Мне кажется, что я слышу в грохоте пушечных залпов треск и хруст ломающегося металлаи канонада делается реже, зато снова слышны выстрелы из пистолетов, вопли, кажется, и дикий визг лошадей.
Они в городе, говорит Кору. Или сейчас войдут. Драка в воротах.
Нет, говорит Элсу, кусая губы. Может, ещё и нет. Ворота по-всякому легче оборонять, чем войти в них.
Мне становится нестерпимо сидеть здесь, когда там идёт бой. Там наверняка нужна моя помощь. Я не выдерживаю.
Элсу, говорю я, Юу, ребята, простите меня. Тамраненые, а я с лекарствамиздесь. Всё равно тут от меня мало толку.
Ри-Ё и Кирри встают, но я качаю головой.
Вам оставлю снадобья, убивающие боль. Вот и вот. Кирри умеет этим пользоваться. Вы тутза меня. А мне нужен кто-нибудь, кто знает город и может идти. Есть такие?
Я, неожиданно говорит обожжённый волк. Побежали смерть искать, а, язычник? и смеётся той половиной лица, что целее.
Я бы ему не верила, говорит Кору.
Ну а я верю, улыбаюсь я и помогаю обожжённому подняться. У него там тоже раненые братья, видишь ли. А ещё он боится умереть в компании диссидентов, а не в бою. Да?
Да, говорит обожжённый. Меня звать Нухру ад Эра. Пойдём, Ник, поглядимдуша болит сильней, чем рожа, Творец мой оплот
Чангрантакой красивый город, говорит Кирри дрожащими губами. Посмотри на него, Ник
Ри-Ё держит пакет с ампулами, кивает. Его глаза полны слёз.
Кирри подаёт Нухру меч, а Юузаряженные пистолеты. Нухру затыкает пистолеты за пояс жестом мультипликационного разбойника.
Хочешь сам себе естество отстрелить и в Синюю Цитадель уйти? спрашивает Кору, но Нухру не обращает на неё внимания. Он слушаети тянет меня за рукав.
И мы бежим с базарной площади по вымершим утренним улицам, мимо наглухо закрытых дверей и ворот, в сумраке вторых ярусов городских зданийа по улицам постепенно расползается туман порохового дыма, и я слышу людей слышу.
Не только оружие. Бой совсем рядом.
Тебе не больно, Нухру? спрашиваю я на бегу.
От резких движений только, выдыхает он. Волшебство. Я в курсе, что ожоги обычно дико болятгуо тебя поцелуй, Ник, как ты это делаешь
Рубцы останутся, говорю я зачем-то.
Нухру неожиданно прыскает, как девушка.
Вот и славно. Девкам не помешает, а парни не позарятся! и останавливается.
Что? спрашиваю я.
Площадь перед воротами, Нухру машет рукой на поворот улицы. Замедлись, подстрелят.
Мы осторожно заглядываем за угол дома.
На площадисвалка. Бойцы спотыкаются о трупы. Ворота разнесли ядрами в клочья, обломки чугунной решётки и тяжёлых створов валяются на разбитой мостовой. Пяток разбитых телег и какие-то бочки используются нашими, как прикрытие для стрелковно как они разбирают в общей сутолоке рукопашной, по кому стрелять, не постигаю. Сверху, с городской стены, палят из пушек по наступающимно выстрелы всё реже. Всё вокруг затянуто дымоми я мало что могу разобрать. От едкой пороховой вони тяжело дышать.
И тут меня осеняет, что, в сущности, я не знаю, что делать. Ясугубо штатский человек, и япоследний землянин, который обнажит оружие в чужом мире для чего-нибудь, кроме тренировки, игры или попытки достичь взаимопонимания. И сейчасникого из них я не убью.
Я не могу, не имею права их убивать.
Следовательно, сейчас убьют меня. Я спокойно, как-то отстранённо, это понимаюи обвожу площадь внимательным взглядом, следя за качеством передачи изображения. Для далёкой Родинынапоследок.
На брусчатке, в метре от моей ступнитонкая рука в медном браслете, воскового цвета, заканчивающаяся у локтя лохмотьями красного мяса и белой торчащей костью; и почему для меня в этой бойне должны быть какие-то исключения? Потому что я тут наблюдатель?
Нухру вдруг резко толкает меня в плечопуля обдирает мне щёку и выбивает фонтанчик каменной крошки из стены дома.
Дурак ты, шипит Нухру и тянет меня за руку по какой-то сложной траектории. Не дёргайся, ты, я твою шкуру спасаю, чтоб не подстрелили тебя, дурака
Мы пробираемся вдоль стен, по периметру площади. Нухру дёргает меня то и дело, останавливает или заставляет двигаться быстрееи я, убей меня Бог, не понимаю, какая ему в этом корысть.
Куда ты меня тащищь, друг дорогой, а? спрашиваю я, когда мы оба вжимаемся в нишу у разбитого фонтана, а в ворота влетает ядро, врезавшись в стену метрах в десяти от нас. Брызжет щебень, какие-то осколки вытираю лицобольно
Нухру стоит так, что у меня закрадываются подозрения: он намерен закрывать меня собой.
На стену я тебя тащу, говорит он. Куда же ещё? К Анну твоему. И я тебя туда дотащу живым, чтоб ты сдох, и снова дёргает за руку. Пригнись, дылда нет, нашиидиоты всё-таки по кому они сейчас-то садят из пушек, отцов их пообрезать
Этого парня я совершенно перестал понимать. Он лупит меня плечом о каменный выступ, который раньше был, наверное, какой-то архитектурной деталью, он стреляет из пистолета куда-то в пороховой дым и белый светв кого-то, я всё-таки думаю, он заставляет меня прижаться к стенеи тут нас замечает волчица с растрёпанными кудрями и окровавленным мечом.
Ник! кричит она радостно и перепуганно, и они вдвоём с Нухру начинают меня защищать изо всех силотбиться уже невозможно.
В их глазах яштатский недотёпа, и они совершенно правы. Онинаша волчица и волк из Дворцадействуют заодно, слаженно и чётко; Нухру что ж, теперь на нашей стороне?!
А я, как полагается недотёпе-этнографу, мешаю людям спокойно воевать.
Нухру и волчица парируют удары, предназначенные мне. А я прохожу полем битвы, не обнажив мечаи мне не дают остановиться, чтобы помочь юному волку, лежащему на мостовой, который кричит и хватает меня за ногу. Меня волокут волоком, пули свистят, кажется, у самого лица, я чувствую себя, как замороженный, но пытаюсь сопротивляться своим милым друзьям, которые рискуют собой из-за меня.
Иди же, иди! вопит Нухру и бьёт меня в спину кулаком, а волчица тянет меня за руку, а я пытаюсь вырываться и говорить, что вот там же раненый, и со стены бухает пушка, а на той стороне визжит лошадь, и кто-то стреляет из мушкета старого образца у меня под самым ухом так, что я чуть не подпрыгиваю, и передо мной кто-то распахивает дверь в темноту, а Нухру и волчица вталкивают меня во мрак, воняющий кошачьим аммиаком, и я чуть не падаю на ступеньки, а сверхусвет, и я бегу наверх.
И меня хватают за руки изо всех сил прежде, чем я успеваю что-то сообразить.
Ник, миленький, жив! выпаливает Ви-Э и тащит на солнечный свет, с лестницы, расположенной внутри стены, на смотровую площадку и дорожку для дозорных. Хорошо, что ты пришёл. Мой Лев ранен, а у А-Рин кончилось лекарство.
Здесь воюют, как дело делают. Волки и волчицы с пистолетами и ружьямиу бойниц. Дин-Ли и волчица, с ног до головы в пороховой копоти, как черти, льют воду на пушки; это бесполезно, впрочемядер больше нет. И на смотровой площадке, прижавшись спинами к зубцам, защищающим бойцовАнну, Эткуру и Марина. Три стратега, изучающие обстановку.
У Эткуру на плечеповязка из платка, вымокшего в крови. И я подхожу остановить кровотечение и наложить нормальный пластырь, тут же ощутив себя в своей тарелке. А Марина говорит:
Вовремя, Ник. Взгляни туда.
Туда? А что там такого? Бой за город, я это видел снизу. Подробно. Я вкалываю Эткуру стимулятор, и он сжимает мою руку:
Вряд ли понадобится, Ник, но спасибо всё равно, и снова поворачивается туда, куда все они смотрят.
И я, в конце концов, смотрю.
Непонятно, на чьей стороне перевес. Пожалуй, скорее, на нашей. Во всяком случае, основные силы Дворца ещё не в городе. Но я тут же понимаю, что этодело времени.
Примерно в километре от стены, за месивом из убитых людей и лошадей, за опрокинутыми и просто брошенными пушками, за разбитыми повозками, за воронками от разрывовправильным каре, неподвижным до ужаса, выстроены всадники. Сотни три, наверное, всадникова с флангов их окружают так же неподвижно стоящие пешие солдаты. Все в синем, с лицами, прикрытыми капюшонами. И боевые кони под синими чепраками.
Простолюди Синего Дракона стоят и ждут, что будет. Ждут момента или приказа вступить в бойсвежие силы Льва Львов, и, как говорят, лучшие бойцы Лянчина. И самые беспощадные.
И где-то среди ниххирург Инту, с его умными девичьими глазами и тенью улыбки. «Скоро мы все узнаем истину». Зачем же Дракон тебя посылал, Инту? Ведь вы всё равно дорежете тех, кто уцелеетдаже тех, кого ты лично перевязывал
Анну с чёрными синяками под ввалившимися глазами, облизывает губы, искусанные в кровь.
Всё, Ник. Я думал, мы отбилисьно пришли синие. Я надеялсяони не придут. Нет. Всё было зря.
А Творец, Анну? вдруг говорит Марина.
Что? он удивляется, поворачивается к ней всем телом. Что ты говоришь, сестра?
Творец, Анну. Господь. Небеса. Молись, говорит она тихо и страстно. Разве не этопоследняя надежда правоверного? Ты ведь веруешь, Анну? Молись.
Анну смотрит на неё расширившимися глазами. Он поражён. А Марина рявкает на нас с Эткуру:
Ну! Зовите силы небесные! Мы же правы, братья! Молитесь! и обращается к разгорающимся утренним небесам по-русски, страстным, почти фанатичным тоном, с огнём в горящих очах. Дядя Ваня, говорит резидент Санина, основание экстренной связиоперация «Знамение». Не обошлось. Свяжи меня с Юйти. Каскад готов? Ориентируйтесь на мой сигнал, объектв полутора метрах от меня. Даю отсчёт. Десять, девять, восемь
Наши вышвыривают верных за воротаи останавливаются: теперь и они видят. Уцелевшие канониры Дворца заряжают пушки последними ядрами. Строй синих вздрагиваети кони делают шаг.
Львята и волки смотрят на Маринуа Марина кричит в небо:
Четыре! Три! Два! Давай! и воздевает руки.
И в прозрачной, ещё не выгоревшей небесной лазури вдруг ослепительно вспыхивает алое и золотое пламя, и восходящее солнце раскалывается радужным порталоми из него собирается огромный и осиянный огненный лик лянчинского Творца, тонкий, мудрый и строгий, как на классическом храмовом барельефе, только живой. И все живые поворачивают головы, смотрят, щурясь, не в силах выдержать нестерпимого светаи падает тишина.
А Творец, голограмма, мираж, знамение, наше рукотворное чудо, простирает длань над Чанграном, над нашей крепостной стеной, над нашими головами, дланьразмером с космический крейсер, и легчайший блик от её сияния скользит по нашим лицами белые цветы миндаля, или белый снег Кша-На, или манна небесная, сыплются с солнечных пальцев и тают, не долетая до земли. Цветочная метель над Чанграном, над городом без проклятия, над головой Анну, вставшего в рост, когда все остальные рухнули на колени или попадали ниццветы Анну, цветы Лянчина, цветыобщий для всех нги символ мира, любви и детства, цветыдревний и забытый сто лет назад, но снова принесённый на эту землю выстрадавшими его смысл бойцами с севера символ любящей женщины, будущего плода, материнства.
Видение, закончившее войну, держится минуты четыре-пятьи медленно растворяется в небесах. И солнце сноватолько солнце, но всем понятно, что сам Творец смотрит из сияющего диска его, и все, наши, тамошние, синие, сломав свой совершенный боевой порядокподходят к крепостной стене, задрав головы, чтобы попытаться увидеть Анну и высшую справедливость а Анну стоит, опираясь руками на край бойницы, слизывает кровь с губы и смотрит, как эскорт синих стражей сопровождает к въезду в крепость двух всадников.
Высокого седого бойца, сидящего в седле, как мог бы сидеть пожилой эльф, и маленького светловолосого юношу в синем плаще
* * *
Анну бы сбежал по лестнице вниз, и схватил бы коня за повод, и придержал бы стремяно на него напал какой-то странный столбняк. Он только пожирал подъезжающих глазами и пытался уместить в голове то, что произошло.
Он чувствовал на себе взгляд Эткурупочти благоговейныйи слышал, как волки под стеной выкрикивают его имя, но именно сейчас, когда вера получила абсолютное подтверждение, Анну веровал в высшие силы меньше, чем когда бы то ни было.
Если бы кто-нибудь рассказал Анну, что он своими глазами узрит лик Творца в сиянии славыи, созерцая сей лик, будет прикидывать, каким механическим фокусом это сделаноох, не поверил бы Львёнок ещё полгода назад. Скептиком его сделал Ар-Нель. Скептиком его сделала и лекарская наука Ника.
Ведьмаки, подумал он о Нике и А-Рин без малейшей неприязни, просто принимая очевидный факт, разве чтос некоторой иррациональной усмешкой. Убивать им вера запрещает, а колдоватьнет, помогли, чем могли. Кощунство? А Святой Советне кощунство?
Аргумент для синих. И вернули Ар-Неля.
Считать ли это краденой победой? Илихороши все средства?
Внизу вопят: «Творецза тебя, Анну!»что ответить?
А если эти двоеили трое? может, и Ар-Неля надо считать? так уверовали в справедливость, что ИХ, а не Анну, истовая вера нарисовала этот лик на солнечном диске? Тогдапочему же ведьмаки?
Я ведь тоже веровал в справедливость. Я имел веры побольше, чем с семечко т-чень, так почему бы и моей вере не осыпаться лепестками с небес в тот момент, когда всё кажется конченным, подумал Анну, чувствуя, как каменный панцирь постепенно исчезает с сердца. А еслиэто мы все, а не только трое? Есливсе мои женщины, если все преданные братьями и отцами волки, если все чангранские рабыни, если все обрезанные мальчишки, у которых не было детства и не будет юности, если все тени всех убитыхТОГДА это настоящий лик?
Как я вообще могу сомневаться, вдруг чётко и ясно высветилось в сознании Анну. Как бы не было создано это знамение, чьими бы молитвами, чьими бы заклятиями или проклятиямивыразило оно именно то, о чём, так или иначе, думали все.
Ар-Нель говорил, что верит в истину. И я верю в истину. А наша попытка исправить злоэто и есть истина. Точка.
Анну улыбнулся Эткуру и сказал:
Пойдём вниз, брат. Нас ждут там.
И они спустились на площадь у дворцовых ворот, где ждали и синие, и мирские, и северяне, и южане, и целые, и раненые, и мужчины, и женщиныв одной толпе, а мёртвых покрыл освящённый самим Творцом миндальный цвет. Анну шёли бойцы касались его одежды, потерявшей цвет от копоти и крови, даже синие братья, которым устав не велит никаких праздных прикосновений. И в это самое время у городских ворот, отпирающихся на чойгурский тракт, стояла армия из Данхорета, успевшая к знамению, но опоздавшая в бойи Нуллу-Львёнок не знал, что ему теперь делать: то ли уводить бойцов назад, попытавшись что-нибудь соврать, пока никто не опомнился, то ли сбежать прямо сейчас, дёрнув верблюда за кольцо в ноздряхпотому что вряд ли станут догонять.
Наимудрейшему Бэру придержали стремя его братья. А Ар-Нель смотрел на Анну с седла странным, отрешённым каким-то взглядом. И спрыгнул с коня, когда Анну подошёл.
Он выглядел очень усталым, и синий плащ Цитадели прикрывал жалкие затрёпанные лохмотья. Церемониальный меч Вассала Двора Тай-Е, меч Барсёнка сиял на его бедрено вместо ожерелий из топазов и золотых фигурок его шею украшал замызганный шнурок с теми самыми Стрелами Небесными, дарёными, наидешевейшими, наивным деревенским талисманом. И он смотрел без всякого, кажется, ожидания, напряжения и надежды. Даже без радости.
И Анну с невероятным трудом погасил в себе дикое желание заорать на толпу глазеющих и вопящих приветствия и клятвы: «Да ради какой грязной гуо вы тут торчите-то все?!! Пошли вон! дайте сказать два слова брату»но в действительности он не мог не только орать, но и говорить.
Благие Небеса, как ты невероятно велик, Лев, сказал Ар-Нель с той самой ледяной иронией, которая бесила и очаровывала Анну с первого момента их знакомства. Я не уверен, что смею обращаться с жалкими речами к такой блистательной особе, как Лев, избранный не только людьми, но и Небом. Целую твои руки и прошу позволения говорить в твоём присутствии.
Но не шелохнулся. Но Анну понял всё и даже больше, чем всё. Исилу и ярость боя, который выдержал и в котором победил Ар-Нель, там, в Цитадели, где в его распоряжении были только слова и разум. Исилу его преданности. Исеверную гордость, не позволяющую потерю лица даже на несколько секунд.
А руки целовать, Ар-Нель? сказал он, усмехаясь. Ты, Ар-Нель, ты опять хочешь обойтись одними словами. Не получится.
Почему? спросил Ар-Нель насмешливо.
Потому что я вызываю тебя на бой, сказал Анну, сам поражаясь, что говорит это ввиду толпы, рядом с внимательно слушающим Синим Драконом, после безумной и бессонной ночиещё не решив, что делать дальше. Потому что ты, Ар-Нель, ты, наверное, последний человек на свете, который считает меня трусоми пора бы разубедить тебя и вообще северян.