Ладно-ладно, Мориц неожиданно сверкнул проказливой мальчишечьей улыбкой, искренней и немного смущенной. «Нет времени». Не уподобляйся, Ульрих. Последний разик, и больше никогда. Франц, ну давай же, чего ждёшь?
Есть, маленькая пешка!
Франц насмешливо отсалютовал ему и вскинул винтовку.
Нет!
Хаген бросился на него, но был перехвачен. Сразу несколько рук вцепились в него, сковали движения, и когда он рванулся, то ничего не получилось, только затрещала ткань. «Те-те-те, пропыхтел Краузе. Тих-хо, парень!» Оборвавшийся шнурок с латунным шариком на конце хлестнул Хагена по щеке. Кто-то подставил подножку, и Хаген с наслаждением ударил ногой по чужой ноге, засадил локтем в мягкое. «Х-ха!»ухнуло сзади, а потом страшная ломающая боль тараном вошла в правый бок, под рёбра, внутрь, в сердцевину. Хаген переломился в поясе и повис, выплёвывая печень, лёгкие, размолотые в кашу внутренности с чесночным привкусом съеденного утром биоконцентрата
Осторожнее!
Кто-то ухватил его за волосы, отвёл хлопающую по щеке ткань капюшона.
Хаген зажмурился. Солнце било ему в лицо, и в черноте под сомкнутыми веками плавали пульсирующие зелёные пятна.
Прямо в глаз, как белку! возликовал Мориц. Потом его голос приблизился и стал озабоченным:
Э, дурни, вы же его убьёте! Глядите, сомлел. Краузе, дубина
Ничего, оклемается. Он сломал мне кость
Мозговую. Да подними же его, идиот, он сейчас задохнётся!
Что-то произошло, и боль утихла. Стало намного легче жить, хотя внутренности валялись где-то снаружи. «Значит, можно без них», вяло подумал Хаген. Для верности подождал ещё немного и открыл глаза.
Небо никуда не падало. Оно мёртво висело, нанизанное на острия излучателей, медленно теряя краски, выцветая до блекло-серого. И лишь вдали, на горизонте, в змеистой трещине, раздвигающей толщу вязких воздушных масс, ещё виднелась сочная пурпурная начинка.
Оловянные солдатики столпились вокруг, подпирая друг друга локтями. Но ближе всех стоял Франц, скульптурно-совершенный, нахмуренный и свежий как апрельский день. Самое яркое пятно на грязной скатерти.
Иди сюда, прошептал Хаген.
Голоса не было. Он выбросил его вместе с лёгкими.
Всё хорошо, пробормотал Рогге. Это его руки поддерживали Хагена за пояс и воротник, не давая упасть. Немного терпения. Вы поймёте, просто не сразу. Вы обязательно поймёте.
Что такое? предупредительно спросил Франц.
Его гипсовый лоб был прекрасен и не омрачён никакой тенью. На гипсовых губах играла лёгкая улыбка. И только гипсовые ресницы выглядели украденными у другой статуи.
Что?
Он наклонился ближе.
Хаген напрягся и плюнул ему в лицо.
Глава 9. Территория
Болело всё.
Склонившись вправо и слегка отогнувшись, можно было поймать точку, в которой боль чуть-чуть стихала, но тогда начинало ныть под ложечкой с другой стороны всё сильнее и сильнее, как будто сломанная пружина острым краем царапала слизистую и сжималась опять, защемляя что-то внутри. Тогда приходилось менять положение тела, дыша аккуратно, сквозь зубы, чтобы не застонать.
Туда-сюда. Без отдыха, без облегчения, подобно маятнику. Вправо и влево, елозить лопатками по сырой штукатурке, выбоинам, вмятинам и островкам засохшей краски. Туда. Сюда.
Скула тоже болела, и это немного отвлекало.
Чуть-чуть.
Сам виноват, беззлобно сказал Мориц.
Он развалился среди ящиков, задрав ноги выше головы, и ковырял под ногтями зубочисткой, изредка бросая на Хагена взгляд из-под приопущенных век.
Когда-то здесь располагалась районная почта. Две или даже три волоокие форменные барышни штемпелевали конверты, шлёпали горячие сургучные блямбы на посылки и бандероли, утрамбовывали вещи в холщовые мешки, забывшись, слюнили химический карандаш, а потом плевались от горечи, высунув кончики синих языков. В помещении до сих пор витал запах клея, чернил и особой почтовой пыли, вобравшей в себя угольную взвесь, копоть и смолисто-битумные испарения железной дороги.
Где-то поблизости рельсы. От точки до точки. Пасифик. Больно. Как больно
Штукатурка кусала затылок. От бетонного пола веяло подземной стужей.
«Я не умру. Не умру. Пол слегка дрожал, когда автоматика переводила стрелку и гусеничное тело многозвенного состава меняло траекторию, спеша доставить необходимое, из-за Стены и местное: продукты, медикаменты, хлопок, металлы и стройматериалы, топливо, бронетехнику, боеприпасы, горчичный газ, жидкий хлор, фосгенкрытыми вагонами, платформами, цистернами. Не умру. Я не умру. Не умру»
Переехало поездом. Бывает. Нужно дышать: вдох, выдох выдохвдох, и опять
На железном столе, прикрытом листом толя, громоздились уродливые в своей допотопности, но отменно сохранившиеся весы, окружённые стопами пожелтевшей бумаги. Бумага валялась вездеперевязанная бечёвкой, намотанная на бобины, в огромных картонных ящиках и просто россыпью. Даже облупившиеся стены были оклеены еюслепыми плакатами, табличками, инструкциями со схематичным изображением человека, надевающего противогаз, делающего непрямой массаж сердца, искусственное дыхание способом «изо рта в рот». Из вороха наброшенных на рогатую вешалку спецовок выглядывал кривой раструб огнетушителя.
Хаген сглотнул. Горло полыхало, и химическая пена пришлась бы весьма кстатихолодная, мокрая, пузырящаяся сжатым воздухом, пусть и дрянная, мыльная, но во рту и так уже имелся привкус железа, соли, горького миндаля. По крайней мере, зубы были на месте и щека не «токала», а это означало, что удар был нанесён не кулаком, а развёрнутой ладонью, хлёстко, как бьют девчонки. «Портач! подумал он мстительно. Недоделок. Слякоть!»
Настроение почти улучшилось, но тут он сообразил, что в планы надсмотрщика, возможно, и не входило калечить. Унизитьвот это вернее.
Что ж, у него получилось. У меняне факт, а у негода.
Как тебя зовут? спросил Мориц.
Вытащив из кармана плоскую флягу, он с наслаждением, судорожно двигая кадыком, сделал несколько больших глотков. На лбу и висках тотчас проступила испарина.
Хаген.
Хорошее имя, одобрил Мориц. В его голосе не было насмешки, лишь констатация факта.
У него есть и получше, сказал Франц.
Дрожащий свет, с трудом пробивающийся сквозь решетчатое окно, перекрасил его кожу в цвета оловянной группыбессонно-серый ипрожилкамивенозно-синий. Под истончившейся пергаментной оболочкой проглядывала контурная карта сосудов.
Как твоё имя? Личное имя, солдат?
Франц спрыгнул с барьерной стойки. Пружинящим, хищным шагом прошёлся от стены до стены. Его лицо осунулось и заострилось, теперь он выглядел собранным, раздражённым и, вместе с тем, неуверенным, как человек, решающий слишком сложную задачу. К сожалению, со скулами у него было всё в порядке. Хаген отвернулся.
Твоё имя?
Франц нагнулся над ним, крепко взял за подбородок, вздёрнул голову, принуждая смотреть в глаза.
Личное имя?
Гаммельсваде.
Как?
Риппенбист или Шнюрбейн.
Или?
Или. Румпельштильцхен. Да. Гейнц. Или Кунц. Одно из трёх.
Порхнул смешокиз угла в угол. Франц резко шевельнулся, и Хаген вздрогнул, ожидая повторного удара. Его не последовало. Прохладная рука мягко провела по щеке, подбородку и исчезла прежде, чем он успел укусить перчатку.
Кальт даёт право на ошибку, сказал Франц, но только раз. Мне позволено ошибиться дважды. Мы, вроде бы, поладили, и я тоже дам тебе ещё один шанс. Два раза ты окарался. Так будь умником на третий.
Когда меня бьют, я плохо соображаю.
Я просто объяснил правила игры, тихо произнёс Франц. А бить по-настоящему пока не начинал.
Хаген моргнул, когда чёрная перчатка ощутимо хлопнула его по щеке. Ещё не удар, но уже не ласка.
И опять задам вопрос. Как тебя зовут?
Никак.
Следующий шлепок пришёлся по больному месту. Хаген зашипел сквозь стиснутые зубы. Ему показалось, что кожа треснула, и по линии разрыва выступила сукровица.
Я могу делать так очень долго. Бесконечно долго. Я же обещал, что позабочусь о тебе. Считай это частью стажировки. Ускоренное обучение в полевых условиях. Не держи зла.
Франц присел на корточки. Его медальное лицо оказалось прямо напротив. Теперь оно было тусклым, покрытым пятнами окиси, но губы были плотно сжаты, а в прищуренных глазах мерцала раскаленная добела ярость с мельчайшими ледяными прожилкамивкраплениями удовольствия.
Не упрямься, солдат! Кто сказал «А», скажет и «Б». Мы уже одной ногой на Территории, а дальшелибо ты танцуешь со мной, либо не танцуешь вовсе. Любишь, когда тебе причиняют боль? А может быть, ты герой?
Нет.
Нет? Я очень рад. Тогда, пожалуйста, будь любезен, сделай шаг мне навстречу. Назови личное имя. Можешь прошептать на ухо, я никому не скажу. Меня зовут Франц, Франц Йегер, а как зовут тебя? Хорошенько подумай, прежде чем открыть рот. Внимательно выслушай вопрос. Так как. Тебя. Зовут?
Не знаю, сказал Хаген. Растерял буквы. Извини. Суматошный выдался день
Он вжался в стену, но это не помогло. От жгучей пощёчины голова мотнулась как шарик на пружинке. Бамм! В виске чугунно загудело, а уголки глаз предательски повлажнели.
Сволочь! бросил он, еле сдерживая слёзы.
Не думаю, что это твоё настоящее имя, весело возразил Франц. Но мы же только начали. Такой простой вопрос и уже заминка! Что же будет дальше? Как ты полагаешь?
Хаген сказал, как он полагает. Мориц, наполовину вылезший из своих ящиков, хрюкнул и отвернулся, когда бешеный взгляд Франца упёрся ему в переносицу.
Проблемы взаимопонимания, сказал Франц, даря собравшихся многозначительной улыбкой. Мало-помалу он начинал терять самообладание. Нам твердят про командный дух. Я начинаю сомневаться. Кажется, нам всё-таки подсунули героя. Или того хужевторого Морица. Ай-яй-яй, грязный рот, грязные мысли!
Затянутые в чёрную кожу пальцы строго постучали по губам Хагена. Потом скользнули к мочке уха, остановились ниже, считая пульс. Звуки прерывистого дыхания напоминали скрежет виниловой пластинки, терзаемой тупой иглой. «Неужели это я?»подумал Хаген. Чёрные пальцы пощекотали шею, обхватили, сжали стальными клещами, и он забился, выгибаясь и хрипя, суча ногами по полу
Довольно! приказал Ульрих. Хальт! Отставить! Отойди от него.
До этого момента он занимал позицию у окна, но его внимание уже давно было приковано к разворачивающейся сцене. Ленц, стоящий за его широкой спиной, по-гусиному вытягивал шею, стараясь заглянуть через плечо.
Нет-нет, возразил Франц, с изумлением оглядываясь на группенлейтера. Не мешай нам! Он почти дозрел. Уже почти готов к усвоению нового материала. Нельзя ли сохранять тишину, пока идёт урок? Ведь совершенно невозможно сосредоточиться!
Отойди от него! размеренно повторил Ульрих. В его голосе зазвенела бронза. Ты забылся. Это Территория, а не кафешантан! И не твой личный Центр Обучения! Нам пора выходить, у Ленца заканчивается время записи. Кроме того, нас заметили.
Я ничего не вижу.
Когда увидишь, будет поздно. Мы выходим, и он с нами. А ты остаёшься. Ты, Хайнрих и Эберт будете держать периметр. Это не предложение. Это приказ.
Живительный воздух смазывал глотку как холодное масло. Хаген завалился на бок. Рёбра насквозь пропороли кишечник, в теле прорастали ножи, но всё это была ерунда по сравнению с возможностью сделать вдох. Кожаные пальцы рассеянно взъерошили его волосы, прощально побарабанили по плечу.
Так-так, выдохнул Франц, рывком поднимаясь на ноги. Кажется, это ты забылся, Ульрих? У меня есть задание. Онмоё задание.
У меня есть специальные указания на этот счёт.
«Специальные указания, повторил про себя Хаген в забытьи. Специи. Соль и перец гвоздика шафран больно, сволочь, как больно» Из глазницы выкатилась слеза, горячим камешком на пол. И не стыдно. Ни капельки. Стыднее было бы, если бы он обмочился. Но промежность осталась сухой, спасибо и на том.
Ульрих подошёл и склонился над ним:
Вы можете встать? Пойдёте сами, не создавая нам проблем? Или
Пойду сам, поспешно сказал Хаген, с трудом шевеля разбитыми в кровь губами. Никаких проблем Только развяжите руки.
Дурила, шепнул Мориц, снимая с его запястий пластиковые стяжки и помогая подняться. Берсерк. Идиот. Больно?
Нет, сказал Хаген, обвисая на руках у бензинового Краузе, баюкающего его точно нянька. Мне не больно.
Я должен его защищать, сказал Франц, сдаваясь и мертвея лицом. Ульрих, пожалуйста, ведь я же должен
Верю, ты справишься, кивнул Ульрих. Защити его от себя. Это будет непросто, но ты же профи?
И он в первый раз улыбнулся, пасмурной длинной улыбкой. И сразу стало ясно, что нужно торопиться.
Я пойду сам, повторил Хаген. Краузе, убери руки!
Он сделал шаг и упал навзничь.
***
«Развитие шагает дальше. Развитие означает рост, изменение, преумножение, распространение Оно не знает остановки. Жизнь отдельной особи полностью растворена в ходе развития всего вида, и мы, конечно же, не можем рассчитывать на то, чтобы на примере нашего собственного, такого короткого, земного существования увидеть это развитие»[1]
Да-да-да
Он вслепую потянулся выключить этот бубнёж, каждое слово которого уже въелось в подкорку, но пальцы наткнулись на стену, голую холодную стену, шершавую на стыках кирпичных рядов. Голос стал отдаляться. Да и не было никакого голоса. Освещённый мерцающей лампочкой коридор просматривался на сотни шагов вперёд, и ничего хорошего впереди не ожидалотакие же коридоры, глухие тупики, братские могилы, закупоренные, словно пробками, герметичными люками, сейфовыми дверями, отсекающими от воздуха и солнечного света. Воздуха! Он вскинулся, схватился за горло, задышал часто-часто, по-собачьи
Кто-то положил руку ему на плечо.
Всё хорошо, сказал Рогге. Успокойтесь. Это скоро закончится.
Хочу быть как солнце. Прозрачным световым пятном. Солнечным зайчиком на рельсах.
Я умираю, тихо сказал Хаген.
Его грудь тяжело вздымалась, ресницы склеились от влаги. Он понял, что плачет. Синий глубоководный Рогге силился что-то сказать, медленно шевелил плавниками.
Крысиный лаз, с отвращением произнёс Мориц. Сдохнешьсразу не поймёшь. Ленц, куда ты нас завёл? Выводи наружу. Там тоже дерьмово, но по крайней мере, есть, чем дышать, а в этих катакомбах того и гляди вляпаешься в рудничный газ и взлетишь ракетой.
Это не я, отозвался Ленц. Я вообще первый раз такое вижу. Что такое «L»? На каждом повороте этот знак.
Первая буква твоего имени, нет? Лево. Лаборатория. Лагерь Любовь?
Жизнь, сказал Хаген. «L»это жизнь!
Так вот с кем мы танцуем! прошипел Мориц. То-то я чувствую Ах, чёрт, как ненавижу эти колодцы, всю эту подземную срань! Краузе, выруби его как-нибудь понежнее, он нас сейчас закопает!
Он встряхнулся, забренчав всем своим жестяным скарбом, нахохлился и вдруг резко поворотил назад, вбуравливаясь, распихивая всех локтями как обезумевший гном. Ульрих схватил его за шиворот:
Стоять! Куда?
Наружу! Отпусти меня, да чёрт же, чёрт, я задыхаюсь! Они сейчас дадут газ!
Так открой подсумок, истерик. Нет тут никакого газа. Ленц, ты ведёшь?
Не знаю! отчаянно прозвенел Ленц. Не понимаю. Кажется, не я. Не моё. Нет!
Вороньи тени метались по стенам и потолку. Гигантская фигура Ульриха тянулась ввысь и вширь, размахивая тряпичными полотнами. Свет лампочки тускнел, и где-то вдали уже заворчал, заскрежетал механизм, отвечающий за опускающийся потолок, кривые углы, рябь и помехи, прорывающиеся в эфир сквозь гул ежевечерней радиопередачи:
«Каким образом природа руководит этими процессами? Если идти по жизни с открытыми глазами, нельзя не увидеть, что повсюду в мире царит жесточайшая борьба. Борьба за право быть, борьба против участи не быть»
Кто ведёт? в лязгающем бронзовом призыве Ульриха прозвучали жалобные нотки. Группакто?
Я, сказал Хаген.
Словно во сне, плывущей лунной походкой, он направился назад, в скопление самых густых теней, и группа расступилась перед ним, и, пропустив, сомкнулась, потянулась следом.
***
Этого места никогда не существовало. И оно, в свою очередь, было непригодно для существования. И только дикая боль в правом подреберье расставляла всё по местам, доказывая, что ощущения первичны и составляют истинную, сотканную из суровых ниток, ткань реальности.