Сейчас энтузиазма не было, никакого. А ведь когда-то он любил свою работу, он и на юридический пошел по зову сердца, а отнюдь не по настоянию отца, человека в этой системе не последнего, дослужившегося до поста заместителя начальника следственного отдела Генеральной прокуратуры СССР. Скорее всего, без помощи отца не обошлось, поступить на юрфак со школьной скамьи простому человеку было невозможно. И к распределению в МУР отец наверняка руку приложил, хотя тогда, по юношескому идеализму, Северин считал, что главную роль сыграл его красный диплом и блестящие характеристики.
Да, и энтузиазм был, и идеализм был, были да сплыли, унесенные мутными потоками действительности. В этом он был не одинок: пока в обществе в эпоху перестройки и первых лет «демократии» энтузиазм и романтизм нарастали, сотрудники правоохранительных органов все больше скатывались в пессимизм. Исчезал какой-никакой порядок, который они, чтобы там ни говорили, поддерживали, не сатрапствовали, не беззаконничали, а защищали жизнь и достояние граждан. Эх!.. Впрочем, даже это «эх» прозвучало как-то вяло.
Что имеем в итоге? Сорок два года, майор, пересидевший в этом звании все мыслимые сроки, без семьи. Последнюю мысль Северин сразу прихлопнул сейчас не об этом. Сейчас он тянет лямку. Конечно, надо было бы уйти вовремя, как другие, как многие, в какую-нибудь службу безопасности, в ЧОП, наконец, в адвокатуру, образование позволяло. Но тут, где ни служи, получалось, что служишь бандитам, тем или иным, а вот это было противно, этого он не хотел ни за какие деньги, даже не совесть не позволяла, а гордость. Гордость, в отличие от энтузиазма, осталась.
Надо было бы начальству его выгнать. Будь он начальником, непременно себя бы выгнал. Но кадров и так не хватало. Опять же, очень удобно на майора Северина спихивали все «висяки» и дела, не обещавшие шумной славы и наград. Он не возражал. При всем том процент раскрываемости у него был повыше, чем в среднем по МУРу, но об этом как-то забывали, а он не напоминал. Он был нечестолюбив, свое честолюбие, в отличие от гордости, он загнал очень глубоко, так глубоко, что и сам не помнил куда.
Вот и сейчас висяк, дохлый висяк.
Северин, оторвавшись от своих мыслей, поднял глаза и еще раз посмотрел на убитого. Труп висел на стене, точнее говоря, на кресте из бруса, прибитом к стене. Крест был непропорциональный, напоминая больше букву Т, потому что перекладина была прибита почти под самым потолком. Но все-таки это был крест, на верхнем отростке хватило места для шестиконечной звезды, намалеванной прямо на брусе, и небольшой, сантиметров в двадцать, таблички с надписью черной краской: IНЦI.
Руки мертвеца были привязаны толстой, в палец, веревкой к двум металлическим скобам, вбитым в окончания перекладины креста точно под размах рук. Рук живого человека. Теперь же под тяжестью тела, ничем более не удерживаемого, суставы вытянулись, так что руки казались необычайно длинными, тело же провисло, напоминая гимнаста на перекладине. «Именно гимнаста, но никак не распятого человека, поймал себя на этой мысли Северин, что тут не так?»
Он представил тысячекратно виденные изображения распятия. На многих, он чутьем чуял, что на правильных, ноги у Христа были чуть согнуты, как будто Христос хотел ослабить нагрузку на пробитые гвоздями, кровоточащие ступни. А у этого ноги вытянуты вертикально вниз, связаны у щиколоток и на уровне середины голени притянуты к кресту другой веревкой, пропущенной в скобы, вбитые с двух сторон в брус. Запомним, разберемся.
Голова упала на грудь. Лицо было скрыто длинными слипшимися волосами и густой бородой в тон волосам на голове, золотистым с каким-то кирпично-красным отливом. Зато тело, лишенное каких бы то ни было одежд, было открыто для осмотра. Тренированное тело мужчины лет тридцати пяти, с накачанными плечами, широкой грудной клеткой, узкими бедрами и плоским животом, тело даже не гимнаста, а пловца, вероятно, точно так же выглядел бы распятый Вайсмюллер.
Северин неожиданно принялся вспоминать, была ли у Тарзана в исполнении Вайсмюллера борода, не вспомнил и заставил себя вернуться к осмотру. На левой стороне груди под соском кожа рассечена, но без крови, на правой стороне живота старый шрам, скорее всего, от операции аппендицита, могучий член, ступни ног плоские, размер пожалуй что больше 45-го, пальцы ног длинные, с аккуратно подстриженными ногтями. Северин всегда обращал особое внимание на ногти на ногах, он считал, что их состояние много говорит о характере человека, конечно, в сравнении с ногтями на руках.
Он вернулся взглядом вверх и стал рассматривать последнюю деталь крест, паривший в воздухе под бородой мертвеца. Крест золотой (желтого металла, поправил себя Северин для будущего протокола), большой, сантиметров пять в длину. Цепочка из желтого металла, чуть видневшаяся под спутанными волосами, казалась слишком тонкой: по новорусской моде толщина цепочки не должна уступать толщине креста. Почему-то Северину показалось, что этот крест совсем из других, давно забытых времен, но он оставил это для экспертов, себе же в память записал: мотив ограбления, по-видимому, отсутствует.
Да, собственно, что тут грабить? Комната, довольно большая, производила убогое впечатление. Отставшие от стен, блеклые обои, продранные в нескольких местах, свисающая с потолка на коротком проводе лампочка без абажура, металлическая кровать, кое-как заправленная, у кровати тумбочка, какая-то казарменная, на тумбочке книга небольшого формата, пустая книжная полка на стене, большой стол посреди комнаты, под лампочкой, накрыт чуть потрескавшейся клеенкой, три задвинутых под стол стула, на столе одна выщербленная псевдохрустальная пепельница, девственно чистая. Общую картину бедности, честной бедности, чуть было не добавил Северин, нарушали лишь новая лампа-прищепка, закрепленная на высокой спинке кровати, икомпьютер, установленный на втором, стоявшем в комнате столе. Компьютер, наверно, не из дешевых, подумал Северин, у них в отделе мониторы на полстола, а тут плоский и тонкий. Больше в комнате ничего примечательного, на первый взгляд, не было. Разве что одно из окошек, то, что ближе к трупу, было распахнуто настежь.
«Где же бригада? с некоторым раздражением подумал Северин. Чего копаются?» Он с досадой вспомнил, что по звонку дежурного сорвался из дома, не выпив вторую положенную чашку кофе, без двух чашек крепчайшего кофе он был по утрам никакой.
Северин посмотрел на пол, который показался ему что-то слишком чистым, похоже, что его специально вымыли, «что указывает на тщательно спланированное, предумышленное убийство», записал он в будущий отчет. Коли так, то без вреда можно пройтись по комнате, сделать предварительный обыск. Он подошел к столу с компьютером, там в беспорядке, скрытые ранее от него спинкой стула, лежали коробки от компакт-дисков, Чайковский, опять Чайковский, Римский-Корсаков, Даргомыжский, Бородин, Рахманинов. Очень интересно! Северин сделал шаг в сторону, к тумбочке. На кожаном, благородно потертом переплете книги сияло золотое тиснение восьмиконечный православный крест. Кончиком мизинца он подцепил обложку. «Святое евангелие», хорошенькое сочетание с компьютером! На полке лежал ровный слой пыли, значит, других книг в заводе не было.
Северин присел на корточки и открыл дверцы тумбочки, верхнюю и нижнюю. Нижнее отделение было пусто, в верхнее же было беспорядочно натолкано нижнее белье и носки, все, впрочем, почти новое и высокого качества, отметил Северин. Заглянул он и под кровать, ни чемодана, ни сумки, только в глубине, почти у самой стены что-то белело. Не поленился, достал, ухватившись рукой за спинку кровати. Развернул скомканный лист белой бумаги, весь исписанный и разрисованный с одной стороны. Чего там только не было, нона дворе раздались громкие голоса приехали, наконец-то, голубчики! Северин слегка разгладил лист, сложил его в четыре раза, засунул во внутренний карман пиджака и поспешил наружу. По дороге глянул на вешалку, скрытую дверью, ничего. Тоже интересно!
Он вышел в прихожую, совмещенную с кухней. Бригада являла собой союз поколений: заслуженный пенсионер, судмедэксперт Аркадий Иосифович, фотограф Михаил, под пятьдесят, эксперт-криминалист Санёк, из недавних практикантов, и младший оперуполномоченный Максим, тоже из молодых. Объединяло их одно смурное выражение лиц. Молча пожав всем руки, Северин с неопределенной интонацией сказал:
Прокуратуры, конечно, нет. Задерживается. Ну и черт с ней. Приступайте, он ткнул пальцем в сторону комнаты.
Ты, что ли, натоптал? недовольно спросил Аркадий Иосифович, останавливаясь на пороге.
Северин нисколько не обиделся ни на тон, ни на постановку вопроса. А тыканье вообще воспринял как награду, старый судмедэксперт обращался на вы только к людям, которые были ему лично несимпатичны, таких было подавляющее большинство.
Я! Северин склонил голову, как нашкодивший школьник. Каюсь, натоптал, но ничего не затоптал. Пол-то вымыли, пояснил он, кстати, ты, Максим, пошуруй, найди, чем мыли, ведро, швабру. Может быть, коврики обнаружатся, а то странно: в прихожей лежит половик, а в комнате ничего нет, как-то не по-людски.
Евгений Николаевич, а вы чего-нибудь касались в комнате? вылез вперед Санек.
Естественно, не касался, обрезал Северин, хотя нет, постой, спинки кровати коснулся, а еще он стал вспоминать, не облокачивался ли он на спинку стула, когда рассматривал стол с компьютером. Уверенности не было. Он огляделся вокруг и увидел оцинкованный рукомойник, блестевший чистотой, как и раковина под ним. Северин приложил обе ладони к поверхности рукомойника. Вот тебе образчики, попрактикуйся, сказал он эксперту-криминалисту, и вообще, работайте, работайте! А я пойду, поброжу по окрестностям.
Мать честная! раздался голос фотографа, вступившего в комнату.
Северин отвернул кран на рукомойнике, вымыл руки, вытер их носовым платком, автоматически осматривая все вокруг. Крючок для полотенца справа от рукомойника был пуст, на полочке над ним стоял стакан с новой фирменной зубной щеткой и недавно начатым тюбиком Лакалюта, бритвы не было, она покойнику была ни к чему, рядом лежали два аккуратно свернутых полотенца, новых, не застиранных. Северин взял одно, развернул. Довольно большой прямоугольник плотного белого льняного полотна, расшитого красными петухами, как будто только что вышел из рук народной мастерицы. «Таким и утираться-то жалко», подумал Северин, но все же повесил полотенце на крючок.
Перед домом монументом высился участковый, Николай Трофимович Федорчук, и всем своим видом выражал обиду на то, что его не пригласили внутрь. Этот участковый сразу не понравился Северину, толст был, как гаишник, ну те-то, понятно, почти не двигаются, а участковый в представлении Северина должен быть непременно поджар от беспрестанного обхода вверенного ему участка.
Что ж, Микола Трохимыч, докладывай, как дело было, сказал Северин.
Иду я, значит, сегодня поутру, в шесть часов, начал свой рассказ участковый («от бабы или в поисках опохмелки», продолжил про себя Северин), по служебной надобности, поспешил ответить на его мысль Федорчук, вдруг вижу: окошко распахнуто. Странно, думаю, ночь холодная, да и вообще, кто в наше время держит окно открытым на первом-то этаже. Подошел, посмотрел и сразу к телефону, дежурному, значит, звонить.
Зачем же сразу дежурному? Почему не в «Скорую помощь»? Может быть, он еще живой был.
Нет, мертвый, убежденно сказал участковый, что я, жмуриков не видал? Да и проверил я.
Это как?
Да ткнул в ребра палкой через окно, даже не дернулся.
Прямо центурион Крысобой, протянул Северин и двинулся к боковой стороне дома, куда выходило открытое окно комнаты.
Участковый поплелся за ним, сопя от новой обиды, то ли на центуриона, то ли на Крысобоя. Его мощные стопы оставили на прошлогодней слежавшейся траве две четкие вереницы следов к окну и от окна. Тут же на земле валялся и длинный, за три метра, шест с заостренным концом.
Он тут, прислоненный к крыше, стоял, пробухтел участковый, у нас на такие яблокосборники надевают.
Д-да, яблоки раздумчиво протянул Северин, оглядываясь вокруг.
Место было необычным, таких в Москве осталось, наверно, пять-десять, не больше. Чистейшей пробы деревня, с водяными колонками на улице, с грядками на огородах и яблонями в садах, в окружении панельных многоэтажек, подступающих со всех сторон к самым задам. Оазис какой-то или, вернее, родимое пятно.
Вот-вот, странное у нас место, неожиданно заговорил участковый, как будто боятся его застраивать. Слышал я, что есть список таких мест в Москве, где человеку лучше не селиться. То ли там свалки этих, радиоактивных, отходов, то ли какие-то трещины в глубине земли, откуда другие лучи исходят, магнитные.
Ну-ну, усмехнулся Северин, тут дома, поди, еще довоенные, тогда слова такого, радиоактивность, никто и не слыхивал.
Не знаю, не знаю, протянул участковый, только вот люди у нас мрут, как мухи. Особливо в этом самом доме. За пять лет трое хозяев сменилось. Последние-то, старик со старухой, вроде и крепкие на вид были, а за год истаяли, обои, ушли друг за дружкой в течение месяца. Наследники не объявились, так дом управе отошел, но никто здесь жить не хочет. Было несколько желающих, но поговорят с соседями, сплетен наслушаются и исчезают. Даже и не снимает никто, хотя предлагают совсем даром, за сотню.
Но ведь этот-то жил, Северин махнул рукой в сторону дома.
Я к этому никакого отношения не имею! И жильца этого знать не знаю! участковый как-то сразу напрягся, встав в оборонительную стойку.
«Это-то мы выясним, голубь», подумал Северин, но решил пока не давить.
И давно жил? спросил он вместо этого.
Да с неделю, перед самой страстной свет зажегся. И ночью на пасху горел. А сейчас, вот, не горит, глубокомысленно заключил участковый.
Что же ты, Микола Трохимыч, ни разу не зашел к новому жильцу?
А с какой стати? вскинулся участковый. Не нарушают же. Я вот к одним попробовал сунуться, такая вонь поднялась, права человека, неприкосновенность жилища и все такое прочее. Отца родного на них нет! При нем порядок был!
Северин поспешил удалиться, оставив участкового в одиночестве ностальгировать о далеких временах, которые ему даже краем захватить не довелось. У крыльца он вытащил мобильный телефон, позвонил в управление, попросил прислать кинолога с собакой. «Где еще использовать собаку, как не в деревне, подумал он, хотя результат, скорее всего, будет тот же, что и в городе: собака привела следователей к обочине дороги, где преступников, судя по всему, ждала машина».
Он пересек небольшую площадку перед домом, на которой раньше, при хозяевах, наверно, росли цветы, и, открыв калитку, вышел на дорогу, которая с этой стороны улицы шла почти впритирку к заборам. Прошелся по дороге шагов на двадцать туда-сюда, внимательно вглядываясь в землю. Его насторожила пустая и чистая пепельница, стоявшая на столе в доме. Если кто-то не поленился протереть пепельницу, то скорее всего он не поленился выбросить окурки не в доме, а где-нибудь поодаль.
Ничего не найдя, Северин поднял голову и осмотрел дома по обе стороны улицы. Все они были не то чтобы лучше ихнего, но как-то попригляднее, везде чувствовалась хозяйская рука. Вот только хозяев не было видно, и двери везде были закрыты. Решив поручить опрос соседей Максиму, Северин двинулся было обратно к дому, но тут заметил, как из-за штакетника третьего по счету дома ему призывно машет чья-то рука. Оказалась старушка, сухонькая, одетая в черное, с быстрыми, острыми глазами.
Убили, что ль, жильца-то? поинтересовалась она.
Почему вы решили, что убили? вопросом на вопрос ответил Северин.
Просто так столько людей не приезжают, да еще высокое начальство.
Почему же высокое? с улыбкой спросил Северин.
Так Колька абы перед кем в струнку тянуться не будет.
Это вы об участковом? уточнил Северин.
Об нем, об Кольке, креста на нем нет! Взятки вымогает, злостно. Мы тут с другими девушками торговлишку кое-какую держим на дороге, соленьями домашними, ягодой, яблоками, так кажный Божий день по десятке с кажной собирает, тут любопытство пресекло поток причитаний, и старушка повторила свой вопрос с какой-то сладострастной дрожью в голосе: Так что, убили жильца-то? Как?
Да неясно пока, чистосердечно ответил Северин, может, и своей смертью умер. А вы его видели?
Видала, милый, видала, один, правда, только раз. Он, кажись, больше и не выходил, все дома сидел, свет по вечерам включал. А мужчина видный, высокий такой, с бородой, но не старый, даже молодой. И одет был хорошо. Пальто черное, длинное, вроде как драповое, брюки наглаженные, а ботинки так и блестят. На голове шляпа, какая-то странная, и волосы длинные, я даже подумала, не священнического ли звания. А потом уж поняла, что нет, не священнического.