Я не хочу
Он обнаружил, что грызёт кожу на сгибе указательного пальца, грызёт с остервенением, не обращая внимания на боль. «Что же со мной такое?» И как бы отвечая на незаданный вслух вопрос, Рогге мелко закивал головой. Лицо его было печальным, обвисшим, как у спаниеля.
Всё хорошо. Вы привыкнете. Привыкнете. Просто дышите: вдох, выдох выдохвдох, и опять
Приготовления заканчивались. Патрульные разбились на группы, разобрали оружие и ждали команды унтер-офицера, который теперь что-то многословно объяснял Ульриху, размахивая руками как уличный регулировщик.
Опять солдаты, с отвращением сказал Мориц.
Подбоченившись, он стоял в своей топорщащейся одежде, с громадным ранцем за плечами, неопрятный памятник самому себе.
Солдаты и солдаты. И лагерные обезьянки. Пусть берут их и тащат на поводке. Мне такого дерьма не надо.
А ты кто? Разве не солдат?
Мы не солдаты, мы научники.
Особенно ты. Если бы не попал сюда, до сих пор навинчивал бы квадратные гайки на круглые болты в какой-нибудь занюханной ремонтной мастерской.
Краузе достал безразмерный клетчатый платок и по-крестьянски обстоятельно, трубно высморкался. Он был чрезвычайно доволен собой.
Дурила, сказал Мориц неуверенно. Что бы ты ещё понимал
Тишш! шикнул Эберт.
Запрокинув голову так, что на тощей шее выступило и запульсировало адамово яблоко, он уставился куда-то в небеса, приоткрыв рот. Хаген посмотрел туда же.
По необъятно синему, чисто вымытому небу медленно двигались, растекаясь и соприкасаясь волокнами, лёгкие облачные перья. Проволочные шпаги излучателей дрожали и изгибались, подчиняясь оптическим законам. До неба было рукой подать. У Хагена закружилась голова. Он пошатнулся.
Тишина, сказал Эберт. Вы слышите? Прямо звенит!
Тишина обнимала площадь, отражалась от зеркальных окон, полированных гранитных плашек, хромированных винтовочных стволов. Она была везде, заполняла пространство, расширяла его, пропитывая каждый дюйм. Тишина проникала в мозг. И даже настойчивое «бу-бу-бу» низенького унтера не могло нарушить эту пронзительную синюю тишину.
Я помню? Нет, но если бы ещё немного
Тьфу ты! сказал Мориц с досадой. Я чуть не обгадился!
Кретин!
Эберт махнул на него рукойбессильно и обиженно. Его губы кривились в плаксивой гримасе, выталкивая безостановочно вместе с радужными пузырьками слюны:
Кретин! Кретин! Чёртов, чёртов кретин!
Но от микроавтобуса, пошатываясь и смущенно улыбаясь, уже шёл Ленц, в своём блестящем капюшоне похожий на кольчужного рыцаря, и его тощая остроугольная тень настойчиво указывала прямо на условный юг. «Будет жарко», подумал Хаген. Солнечные зайчики, перепрыгнувшие с кольчуги Ленца, жалили не хуже ос.
Патрульные машины медленно разворачивались и уезжали, а за ними тянулся фургончик медслужбы, изредка подавая сигналы, означавшие «Пора собираться». «Прощай, моя любимая, прощай, прощай, прощай» Кто тамГретхен, Лизхен или Труди? Хенни, Анхен, Кете, Хельги Лидия Или Марта?
Или Тоте?
На плечо легла тяжёлая рука.
Потанцуем? предложил Франц. В глубине его глаз мерцала мрачная синяя радость.
Я пропущу, ответил Хаген, сбрасывая руку.
Франц усмехнулся.
Танцуют все, скомандовал Ульрих. Группа, стройся!
Время вышло.
Они вышли вслед за временем.
***
«Что мы будем пить семь дней? Что мы будем»хрипло напевал Мориц.
Подошвы глухо стучали по каменным плитам. Каждый старался идти в ногутак получалось громче. Громче значит лучше. Каждый пытался произвести столько шума, сколько мог.
«Хватит на всех. Катится бочка. Мы пьём вместе, не в одиночку»
Фальшивишь, заметил Краузе.
Пой сам, огрызнулся Мориц. Тоже нашёлся меломан. Всякое мне говно
Он осёкся. Из-под упавших на бледный лоб, заострившихся на концах сальных прядей затравленно глядели тёмные, с полуночной искоркой, глаза.
Вместе, сказал Краузе, не обижаясь. Там сказано «вместе». А ты горланишь, будто последний человек на земле.
Мы последние, откликнулся Эберт некстати. Он шёл, опустив голову и волоча ноги, отчего казался смертельно усталым. Его высокие ботинки посерели от пыли. Я последний, ты последний
Эй, не спать! предупредил Ульрих.
Не спать. Но разве я сплю? Разве мы спим?
Без вести пропавшие оловянные солдатики.
Куда мы идём?
Широкая спина Ульриха отлично защищала от ветра. И вообще за такой спиной было приятно находиться. Даже если идти предстояло вечность.
Бодрым, чеканным шагом они миновали квартал аккуратных каменных домов, затем квартал аккуратных фахверковых домов с эркерами и башенками, с красной черепичной крышей, напомнившей Хагену сказки о заблудившихся детях и людоедах. Он крутил головой, пытаясь разобраться в своих ощущениях, которые разделились на два лагеря и озвучились двумя внутренними голосами. «Декорация», бубнил один голос, тошнотворно правильный учительский басок. Без труда можно было представить его обладателяв вельветовом пиджачке, в проволочных очочках с изогнутыми дужками, с прилипшей к покрасневшему лбу редкой поседевшей чёлочкой. «Декорация и бутафория. Жульнический номер. Следует проверить опытом». Второй голос даже не возражал. Он был еле слышим и с идиотской настойчивостью повторял одно лишь слово, которого Хаген не мог и не хотел разобрать. «Замолчите», подумал он с бессильной яростью, и голоса послушались, в воцарившемся молчании опять был только звук шагов и пульсовые толчки, а больше ничего.
Это как нырять в море, лицо Рогге блестело от пота. Перепады давления. Нужно привыкнуть, а то разорвёт. Попросту не выдержит сердце.
Э, моментально откликнулся Мориц. У кого тут есть сердце?
У всех, кроме тебя, сказал тот, с хрящеватыми ушами, чьего имени Хаген не помнил. Мызаводные машинки с клёпаными сердцами. Клик-клак. Клик-клак
Маленький отряд продвигался вперёд, нестройно бренча амуницией. Во всем этом присутствовала какая-то логика, пока недоступная Хагену. Он посмотрел направотам был Краузе, невозмутимо озирающий окрестности, перепоясанный ремнями, толстый, серый, шершавый как камень в своей брезентовой робе. При каждом его движении в воздухе распространялся въедливый душок бензина и чеснока.
«Я могу видеть всех, подумал Хаген. Кроме одного».
Он обернулся и чуть не запутался в ногах.
Спокойно, сказал Франц.
Ствол его винтовки был направлен вниз и влево. В сторону Морица.
***
Всё это не могло кончиться добром. И не кончилось.
За чередой благополучных домиков обнаружилась брешь, которую предвещал назойливый внутренний голос. Хаген оторопело взирал на обуглившиеся балки, ободранные стены с торчащими прутьями, обрушившиеся перекрытия. На покосившемся фонаре висел моток провода. Вокруг громоздились кучи щебня и битого кирпича, валялись доски, размозжённые в щепы, потемневшие от ночной сырости. Хаген увидел кусок стены, крыльцо и лестницу, которая никуда не вела. Её ступени были густо засыпаны угольной пылью и съёжившимися листами бумагиписьмами или документами.
Некоторые дома сохранились лучше. Ветер играл обрывками рваной ткани, обматывая их вокруг уцелевших костяков оконных рам.
Что здесь произошло?
Ульрих пожал плечами. Лицо его оставалось спокойным, даже туповатым, но когда он все же ответил, в голосе прозвучало напряжение:
Не знаю. Этого раньше не было.
Было, возразил Мориц. Именно так и было. Ты просто не помнишь.
Они прошли мимо стадиона. На бетонных плитах ограждения белой краской были выведены цифрыдвойка и ноль. Последняя цифра оказалась заклеена афишей с силуэтным изображением господина в цилиндре и с тросточкой, балансирующего на шаре. Хаген отвёл взгляд. «Началось», подумал он с легким чувством гадливости.
Его тревога усилилась. Возможно, это было связано с Территорией: пусть медленно, пусть окольным путем, но отряд мало-помалу приближался к пункту назначения. «Что-то в воздухе, что-то в земле, что-то в воде», так выразился Ульрих по время последнего инструктажа, но смысл этой реплики Хаген понял только сейчас. Что-то. Прилипшее с обратной стороны глазных яблок. Периферическим зрением он постоянно улавливал какое-то движение, словно яркая картинка впереди имела подложку из тёмной переводной бумаги, и теперь высунувшийся краешек отвлекал внимание на себя.
Идущий по левую сторону Рогге участливо тронул его за рукав:
Тяжело?
От него не приходилось ожидать глумливых реплик. Хаген наклонился к нему и спросил вполголоса:
А где же нейтралы? Я думал, они обитают прямо на Границе.
Всё верно, сказал Рогге, поощрительно киваяточь-в-точь гид, встретивший заинтересованного клиента. Вы только посмотрите на эти развалины. Видите, до чего довели? Свинство, неряшливость и запустение.
Но я никого не вижу.
С каждым днём их всё меньше. Это хорошо.
О чём вы? полюбопытствовал Эберт. Я заметил одного на перекрёстке. А может, это была женщина. Не разберёшь.
Женщина! фыркнул Мориц. От его сгорбленной непропорциональной фигуры исходили волны недовольства. Тяжелые баллоны больно стукали по лопаткам, оттягивали плечи. Он один издавал шума больше, чем вся группа, и раздражение его только возрастало.
Скажи ещё «королева», чего уж. Помойная слизь. Я выжег бы эту мерзоту напалмом, чисто и просто. Пф-ф, и вся зараза превращается в дым и пепел. Дым и пепел, друг. Держись старого доброго огня, он очищает лучше воды.
Может быть, нехотя согласился Эберт.
Может быть?
Ну они всё-таки люди
Эти? Ты, кажется, забыл, о чём бормотал, дружище-маразматик? Последние людимы, разве не так? Но ты сегодня не в ударе. Последние люди воняют потом, как стадо козлов, глазеют по сторонам, пускают слюни и вздыхают о прекрасном. Эберт, дурила, ты самый последний кретин на земле.
Да, произнёс Эберт с достоинством. Последний. Не тебе чета.
Длинный, с переливами, издевательский свист был ему ответом.
Вы все знаете, кто будет последним. Доктор Зима. И его нулевой человек.
Заткнись, Мориц!
В дружное многоголосье ворвалась новая нота, диссонансная и резкая как хлыст.
Мориц вздрогнул, запнулся, но выровнял шаг, ещё сильнее задрал острый подбородок.
К чёрту. К чёрту всё!
Ты, мразь, ласково сказал Франц. Отработанная порода. Ты, пешка! Завали хлебало.
Нулевой человек? переспросил Хаген.
И услышал шорох. Тёплый ветер пошевелил волосы, подул в ушную раковину.
Неважно, шепнул Франц. Просто шагай. Одна нога впереди другой. Я о тебе позабочусь.
Пешка! воскликнул Мориц высоким ломающимся голосом. А, чёрт, пешка. Ты заговорил, Франц, мой капитан! Я пешка, мы пешки, но и ты тоже. Ты ведь тоже пустая порода? А он будет танцевать с Кальтом, а не с тобой!
Что-то загремело. Оказалось, Краузе поддел носком ботинка консервную банку и она откатилась к обочине, где и осталась, отсвечивая жестяными боками.
Слабодушный выродок, тихо произнёс Франц. Деградант.
Ну, наконец-то, в ход пошла научная терминология! А я-то уж начал бояться, что превращаюсь в солдата. Я деградант, а тытупиковое звено. Выхолощенная копия. Пустышка. Это же просто уморакогда молоток или отвёртка, или, скажем, гвоздодёр мнит себя инновационной разработкой. Вам смешно, ребята? Мнеда.
Скоро тебе будет очень больно, Мориц. Ульрих, заткни свою пешку!
Я заткнусь, сказал Мориц. О да, я заткнусь. Но доктор Зима знает, что я был лоялен. Я продолжаю танцевать с ниммне больше ничего не остаётся. С ним, но не с тобой!
Он крутанулся на каблуках, и вдруг встал как вкопанный, а вместе с ним встала вся группа. Застыл и Хаген, боясь пошевелиться, внезапно обнаружив себя в перекрестье силовых линий, настоящих прожекторов ненависти. Сверлящий взгляд Франца упирался в точку у основания шеи, промораживал её насквозь. Температура воздуха упала так резко, что перехватило дыхание. Хаген кашлянул. Изо рта вырвалось облачко пара, которое тут же растаяло.
Ак сказал Ленц, блестящий рыцарь.
Прижав ладони к животу, он метнулся к стене и опершись на неё, принялся содрогаться в мучительных, сухих, безрезультатных спазмах.
Как насчет тебя, Франц? спросил Мориц почти примирительным тоном, однако в зрачках его плясала дьявольщина. Давай, не стесняйся. Похвались харчишками.
Мразь
Хаген услышал шорох и щелчок. «Сейчас снесёт мне череп», подумал он обреченно. Он не видел, но знал: небо опускалось как гидравлический пресс, сминая антенны, опускалось прямо на крыши домов, багровело, темнело и трескалось, рвалось по швам, и в прорехах зияла глубокая беззвёздная чернота.
Мы возвращаемся, сказал Ульрих.
Ты не можешь, возразил Франц.
Он тяжело выбрасывал воздух сквозь стиснутые зубы.
Могу. Я отвечаю за группу. В таком состоянии нас уничтожат. Я возьму ответственность на себя.
Ты подчиняешься мне.
В лагереда. Здесь я подчиняюсь Кальту. И у меня особые указания. Либо все затыкаются, либо мы идём домой. Мориц, тебя это тоже касается!
Мой оловянный командир, сказал Мориц нежно. Ради тебя я готов свернуть язык трубочкой и засунуть его в задницу. Глубоко-глубоко, до самого ядра. До самой кипящей лавы.
Так засунь, сказал Ульрих невозмутимо. И прекратим этот балаган.
***
Клик-клак.
«Я ошибался, думал Хаген, прислушиваясь к возобновившемуся шуму, составленному из шорохов, слаженного костяного постукивания и звяканья железа. Это группа. В ней нет никого и ничего случайного, всё согласовано, уравновешено и просчитано, и только Франц танцует не в такт, не в лад и не в ногу. Только он».
А как же я? Где же я?
Почти у цели, сказал кто-то. Может быть, Рогге. Или Ульрих. Или он сам.
В конце белой, вымощенной плитами известняка аллеи уже угадывалась проволочная сетка второго периметра. Деревья склонялись над витыми спинками скамеек, роняя пожухлые пластиковые листья. На краешке скамьи лежал конверт. При виде его сердце Хагена забилось сильнее.
Это мне!
Не вздумай! предупредил Франц.
Он был совсем близко. Хаген чувствовал его дыхание.
Неужели он смотрит моими глазами?
Вот! каркнул Эберт, вне себя, тыкая пальцем в стеклянный дом, со всех сторон окруженный строительными лесами. Я же говорил! Я видел!
Гражданское население, Краузе сплюнул, очищая горло от скопившейся мокроты.
Где? жадно спросил Мориц, приплясывая от волнения. Где? Где?
Она сидела, свесив босые ноги, на уровне третьего этажа, крепко уцепившись за алюминиевые опоры. Наверное, надеялась, что её не заметят. Светлые как пух волосы перехватывала скатанная в трубочку косынка. Обыкновенная женщина, работница, из тех, что наводят порядок, стирают пыль с подоконников и портретов в учреждениях, портят зрение, проверяя статистические таблицы, совершенно не нуждающиеся в проверке. Хаген не мог разобрать черты её лица, но ему показалось, что он где-то видел эту женщину. Мельком, в толпе, может быть, на улицах Траума или когда-то раньше. В том, как она сидела, чуть склонив голову, было что-то знакомое. Очень знакомое.
И, вероятно, она была там не одна. Сквозь бликующее стекло проступали тёмные пятна, которые, впрочем, тоже могли быть обманом зрения.
А, чёрт, беременная?
Не знаю, сказал Краузе. Забыл дома свою подзорную трубу.
Дайте мне что-нибудь! Мориц нетерпеливо пощёлкал пальцами. Хайнрих, дай пистолет! Или винтовку. Я её сниму.
Вынь да передёрни, посоветовал солдат с хрящеватыми ушами. Поджарь её из обоих стволов.
Шутник? Вы, идиоты, дайте мне нормальное оружие! Она же сейчас уйдёт. Ульрих!
Нет.
Почему?
Потому что тыкосорукая погань, вкрадчиво объяснил Франц.
Ладно, зарычал Мориц. Его волосы вздыбились и блестели как облитая нефтью шерсть. Тогда сними ты, ублюдский снайпер!
Скажи «пожалуйста»!
Пожалуйста!
Скажи «пожалуйста, мой капитан»!
Пожалуйста, Мориц оскалился как гиена, с натугой протолкнул сквозь частокол зубов:Мой капитан!
На здоровье, маленькая пешка.
Что вы делаете? сказал Хаген. Что же вы, чёрт возьми, творите?
Они обернули к нему лицапустые и яростно-оживлённые, с оловянными глазами, светлыми и тусклыми как дешёвые пуговицы. Оба жарко дышали и были неразличимы, как братья.
Прекращайте это, сказал Ульрих, морщась. Он топтался на одном месте, словно громоздкая осадная башня, бесцельно поводя плечами. Он выглядел оглушённым. Отставить! У нас нет времени.