Когда Илья объяснял Кирри, чем чужие отличаются от людей, и показывал голограммы, изображающие чужую и человеческую плоть внутри и снаружи, тяжелее всего было уложить в голове чужих женщин. Не боги при божественном могуществеэто ещё можно как-то принять: учёные люди, маги, механики, чья наука ушла неизмеримо далеко. Сознание Кирри вместило смертную природу чужих, но не мирилось с диким несовершенством их тел. Располовиненность, ущербность, прирождённый изъян у каждого, который невозможно поправить даже сверхчеловеческой мощью их разуманемыслимо это было, немыслимо. И чужой, который уже рождался женщиной и жил женщиной отродуне представляя, как может быть иначеидея даже ужаснее, чем чужой, рождающийся и умирающий мужчиной, никогда не утверждавший себя в поединке, не понимающий, что такое метаморфоза и роды, отделяющий от себя всё, с этим связанное. Странные божества чужихзлой шутки ради, не иначеразделили их мир на несмежные, не понимающие друг друга половины.
Они совсем друг друга не понимали. Не только вечные мужчины вечных женщин чужихдва любых чужих. Кирри хорошо запомнил, как лежал на койке в госпитале, делая вид, что спит, и слушал спор между Ильёй и старым чужим с сухим и бледным, как песок, лицом. Старый не догадывался, что Кирри знает язык чужих, Илья не догадывался, что Кирри уже знает его настольковдобавок, оба, кажется не принимали его всерьёз, поэтому серьёзно обсуждали при нём его участь.
А к языкам у Кирри оказались недюжинные способности. Он ухватил русский и английскийдва чужих языкатак же легко, как человеческий лянчинский: мимо ушей пролетали только те слова, смысл которых Кирри не мог постичь но их в том разговоре, можно сказать, и не использовали.
Кирри оценил беседу. Старый ругал Илью за то, что Илья встрял в дела людей. Ну да, спас человекано что теперь с ним делать? Домой его вернутьдля чужих опасно, здесь оставитьзачем чужим человек сдался? Он же не зверушка, которую можно поймать, изучать, рассматривать, а потом выпустить! У него теперь изменятся мысли, изменится душаон больше не сможет жить среди людей, а среди чужих ему делать нечего!
А Илья негромко, но недобро сказал, что не может с учёным любопытством наблюдать, как умирает человек, едва переставший быть ребёнком. Что он, наверное, слишком уж привык к мёртвым костям, которые раскапывает и рассматриваетему жаль живых, даже зверушек, а людей и подавно. И за Кирри в мире чужих он сам будет отвечать.
Кирри не забыл этих слов и был страстно благодарен Илье за них. По ночам, оставаясь один, тихонько скулил в тоске, как шакалёнокно днём старался быть спокойным и весёлым, старался научиться всему, что Илья считает нужным объяснить, и позволял относиться к себе, как к младенцу.
Впрочем, Кирри был благодарен Илье за всё. За то, что Илья сидел рядом по ночам, когда голова раскалывалась от боли, а хуже тогоот дикого зуда в глазнице, где машина чужих растила новый глаз. Кирри впивался ногтями в собственные ладони, кусал губы в безумном желании содрать с головы пластиковые заплатки вместе с тоненькими прозрачными трубочками и металлическими волосками, идущими от машин у постели, а Илья осторожно держал его за руки и говорил с ним, еле понятнопо-лянчински, или очень понятнопо-русски. Показывал картинки, голографические проекции, повисающие в воздухе перед единственным на тот момент зрячим глазом Кирри: мир, белый, синий и голубой, невероятно огромный и круглый, как шар перекати-поля, медленно вращающийся в чёрном и безбрежном небе, проколотым мириадами холодных и острых звёздных лучей, громадные и удивительные машины, носящие чужих от звезды к звезде, чужие и человеческие города, людей и чужих в чудных одеждах, небывалых зверей и птиц, страшных водяных чудищ «Потерпи немного, зайка. Скоро пройдёт», Кирри Илья всегда звал Кирькой и зайкой, от него научились и другие чужие.
А зайказверёк из мира чужих. Большеглазый, ушастый, покрытый серым пушистым мехом. Симпатичный. Кирри невольно вспоминал своего отца, который называл его в младенчестве тушканчиком, и испытывал к Илье сильное и странное чувство почти родственной любви.
У Ильи не было своих детей. Он встречался с чужими женщинами просто так, неестественно просто, как встречаются и разлетаются, разве что, сухие травинки, несомые ветромно ни с кем не жил вместе и дети не появлялись. А ему, наверное, хотелось, чтобы у него были дети. Может быть, поэтому он и возился с Кирри, существом, чуждым его природезаботился, как о своём, и учил, как своего.
И понимал, пожалуй, лучше, чем другие чужие. Поэтому, когда Кирри впервые увидел в громадном зеркале собственное отражениеуже с двумя глазами, с сеткой тонких красных шрамов на лысой головеи расплакался от радости и унижения одновременно, а прилетевшие с северных гор антропологи рассмеялись, Илья притянул его к себе и пообещал новые волосы. И не стал возражать, когда узнал, что Кирри взял куда больше одной ампулы с особой смесью, выборочно ускоряющей обменные процессыКирри рассказывал ему, как стыдно остаться без волос, если ты нори-оки. Что люди скажут? Волосы обстригают только подлым воришкам или ещё каким-нибудь презренным и ничтожным отщепенцамподростку морально легче глаз потерять, чем косы.
Потом уже, когда глаза Кирри перестали слезиться от солнечного света или от свечения мониторов, Илья учил его своей работе. Кирри потрясла, очаровала эта работа! Под горами, в каменных пещерах, тьмы и тьмы лет назад жили древние предки Кирри, жалкие, ещё ничего не умевшие, зверообразные люди, которые дали начало всему человеческому роду. Механические руки с длинными чуткими пальцами извлекали из каменных могил пожелтевшие черепа; непостижимой сложности рукотворный мозг читал по мёртвым костям их давно ушедшую жизнь, воссоздавая на голографических матрицах призрачные изображения их лиц, грубых и хищных, с челюстями, выдающимися вперёд, с раздувшимися ноздрямино разумными взглядами уже почти человеческих тёмных глаз. Кирри смотрел в глаза своих древних предков и остро чувствовал родственную близость с ними. Люди-звери были настолько же далеки от Кирри, как он сам от чужих, любому их них Кирри показался бы прекрасным богомно он был их потомком, плотью от плоти. Мысли об этом помогали постичь порядок вещей, на котором держался мир.
Кирри учился быстро, старался быть внимательным и аккуратным, боялся сделать что-то не так, хотя точно знал, что Илья не накажет за ошибку. Открывающиеся перед ним картины жизни в давние времена так интересовали Кирри, что он отдавал работе почти всё своё времякак дома, среди людей, в родном племени, разве что работа была куда интереснее и сложнее. Чужим это нравилось. «Его ай-кью удивительно высок для дикаря», говорила немолодая рыжая женщина, прилетавшая фотографировать выцарапанные на стенах пещер рисункиэто означало, что Кирри кажется ей умнее, чем она ожидала. Но в действительности Кирри просто сбежал в работу.
У него не было ничего, кроме работы. И не было надежды.
Иногда, в свободные часы и в добром расположении духа, Илья учил Кирри драться без ножа, используя приёмы чужих. Это было весело, так весело, что после таких игр у Кирри горели щёки, а жизнь казалась счастливее но момента приложить новые умения не находилось. На горной станции чужих, где работали, сменяя друг друга, археологи, палеонтологи, ксеноантропологи и биологи, у Кирри не было ровесников-юношей, а девушки, обожавшие его и тискавшие при любом удобном случае, вызывали только одно желание: незаметно улизнуть раньше, чем чужая заметит его смущение, переходящее почти в злость.
Чужие женщины были чьи-то. Они трогали других точно так же, как Кирри, так же прижимались грудью, так же теребили волосы, они не собирались ничем рисковать ради любви, не понимали, как бой и метаморфоза связывают людей кровавым узлом, они были легки, как перекати-поле, им хотелось веселиться и было всё равно Смесь влечения и гадливости заставляла Кирри превращаться в собственную тень, когда он видел чужую в хорошем настроении. Он был уже взрослый, уже давно взрослыйно инстинкт отталкивал его даже от самой привлекательной чужой женщины, которая была всего лишь половиной желанного целого.
Только однажды, осенним утром, когда пустыня остыла до хрустящего холода, в душе у Кирри вспыхнуло что-то, смутно похожее на влечение к чужому: авиетку с новыми учёными привёл молодой чужой, почти ровесник Кирри, высокий лохматый парень с синими глазамикоторый на мгновение показался Кирри, уставшему от одиночества, очень похожим на человека.
Кирри не стал провожать прилетевших в жилой сектор. Он поставил на песок контейнер с химикатами для обработки и консервации образцов и подошёл к авиетке, закинув копну кос за спину, чуть улыбаясь.
Чужой, что-то делавший с сенсорным блоком, повернулся к Кирри лицом.
А, сказал он весело, но с непонятной интонацией, это тыКирька-сокровище? Ну и развели же они тут виварий! Ты им сколько тем для диссертаций подкинул, а, экспонат?
Кирри моргнулему будто чашку воды в лицо выплеснули.
Я не экспонат, сказал он тихо. И не из вивария. Яне животное. Я работаю с Ильёй.
Да я понял, чужой улыбнулся широкой яркой улыбкой. Работаешь у Ильи белой мышкой. Классная футболка. Ты похож на девочку из глянцевого журнала. Ты больше мальчик или больше девочка, а, Кирька?
Я не дрался, сказал Кирри, которого кинуло в жар.
В смыслене знаешь? Тяжело тебе, наверное, живётся, эволюционный вывих, тон у чужого был насмешливо сочувственный. Эй, убери руки от оружияя без оружия, если ты не заметил! Напрасно твой Илья тебе разрешает таскать этот стеклянный ковыряльникс тебя же станется кого-нибудь прирезать Ты ведь из дикого племени, да? Не из города даже?
Кирри снял ладонь с рукояти своего старого обсидианового кинжала, с которым его ничто не заставило бы расстаться, и усмехнулся. Стыд прошёлнакатила досада и злость. Он показал чужому пустые ладонии скрестил руки на груди.
Не беспокойся, пожалуйста, сказал Кирри, подчёркнуто тщательно выговаривая русские слова. Твоё мужское естество останется при тебе. Я знаю, как вы устроены. Без него тыноль без палочки, поэтому и паникуешь при виде простого ножа.
Теперь щёки вспыхнули у чужого. Он швырнул на сиденье авиетки анализатор, резко повернулся к Кирри, и ноздри его раздулись, как у дикого быка перед схваткой:
Ты что, вообразил, что я тебя боюсь?! Да я боюсь случайно из тебя душу вытряхнутьменя потом антропологи с дерьмом сожрут! Ты же у них ценный экспериментальный образец, ручной абориген! Как же Илья тебя приручил? Колбасой приманивал?
Кирри отстегнул пояс с ножнами и бросил его на песок.
Нет никакого смысла с тобой драться, бросил он презрительно. Победа или поражениебез разницы. Ты просто мужской член, приделанный к пустоте.
А тыпросто озабоченная девица, у которой по ошибке есть лишние детали! Куколка! Знаешь, одна художница на орбитальной станции делает кукол в виде нги! Всем девочкам очень нравится, сюси-масюси наверное, на Земле это скоро в моду войдёт!
Кирри рассмеялся.
Ах вот в чём дело люди-нги нравятся твоей подруге! Больше, чем ты, да? А ты не знаешь, что нужно сделать, чтобы женщина позволила тебе до себя дотронуться, да? А она тебе не говорит? Послушай, это очень смешно! Наверное, она позволяет это другим послушай, она наверняка и мне бы разрешила!
Ну да, конечно! Ты же такой миленький, жаль, что не мужчина! бросил чужой сквозь зубы, а Кирри, сознавая, что каждое новое слово раздражает чужого всё сильнее, продолжал:
А ведь понравиться женщине так просто! Если бы ты не был пустым внутри, ты чувствовал бы, что от тебя ждёт женщина. Жаль, что тебе это недоступно. Это тыэволюционный вывих. Наверное, очень плохо, когда, кроме гонад одного сорта, нет ничего, да?
Чужой рванулся вперёд, чтобы схватить Кирри за грудки, но Кирри ждал этого и увернулся. Чужой фыркнул, как взбешённый буйвол, и его кулак скользнул Кирри по скуле. Кирри чуть растерялся, думая, можно ли делать с чужим то, чему его учил Ильяведь это удары для врагов, а не для учёных или пилота со станциии еле успел уклониться. Чужой злобно рассмеялсяКирри принял решение и врезал ему в челюсть, разбив костяшки пальцев
Вы что, с ума посходили! рявкнул Илья под самым ухом.
Бойцы отпрянули друг от друга, тяжело дыша и всё ещё сжимая кулаки.
Стас, тебе делать нечего? продолжал Илья, подходя. Что случилось?
Таких аборигенов в клетке держать надо, буркнул Стас. Ты, я слышал, хочешь его на Землю взять, а он и тут на людей бросается. Я, знаешь, не этнограф, чтобы подбирать ключи к аборигенскому непостижимому внутреннему миру. И на Земле не все будут этнографами, так что подумай хорошенько, стоит ли.
Ты чего задираешься, зайка? спросил Илья у Кирри, резко сменив тон.
Драку он видел на экране камер слежения, а слов ему было не слышно, подумал Кирри. Он подобрал пояс с ножом и пожал плечами, чувствуя ужасающую тоску.
Видимо, меня надо держать в клетке, сказал Кирри, застегнул пояс, поднял контейнер и пошёл в лабораторию.
Ведёт себя, как стервозная баба, сплюнул Стас у него за спиной, а Илья сказал:
Реагируешь на инстинктивное поведение ксеноморфа, как на подначки дворового хулигана
Больше Кирри ничего не слышал. Он принёс в лабораторию материал, сел в кресло, подтянув ноги к груди, уткнулся лицом в колени и вцепился зубами в ладонь, чтобы не разрыдаться.
Инстинктивное поведение.
Работаю белой мышкой. Эволюционный вывих. Из дикого племени. Экспериментальный образец.
И надо бы сбежать отсюда, пока одиночество и тоска ещё не довели до тихого сумасшествия, но даже если Кирри удастся пройти пешком и в одиночку по безводной пустыне с её драконами и прыгунами, жарой днём, холодом ночью и жаждой круглые суткис чем он придёт в Добрую Тень? Переросток, который шлялся три года неизвестно где. Старше всехкто захочет сразиться с ним? Почему ты до сих пор одинок, дылда? И почему ты до сих порникто?
Или надо идти в Лянчин? Ах, если бы Кирри ещё не поумнел за эти три года и не понял с беспредельной ясностью, что в Лянчине его участь будет ещё плачевнее! Здесь дикарь и там дикарьно здесь, по крайней мере, не рабыня
Отец-Мать, подумал Кирри, как в детстве, я так хочу домой! Позволь мне вернуться домой и жить среди людей, как человек! Голодно, тяжело, грязноно рядом с тем, кто будет меня любить и не станет считать ручным животным. Я не создан жить с чужими! Чужим хорошо жить с себе подобнымиа я
По мне они диссертации пишут.
Пришёл Илья, присел рядом, погладил по голове:
Кирька, не бери в голову, Стас просто вести себя не умеет.
Стас просто честно выдал то, что все думают и помалкивают, подумал Кирри, а вслух сказал:
Прости, Илья. Я в порядке. Я не злюсь и не огорчаюсь. Мы просто случайно поссорились. Я в Поре, ты же знаешьменя несёт иногда. Инстинктивное поведение, ты же сказал Но я не злюсь на Стаса, не подумай.
И всё. Илья всему поверил.
Ты молодчина, зайка, сказал он весело. Помоги мне распаковать эти богатства?
Кирри кивнул и встал.
Тебя я люблю, думал он. Тебе я благодарен. Иногда ты почти похож на моего отца. Но даже тычужой. И мне придётся найти способ уйти отсюдаи от тебяиначе случится что-нибудь плохое.
С тех пор он старался держаться как можно дальше от чужих. Когда партия с Земли улетела, пообещав прислать замену, а на станции остался только Илья, Кирри порадовался. Он был по-прежнему очень аккуратен и внимателена по ночам, когда Илья спал и на станции горел только дежурный свет, Кирри подолгу сидел перед мониторами слежения, глядя в чёрное безмолвие пустыни, чуть тронутое лунными бликами, и представляя себе запах остывшего песка и мрака. Ему было щемяще страшнои до боли хотелось подняться на поверхность и идти, пока несут ноги. Куда глаза глядят.
Запись 145-01; Нги-Унг-Лян, Лянчин, Хундун.
К Хундуну мы подъезжаем, когда побагровевший солнечный диск уже лежит на горизонте.
Дорога сравнительно спокойна: весна, народ занят полевыми работами, мало кому надо из деревни в город. Нам встречаются только плебеи, которые привычно шарахаются по обочинам, не рассматривая наш отряд, да небогатые торговцы, везущие из города к окрестностям всякую всячинуони тоже дёргают лошадей к обочине и не поднимают глаз.
Приграничье осталось позади; патрули встречаются реже. Лянчин цветёт, Лянчин весь покрыт белой кипенью миндаля, алыми сполохами деревьев т-чень и жёлтыми пушистыми облаками златоцветника, который растёт по берегам каналоввода несёт сладкую жёлтую пыль. Дикий миндаль, кустарник, а не дерево, почти такой же пышный, как и культурный, цветёт розоватыми цветами, растущими целыми гроздьями; его такое множество, что издали заросли напоминают взбитый клубничный крем. Лянчин выглядит мирно и прекрасностранно думать о человеческих распрях, любуясь этим мирным цветением.