* * *
При самоубийстве, так же, как и игре в бейсбол, иногда бывает трудно определить, кто есть кто или что есть что без специальной учетной карточки. Гроссман перевернул набросок, вложенный в прозрачную папку, и внимательно перечитал напечатанный на машинке и приклеенный к его обратной стороне перечень.
Пятнадцатая Южная улица, 1516
1. Стул и одежда женщины
2. Туфли женщины
3. Прикроватный коврик
4. Пятно от виски
5. Бутылка из-под виски перевернутая
6. Бутылка из-под виски стоящая
7. Кровать и жертва
8. Приставной столик с пишущей машинкой
9. Ботинки мужчины
10. Кресло и одежда мужчины
11. Приставной столик и лампа
12. Напечатанная на машинке записка и наручные часы
13. Бумажник, булавка для галстука, рассыпанная мелочь
14. Нить жемчуга, серьги
15. Туалетный столик
Гроссман знал, что маленькие кружочки, которыми были обведены буквы А, В, С, D, Е, означали место фотосъемки и то, под каким углом она была проведена в спальне. Фотографии, вложенные в папку, он сейчас держал в руке.
Полицейский фотограф снял:
А. Предсмертную записку и наручные часы на туалетном столике крупным планом.
В. Одежду Томми Барлоу в кресле и его ботинки рядом с креслом средним планом.
С. Общий вид кровати с лежащими на ней телами Ирэн Тейер и Томми Барлоу.
D. Средним планом прикроватный коврик и две бутылки из-под виски, а также стул, на котором лежала и висела одежда Ирэн Тейер, и рядом с которым стояли ее туфли.
Е. Пишущую машинку на приставном столике рядом с кроватью крупным планом.
Гроссман несколько раз внимательно просмотрел набросок и фотографии, перечитал рапорт, составленный одним из сослуживцев, а затем сел за стоящий в лаборатории длинный белый стол, снял телефонную трубку, набрал номер: Фредерик 7-8024. Ответил дежурный сержант и немедленно соединил его со Стивом Кареллой, который находился в комнате для персонала наверху.
Я получил результаты по твоему делу о самоубийстве, пояснил Гроссман. Хочешь послушать?
Давай, согласился Карелла.
У ваших парней сегодня много дел?
Достаточно.
А у нас! Бог ты мой, ну и денек сегодня выдался, отозвался Гроссман и устало вздохнул. Какое они дали вам заключение о причине смерти по этому делу?
Острое отравление окисью углерода.
Да... протянул Гроссман.
А что? Ты обнаружил стреляные гильзы?
Нет, не довелось. Конечно, похоже на самоубийство, во всяком случае, вроде бы все данные на это указывают. И в то же время... Право, не знаю. Что-то во всем этом деле не сходится.
Что именно?
Все выглядит так, что ты сразу сочтешь происшедшее самоубийством, Гроссман начал издалека. И бутылки из-под виски, открыт газовый кран, взрыв. Все вроде сходится! Лишний раз подтверждает цифровые данные.
Какие?
Ежегодной смертности от отравления окисью углерода в нашем городе. У меня здесь они есть. Прочитать?
Валяй, Карелла улыбнулся.
Восемьсот сорок смертей в год, из которых четыреста сорок самоубийств. А из них четыреста тридцать пятьот газа. Впечатляет! Верно? Добавь сюда еще эти бутылки из-под виски. Самоубийцы этого типа часто напиваются до бесчувствия, после того как откроют газ. А иногда принимают снотворное, чтобы смерть была славной и приятной. Ты об этом знаешь?
Так уж славной и приятной! не согласился Карелла.
Именно. А в этом твоем деле что-то не так, Стив. По правде говоря, я озадачен.
Чем именно, Сэм?
Во-первых, все эти бутылки из-под виски на полу. Не у изголовья, а у изножья кровати. И однаперевернута. Почему тогда бутылки были у изножья кровати, откуда никто не мог до них дотянуться, если они действительно выпивали?
Они не были пьяны, Сэм, объяснил Карелла. Это данные нашего токсиколога.
Тогда куда делось все это пойло? спросил Гроссман. И еще, Стив. А ты знаешь, где стаканы?
Не знаю. А где?
В кухонной раковине. Очень хорошо вымыты. Два стакана аккуратно поставлены рядышком в раковину, сияют от чистоты. Смешно?
Очень, согласился Карелла. Если вы открыли газ и пытаетесь напиться, зачем же вылезать из кровати и мыть стаканы?
Кстати! Им вообще-то так или иначе пришлось вставать. Верно? Чтобы одеться?
Ты о чем это?
Стив, послушай. Разве это не было любовное гнездышко? Мы проверили их одежду, искали пятна спермы. Не нашли. Значит, они были голыми, когда они...
Ничего этого не было, пояснил Карелла.
Откуда тебе это известно?
Данные вскрытия: половых сношений не имели.
М-да, протянул Гроссман. Тогда чем же они занимались, почти голые?
Хочешь, скажу свою убедительную версию?
Валяй.
Возможно, намеревались уйти из жизни в блеске романтического пыла. Частично разделись, открыли газ и отключились, прежде чем успели что-то сделать... Я так полагаю.
Мне эта твоя версия не кажется убедительной.
Ну, тогда другая, продолжал Карелла. Они были показушники. Хотели, чтобы на фотографии в газете все видели их полуголыми.
Ну уж этот вариант не только не убедителен, но и безграмотен.
Дай лучше!
В квартире был кто-то третий, предположил Гроссман.
И это убедительная версия! Ничего себе!
Очень даже убедительная, заявил Гроссман, особенно, если учесть, что пили из трех стаканов.
Что?
Там было три стакана.
Но минуту назад ты говорил о двух.
Я сказал, что было двав раковине. Но мои люди тщательно осмотрели посудный шкаф над ней, проверили в нем всю стеклянную посуду. А что нам еще оставалось делать? Большей частью все разнесло взрывом, но...
Да, ну а дальше что?
Тонкий слой пыли был на всех стаканах, кроме одного. Его недавно вымыли, вытерли кухонным полотенцем, которое мы нашли на полке под раковиной. Сравнили приставшие к нему нити от полотенца. Все совпадает. Что ты на это скажешь?
А они сами не могли пользоваться тремя стаканами, Сэм?
Конечно. Но зачем тогда они оставили два в раковине, а третий поставили в посудный шкаф, на полку?
Не знаю.
Третий человек, пояснил Гроссман. Собственно говоря, если рассмотреть последний и, должен признать, весьма необычный факт, я почти убежден, что присутствие третьего станет не просто умной, но и убедительной версией.
Какой это факт, Сэм?
Нет вообще никаких следов в комнате.
Что ты хочешь сказать?
Что нет никаких отпечатков.
Ты имеешь в виду третьего?
Я имею в виду вообще никаких отпечатков, никого из них.
Не понимаю.
Ну я же говорю тебе, повторил Гроссман, ни одного отпечатка пальцев ни на чем. Ни на стаканах, ни на бутылках, ни на пишущей машинке, даже на их обуви, Стив. Так как же, черт возьми, можно напечатать предсмертную записку, не касаясь пальцами всех букв. Как же снять ботинкиих поверхность хорошо смазана ваксойи не оставить никакого отпечатка ладони на ней? Стив, все это дело дурно пахнет!
И какова твоя версия?
Моя версия? Кто-то прошелся по этой комнате и протер поверхность всех предметов, которые трогал, к чему сам прикасался.
Ты думаешь, это мужчина?
Я этого не говорил.
Но ты сказал «сам»?
Всего лишь метафора. Это мог быть и мужчина, и женщина, и даже дрессированный шимпанзе. Откуда мне знать? Я только сказал, что в этой квартире нет вообще никаких следов, никаких. Вот почему это дело дурно пахнет. Как бы то ни было, тот, кто стер все следы, возможно, начитался рассказов о том, как мы выслеживаем опасных бандитов по оставленным ими все говорящим отпечаткам.
Мы им не скажем правду, хорошо?
Пусть теряются в догадках. Гроссман помолчал, затем спросил:А что ты думаешь по этому поводу?
Может быть, устроили оргию, Карелла улыбнулся.
Ты это серьезно?
Пьянка! Голая девица, а может быть, и две. Что еще там могло быть?
Мог быть еще кто-то. Он, застав их вместе, в постели, и укокошил, а затем замаскировал все так, чтобы выглядело самоубийством.
На них нет никаких следов насилия, Сэм.
Я просто говорю, что думаю. Полагаю, что в этой комнате был третий участник драмы. Кто и почемутебе выяснять.
Спасибо.
Не стоит благодарности... А как жена и дети?
Прекрасно, Сэм...
Ну что еще?
Сэм, что, действительно совсем никаких отпечатков? Ни одного?
Ни одного.
Карелла задумался, а затем произнес:
А не могли они сами все убрать, все вычистить?
Зачем? поинтересовался Гроссман.
Из чистоплотности. Ты сам только что сказал: записка аккуратно напечатана, одежда аккуратно сложена, туфли аккуратно поставлены. Может, они вообще были очень аккуратными людьми?
Точно! Поэтому, прежде чем наглотаться газа, они прошлись по всей квартире и вытерли пыль.
Вероятно.
Вероятно? спросил Гроссман. А ты бы сам стал это делать?
Я неаккуратный, возразил Карелла.
Глава 7
Быть в обществе Берта Клинга и Майкла Тейератяжелое испытание. Хейз очень любил Клинга, вернее сказать, того Берта Клинга, каким он был еще год назад, но не нового, сегодняшнего, которого он совсем не знал. Тяжело и мучительно было находиться в его обществе долгое время. Несомненно, это был Берт Клинг, тот же самый, аккуратный молодой человек, блондин, тот же голос. Вы видели, как он входит в дежурную комнату или идет по улице, вам хотелось подойти к нему, протянуть навстречу руки, сказать:
Привет, Берт! Как поживаешь?
Вам хотелось пошутить с ним или обсудить детали запутанного дела. Вам хотелось посидеть с ним за чашкой кофе в уютной комнате, когда за окном идет дождь. Вам хотелось любить этого парня с лицом и телом Берта Клинга, сказать ему, что он ваш друг, сказать:
Эй, Берт, давай напьемся сегодня вечером!
Вам хотелось все это сделать и все это произнести, потому что лицо его, походка и голосвсе было вам знакомо, но вдруг вас что-то останавливало, готово было пригвоздить к месту, и вы вдруг чувствовали, что смотрите всего лишь на пластмассовую оболочку Берта Клинга, разговариваете с его голосом, записанным на пленку, что внутри этой оболочки что-то умерло: знали что именноКлэр Таундсенд была убита.
Оплакивают близких по-разному.
Если твоя невеста становится жертвой жестокой и бессмысленной резни в книжном магазине, можно на это реагировать по-разному. Возможны разные варианты, но ни один нельзя предвидеть. Можно, не переставая, плакать неделю, другую, а потом смириться со смертью, признать, что жизнь продолжается и без девушки, на которой ты собирался жениться. Признать, что ничто не стоит на месте, и жизнь идет вперед, и смерть ее конец. Берт Клинг мог бы, конечно, смириться с окружающей его жизнью и смертью, как неизбежным и естественным ее концом, или, по крайней мере, реагировать по-другому. Он мог бы наотрез отказаться признать ее. Он мог бы уже продолжать жить с верой, что Клэр Таундсенд не умерла, а живет себе где-то в другом месте, что те события, которые начались с телефонного звонка на участок тринадцатого октября прошлого года, когда среди жертв в книжном магазине он, к своему ужасу, обнаружил Клэр, и кончились жестоким избиением человека, который ее убил, те события просто не имели места. Он мог бы жить, притворяясь, что верит, ничего этого не было. Он продолжал ждать возвращения Клэр и, когда бы она вернулась, посмеялся бы вместе с ней, сжал бы в своих объятиях, и они бы снова любили друг друга и когда-нибудь бы поженились. Он мог бы так утешиться. Или мог бы принять ее смерть без слез, позволяя горю разрастись внутри до огромных размеров, и окаменеть, скрывая за улыбающейся внешностью богато разукрашенный фасад все разрушающей, темной и мрачной, открытой всем ветрам гробницы.
Возможно, бухгалтеру было бы легче пережить убийство своей невесты, пройти через весь ритуал поминок, а затем лелеять память девушки, философски смирившись с элементарным фактом существования жизни и смерти. Бухгалтер складывает колонки цифр и решает, какой подоходный налог его клиент должен платить «Дядюшке Сэму». Бухгалтер занят арифметикой. А Берт Клингполицейский. Будучи полицейским, ежедневно занятым работой, связанной с преступлениями, он то и дело сталкивается с постоянным напоминанием о том, как погибла девушка, которую он любил. Одно дело обходить улицы своего участка и помогать перейти улицу шестилетнему ребенку, стоящему на углу в ожидании, когда пройдет транспорт. Одно дело расследовать кражу со взломом, или ограбление, или драку, или исчезновение людей, и совсем другоерасследовать убийство.
Жизнь восемьдесят седьмого полицейского участка очень часто связана с фактами смерти. Он заглянул в безжизненные глаза Клэр Таундсенд тринадцатого октября прошлого года. С тех пор видел мертвые глаза более тридцати жертвмужчин и женщини всегда видел в них одно и то же: все смотрели умоляюще, казалось, их насильно лишили того, с чем они не были готовы расстаться. Казалось, они умоляли, чтобы это им вернули. Казалось, они молча взывали:
Пожалуйста, верните меня, я еще не готов!
Обстоятельства смерти всегда были разными: он входил в комнату человека с ножом в черепе, он смотрел на растерзанную жертву наезда, он открывал дверь чулана и находил труп молодой девушки с затянутой на шее веревкой, повесившейся на перекладине для одежды, или алкоголика, упившегося до смерти в подъезде борделя, обстоятельства всегда были различными, а глазаодинаковыми.
Пожалуйста, верните ее мне, я не был готов, казалось, взывали они.
И каждый раз, вглядываясь в другую пару глаз, он отворачивался, потому что всегда помнил Клэр Таундсенд, лежащую на полу книжного магазина, ее блузку, залитую ярко-красной кровью, открытую книгу на ее лице, собственные руки, поднявшие ее, и свои глаза, заглянувшие в ее мертвые, широко открытыеэтот образ неожиданно и навсегда отпечатался в его мозгу и он стал бесчувственным и немым. В течение нескольких минут он, обычно ничего не соображал, он мог только отвернуться от каждого нового трупа и неподвижным взглядом разглядывать стену, как оглушенный, в то время как в его напряженном мозгу невидимый проектор прокручивал кадр за кадром свой собственный фильм ужасов, и ему хотелось кричать, и он сдерживался, до боли стиснув зубы.
Смерть означала для Клинга одноКлэр Таундсенд. Ежедневно сталкиваясь со смертью, он постоянно вспоминал Клэр. И каждый раз его сердце сжималось в кулак так крепко, что он не мог открыться, не мог позволить себе расслабиться. Вместо этого он уходил в себя, вздрагивая от каждой неприятности, устало, как должное, нес груз памяти, не принимая сочувствия, оставив надежду, думая, что будущее будет таким же пустым и унылым, как и настоящее.
В тот день в крошечном офисе Майкла Тейера в Брио Билдинг ситуация была похожа на простое уравнение. Чувствуя дискомфорт в присутствии Клинга и Тейера, Хейз беспристрастно думал про себя, что знает причину своего состояния, но не испытывает никакой радости от того, что все понимает. Говорить об Ирэн Тейер означало говорить с ним о смерти, а смертьэто Клэр Таундсенд. Решить это элементарное уравнение не составляло трудав маленькой комнате обстановка была накалена до предела.
Комната находилась на шестом этаже здания. В ней было единственное окно, открытое апрельскому ветерку. Письменный стол, конторка с папками для бумаг, телефон, календарь да два стула. Майкл Тейер сидел на одном из них за столом, Хейзна другом, напротив. Клинг, весь напрягшись как натянутая струна, стоял рядом с Хейзом, готовый в любую минуту развернуться и прыгнуть через всю комнату и через стол, скажи Тейер что-то не то. Пачка готовых поздравительных открыток со стишками, прислоненная к пишущей машинке, была аккуратно сложена столбиком. В машинке был заложен лист с незаконченными виршами.
Мы делаем работу заранее, пояснил Тейер. Я уже готовлю поздравления к предстоящему дню Святого Валентина.
А вам не трудно работать сразу же после похорон, мистер Тейер? поинтересовался Клинг.
Вопрос был настолько жестоким и бессердечным, что Хейз испытал неодолимое желание заткнуть ему рот и дать по зубам. Какое-то мгновение он видел боль в глазах Тейера, и ему самому стало больно. Тейер произнес очень тихо:
Да, мне трудно работать.
Мистер Тейер, быстро вмешался в разговор Хейз, поверьте, мы, не хотим быть навязчивыми в такое трудное для вас время, но мы кое-что должны выяснить.