник. Виро не имел понятия, как долго длилась пытка, ему казалось, что секунды превратились в долгие мучительные часы; но вот наконец силы его покинули. Разум стремился испариться, покидая тонувший корабль. Можно ли было надеяться, что Виро не проснётся? Малодушная мысль была такой пленительной, что омеге показалось, будто боль на миг стала почти сносной.
То же малодушие заставило его угрожать Хюрему. Ведь тот мог разозлиться, накинуться на него и покончить разом со всем. Виро не сомневался, что мог. И тогда он бы сбежал от этого всего. От увечья и бесконечной беспомощности, скручивавшей тело; от не любившего его жениха и раненого сердца; от смерти брата и этого взгляда отца в тот миг, когда он хотел попрощаться, уходя в очередной поход, но так и не проронил ни слова. От этой боли. От всей этой непрекращающейся, а только растущей боли. Ревущей и рвущей.
Следующие слова, прошелестевшие в глухой ночи, низвергли Виро на самое дно отчаяния, отняв надежду на забвенье.
Это было лишь первое знакомство, Хюрем был беспощаден. Мы продолжим завтра, Виро показалось, что в комнате не осталось воздуха. И послезавтра, воздух выкачали и потому он не может вдохнуть, хотя рот его больше никто не закрывает. И потом.
Нет, нет, нет! хотелось закричать изо всех сил, но сил не было. Всё это было слишком. Слишком. Виро лежал и слушал, рассчитывая, что сумеет добраться до обрывастанет ползти, если понадобится.
А шипение всё перебирало шорохи:
Но всё будет зависеть только от тебя, говорил Хюрем. Станешь болтать, и узнаешь саму суть боли, пусть мне для этого потребуется каждая ночь твоей жизни. Не надеешься же ты, что меня схватят и казнят за то, что я трахаюсь с Лето? Мне сошло с рук убийство твоего брата. Чистокровного, надменно бросил Хюрем. Так что я останусь здесь и стану за тобой приглядывать, рука скользнула по истерзанной ноге, и Виро, помимо воли, выгнулся, следуя за перетянутыми по телу мышцами, словно поломанная марионетка. Или же повисла долгая пауза, ты прикусишь свой длинный язык, не твое дело, куда и как часто я хожу. Не скажешь, что случилось сегодня и никого не захочешь видеть. Я буду сам приносить еду, чтобы у тебя вдруг не возникло желания всё же с кем-нибудь поделиться. Сам ведь понимаешь, пользы от этого не будет.