Уходить отсюда надо, сказал Тоху с отчётливым страхом в голосе. Оборони Творец, лучше уж лев бы напал
Конец красавчику, буркнул Гинору, приподнимая Кирри голову за подбородок, вызвав новый удар боли. Яд
Да ядне яд, какая теперь разница! сокрушённо, почти в отчаянии воскликнул купец. Искорка, говоришь, Халиту? Сглазил? Позарился на чужое? Да будь ты неладен!
Нори-оки остались у верблюдов, поодаль, видимо, в ужасе не смея приблизиться.
Уходить надо, Кинху! рявкнул Тоху в злости от страха. Уходить отсюда, бросьте бродяжку, гуо с ним, сейчас другие твари наползут!
Помирать бросите? тихо и ужасно спросил Халиту. Здесь? Где прыгуны водятся?
Так ведь всё равно помрёт, плаксиво пробормотал купец. Что сделаешь-то? Яд ведьи глаз-то кому он теперь
Гинору внезапно швырнул нож куда-то, куда Кирри, ослеплённый и оглушённый, еле держащийся на ногах, не посмотрел.
Допрыгались?! заорал Тоху в ярости. Всё, уходим! Хватит! Они на кровь лезут, не понимаете, что ли?!
Всё, уезжаем! приказал купец. Халиту, если жалеешь бедняжкуокажи ему любезность, перережь глотку, чтоб не мучился! Надо убираться, пока всех не пережалили!
Воины тут же положили верховых верблюдов, вскочили в сёдла в мгновение окаи нори-оки не стали ждать второго приказа: ясно, смертельно перепугались и Кирри, который слишком нравится лянчинцам, навсегда останется тут, в песке. Никому не помешает выбрать самого прекрасного партнёра для поединка, не будут смотреть на него все лянчинские юноши. Всё-таки, Киррии им был чужак.
Халиту помедлил.
Его товарищи уже тронули верблюдов в скорый шаг, а он всё стоял рядом, смотрел, как Кирри боится дотронуться до раны на головеоставшейся на месте глаза.
Беда пробормотал Халиту. Вытащил свой великолепный нож из узорчатых ножен. К вечеру кончишься, несчастный ты дурачок Прости меня.
Халиту, шепнул Кирри сипло, сжал в окровавленной ладони серебряных скорпиончиков, протянул вперёд, не надо
Умирать не хотелось. Умирать было страшно. Умирать было хуже, чем чувствовать сжигающие волны боли. Может, серебряные скорпиончики помогут против яда настоящей твари? Они жеСтрелы Творца, да?
Халиту! крикнули уже издали. Скорее!
Халиту убрал нож, отцепил от пояса флягу с лянчинским вином.
Беги отсюда, сказал он, кусая губы. Беги, пока можешь. Захочешь питьвыпей этого. Пусть Творец тебя сам берётя не стану. Вот такая уж я бессердечная сволочь.
Не бросай меня, еле выговорил Киррикровь в рот текла. Пожалуйста.
Нет, бродяжка, сказал Халиту очень тихо. Упаси тебя Творец не умереть в путив Чангране сам умереть захочешь. Прощай.
А чёрное и ужасное метнулось с камня, Халиту сшиб его на лету кулаком и раздавилбрызнула бурая и зелёная жижа. И Кирри не побежал, но побрёл прочь, еле видя дорогу сквозь кровавый туман и колышущееся марево пустынного зноя. Каждый шаг отдавался толчком немыслимой болино нельзя было останавливаться.
Взрослый ему приказал. Воин. Надо подчиниться. Подросток должен подчиняться взрослым.
Халиту и так не убил. Потому что Кирри попросил. Этогослишком много. Слишком много снисходительности.
Кирри только вытащил свой ножлезвие из вулканического стекла на деревянной рукояти, обмотанной тонкими сыромятными ремешками и проклеенной «любовью песка», клеящей вообще всё, если умеючи взяться. Когда топот верблюда Халиту угас за спиной, Кирри открыл его флягу и сделал несколько глотков. В первый миг показалось легче, но вырвало через несколько шагов. Кирри положил флягу на камень.
И дальшебыла убивающая боль, жара, хрустящий шелест в камнях, заставляющий быстрее переставлять непослушные ноги, тошнота, безнадёжный ужас и тоска.
Творец, шептал Кирри, сжимая правой рукой рукоять ножа, а левойскорпиончиков, слипшихся от крови, не сердись на меня. Я в тебя тоже верю. Я смотрел на твою любимую звезду. Правда.
Раскалённый мир вокруг молчал. Кирри опёрся о каменьи камень обжёг руку, но эта боль показалась сущим пустяком по сравнению с той, другой, от которой голова раскалывалась на части. Кирри смотрел вперёд, не чувствуя слёз, текущих из уцелевшего глазамир, состоящий из камней, песка, удушливого неподвижного воздуха и чудовищ, затаившихся в укромных местах, не хотел, чтобы Кирри в нём жил.
Отец-Мать, пробормотал Кирри дрожащими губами, прости, наверное, мне нельзя было в Чангран, да? Я слишком много хочу, да? А можно мне не умирать?
Но мир по-прежнему молчал. Ни лянчинских богов, ни богов нори-оки не было на этой чужой земле. Длинная судорога узким стеклянным лезвием проткнула икру Кирри и пропоролась дальше, вдоль бедра, дальше, вдоль позвоночникаболь сбила Кирри с ног, он инстинктивно свернулся в клубок, обжигаясь песком, открыв рот, но не в силах вдохнуть куда-то исчезнувший воздух.
Вот тут-то и явился Хозяин Этих Гор.
Он вышел из ниоткуда, он былогромен. И страшен. Клубящаяся рыжая шерсть на его голове, как львиная грива, почти скрывала уродливое лицо, спускалась на лоб, спускалась с плеч, росла везде, росла на щеках, росла на подбородке, росла, кажется, на шее, завивалась кольцами и топорщилась. Глазки маленькие, блекло-зелёные. Каменная грудь, широченные плечи, руки-лопаты, ноги как стволы зонтик-деревавытесанная из песчаника статуя сурового демона.
Кирри взглянул на него с земли, не смея ничего сказать. У Кирри не хватило воображения представить себе, что может сделать со смертным подростком это горное божествоно сопротивляться чему бы то ни было показалось бессмысленным. Кирри положил нож на песок рядом с собой, чтобы божеству стала очевидна его покорность судьбеи судорога пришла снова. Кирри подтянул под себя ногу, кусая костяшки кулака, чтобы не заорать.
Демон наклонился к нему и легко поднял, будто Кирри был годовалым младенцем. Кирри дёрнулся, но демон легко удержал его, как человек удерживает брыкающегося новорожденного козлёнка. И сказалгорным голосом, рокочущим, как поток, на еле понятном, странном каком-то, немного похожим на лянчинский, языке:
Не бойся.
Не то, чтобы Кирри перестал бояться, но попытки вырваться прекратил. У него появилась смутная тень надежды.
А демон, между тем, одним взглядом заставил скалу бесшумно расколоться и раздвинуться в стороны, открывая вход в подземное святилище. И оттуда, из-под земли, потянуло восхитительным холодкомно и странным запахом, от которого у Кирри немедленно скрутило желудок. Он еле сдержал рвотный позыв, с трудом сглотнул и увидел недлинную лестницу, освещённую непонятно чем, коридор, прорубленный в скале, и плиты из гладкого и прозрачного стекла, которые, как и каменные створы, разъехались перед демонома за ними оказалось
У Кирри не хватило бы слов описать увиденное. Купол, украшенный светильниками, источающими холодный и ясный неземной свет. Мигающие огни всех цветов, висящий в воздухе рисунок из огненных линий, изображающий непонятно что. Стеклянные вещи. Стальные вещи. Вещи, сделанные непонятно из чего. Вещи без назначения и смысла, но искусные и сложные выше понимания. И запах Холодный, сладковатый, удушливый. Неприятный запах.
И жертвенник.
На который Кирри положили спиной. Не холодный и не твёрдыйно стало страшно до безмыслия, и Кирри снова дёрнулся.
Демон его остановил. Прикоснулся, как человекбеззлобно и осторожно, заставил снова лечь, нажав на плечи, сказал: «Будет хорошо», и тело сами собой обхватили живые обручи из небывалого мягкого стекла, а острое стальное жало впилось в руку у сгиба локтя.
Не убивай меня, попросил Киррии вдруг ощутил, как из его головы вытекает боль. Уходит, уходит, уходит
Это было чудо. Демон творил чудеса, причёмчудеса незлые. Кирри расслабился, позволяя себе отдохнуть от болии услышал произносимые неживым голосом, бесстрастным и высоким, невероятно звучащие заклинания из длинных нечеловеческих слов: «Концентрация нейротоксина повреждение кожных покровов травматическое удаление лимфатические узлы»
Под эхо этого голоса Кирри погрузился в полудрёмуи сквозь этот полусон смутно ощущал прикосновения демона к ране. Не больно. Чем-то холодным. Чем-то, резко пахнущим. Чем-то, отчего Кирри стало совсем спокойнои он уплыл в мигающий искорками мрак забытья
Запись 143-02; Нги-Унг-Лян, Кши-На, приграничный городок Ок-Хи, постоялый двор.
Конечно, тут можно было и не ночевать. Придорожный трактир с крошечным постоялым двором тесноват для такой оравы; по комнатам разместили только женщин и аристократов, волки кое-как устроились во дворе, где под навесом для вкушения «чая» на свежем воздухе им устроили постели из сена, соломы и покрывал. Не королевские палаты хотя в «зале» для гостей, с оклеенными светлыми циновками стенами, довольно-таки высоком, пропахшем анисом и травными настоями, на удивление уютно. И вафли тут подают вкусные, а к неизбежным в деревенских трактирах «чипсам» из подсушенной и жареной в масле саранчи я уже давно привык.
Хотя, конечно, можно было пересечь границу и устроиться на ночлег в таком же городишке, только с другой стороны. В Шиктарзе или в совсем уж мизерном местечке под названием Ук-Чирак. Всё это мне объяснил Анну и показал на карте. Нопокидать Кши-На, кажется, даже южанам не хочется, поэтому и остановились ночевать основательно засветло. Последний нонешний мирный денёчек
Зрительная память Аннувыше моего разумения. Он ведь всю свою военную карьеру расшифровывал стратегические карты, не умея читать, да Фотографическая память: «Проходили здесь и тут. Вот этот кружокКарагур, вон речка Гочь и деревушки, а дальше начинаются Пески, вот тут проходит их граница», так и рассказывает про прежние военные действия. Карта для негосхема более или менее знакомой местности; впрочем, я замечаю, что большая часть объектов и не подписана.
По-моему, зверски неудобно. Но с точки зрения лянчинцев всё так очевидно, что диву дашься. Схемаэто святое. Схемаэто не рисунок и не каракули, это информация. Специфическое у южных вояк мышление, то ли по-детски конкретное, когда за каждым кружком-чёрточкой видится совершенно определённый объект, либо наоборот, математически-абстрактное, когда вот такими кружками-чёрточками элементарно и навсегда замещаются в сознании реалии знакомого мира Я, чем больше слушаю, тем сильнее склоняюсь к первой версии, впрочем.
Волки Анну сами чертят схемы на раз; видимо, оттого и не испытывают жестокой нужды в подписях, что для них картане карта, а своего рода фотопанорама дорог, которые кто-то уже проходил, не только в масштабе, но и в звуках-красках-запахах: «Вот тут ещё такие каменюки, что лошади не пройдут, верблюдов надо». Читают пометки-символы, не как буквы, а как микрофильмы. Этим методом очень интересуется Ар-Нель, а вот Эткуру так мыслить не умеетаристократ, пороху не нюхал, его мир в чёрточки-точки не укладывается и память не та. Он некоторое время рассматривает лист бумаги с крестиками-ноликами, потом начинает скучать и уходит слушать, как Ви-Э поёт песни под лютню. Я иду с ним.
На самом деле, тень-оне так, чтобы очень лютня. Но струнный инструмент, длинный гриф, девять струн на колках не гитарой же его обозвать? Правда, звук, по-моему, и впрямь ближе к гитарномумягкий такой, глубокий тон, без металлической резкостино внешне эта штука совсем на гитару не похожа. Хотя, я, честно говоря, не ахти какой ценительс музыкальным слухом у меня беда.
Но слушать пение люблю. Голос Ви-Э после метаморфозы стал немного выше, но превратился не в сопрано, а в контральто, если я правильно называю: низкий и нежный женский голос. Поёт она замечательно, с актёрской страстью, и дивно выглядит, в лиловой шёлковой пелеринке, с длинными русыми локонами, не вплетёнными в косу, вокруг бледного нервного лица, с сияющими зелёными очами, обнимая тень-о, на фоне распахнутого окна с молочно-голубым ранним весенним вечером за ним:
Не прощайтесь со мной.
Уходите, не оглянувшись.
Не давайте бесплодной надежды,
Не пишите безжалостных писем
Я не посмею ответить.
Яосенний листок на ветру.
Яцветок у дороги.
Язабытая надпись на сломанном веере
Не прощайтесь со мной.
Мы не скрестим мечей
Мне всё ясно и так.
Мне не вылечить ран,
Моя кровь заливает траву
После схватки, которой не будет.
Яполночная тень.
Япогасший фонарик.
Ябумажная ветка акации в скорбном огне
Не прощайтесь со мной
Пение Ви-Э трогает северян до слёз; послушать собралась вся местная прислуга и немногие гости, даже наш пожилой любезный трактирщик украдкой трёт глаза, видимо, вспомнив о своей прекрасной молодости. Эткуру, кажется, принимает драматический накал в тоне возлюбленной всерьёз, обнимает её, как малышкотёнка: страстно и жарко, но неудобнои гладит по голове. Ви-Э, добрая душа, шепчет:
Не огорчайся, миленький, это всего лишь песня.
Ви-Эбольшой талант, негромко говорит Юу. Каково ей в Лянчине придётся, с таким талантом, с таким голосом Ужасно как-то.
Не будет ничего плохого, тут же говорит Эткуру, блеснув глазами. С моей Ви не будет ничего плохого, и прижимает её спиной к своей груди изо всех сил.
Можно ещё спеть, солнышко? спрашивает Ви-Э. Не такую грустную песню, но тоже про любовь, а? Хочешь?
Да, говорит Эткуру ей в затылок. Ты пой, я хочу.
Я смотрю на них и понимаю, что за Ви-Э наш сиятельный Эткуру, действительно, кого угодно порвёт. И что Ви-Ээто воплощение лучшего в Кши-На для Пятого Львёнка. Гениальная была идеяа может, с исполнительницей круто повезло.
Ви-Э берёт несколько печальных аккордови тут во дворе начинают голосить собаки. Между тявканьем мне мерещится стук копыт; Ри-Ё, выглянув в окно, сообщает:
Отряд наёмников, Учитель.
Южанам тут же делается сильно не по себе. Волк, заслушавшийся Ви-Э, кричит: «Командир, солдаты!»Анну тут же оказывается около двери и Ар-Нель с ним. Руки волков инстинктивно тянутся к эфесамещё бы, наёмники останавливают коней у нашего жалкого трактира.
И мне это тоже очень странно. Во-первых, не регулярная армия, а какая-то посторонняя публика; хотели бы остановить моих варваров на высшем уровнепослали бы гвардейцев. Во-вторых, а зачем мы вообще сдались этим «диким гусям»?
Тем временем, командир «диких гусей» входит в трактир, в зал для проезжающих, где вся наша компания культурно отдыхает и развлекается. Он довольно молодлет тридцать, у него симпатичное открытое лицо, серые глаза, тёмная коса, потёртая кожаная куртка, скинутая с правого плеча, как гвардейская форменная, полотняная рубаха под ней, кожаные штаны, высокие сапоги, меч и пара пистолетов. Увидев насв частности и Львятбоец широко улыбается.
Ага! говорит он Анну весело. Мы вас догнали, Уважаемый Господин Посол. Ребята устраивают лошадеймы сегодня в сёдлах с рассвета.
Э зачем? спрашивает Анну.
Он убрал руку с меча, но, судя по лицу, ему всё равно неспокойно.
Вы не поверите, клянусь Небесами! говорит боец и протягивает раскрытую ладонь. ЯДин-Ли из Семьи Коу, Дин-Ли Ночной Ветер, и я привёл вам ваших людей, Уважаемый Господин. По гарнизонам прошёл слух, что вы даёте шанс вашим людям, тоскующим по дому Стоп, это ведь выПосол Анну? Точно?
Анну озадачен.
Каким людям? спрашивает он, явно отчаянно пытаясь сообразить, в чём тут подвох.
От его непонимания Дин-Ли чуть теряется. Он, как будто, ждал чего-то другого.
Но ведь Дин-Ли осматривает помещение, останавливает взгляд на Эткуру, заслонившем Ви-Э собой. Вот! восклицает он радостно. Говорят, что вы, Уважаемый Господин Анну, говорили, что лично вы нипочём не сочтёте предателями тех, у кого в бою споткнулась лошадь Ребята хотят вернуться. Их живьём похоронили. Тем более, что с Лянчином официально объявлен мир.
Анну начинает понимать, он краснеет и бледнеет, потом отодвигает Дин-Ли с дороги и выходит во двор. Я подхожу к окну и вижу в прозрачных сумерках удивительную картину.
Они, оставив лошадей у плетня и коновязи, подходят и останавливаются. Ихточно не меньше сотни, а может, больше сотни. И онисамая безумная компания, какую можно себе представить.
Большая часть солдат Дин-Лиамазонки. В первый миг мне вообще кажется, чтотолько амазонки. Тропические красотки с тёмными лицами и вороными кудрями, повязанными яркими широкими лентами, цветными косынками или по-северному заплетёнными в косы, в мужской одежде, лишь с платками вокруг талии, символизирующими нежную женственность. Вооружённые северными мечами, южными мечами или комплектами метательных ножей на перевязи; при них пистолеты и ружья. И в фокусе их испытывающих и настороженных взглядовпотрясённый Анну.