Я, следователь - Вайнер Георгий Александрович 4 стр.

Я повернулся к машине, и тут разнесся протяжный визг, высокий вой, гневный лай, опадающий в жалобный тонкий скулеж. Барс. Это Барс услышал и узнал мой голос.

 А где собака?  спросил я женщину.

 В доме пока заперли,  вздохнула тяжело она.  Жалко пса, прям как человек убивается В сенях его пока оставили, а то бы на кладбище побежал Не дело это Как все вернутсявыпустим А времени пройдет сколько-то, глядишь, привыкнет пес Дети родные и те привыкают Все привыкают Мертвого-то не воротишь

Я взбежал по ступенькам, распахнул дверь, и Барс черным лохматым комом вывалился мне навстречу, встал на задние лапы, лизнул жарко в лицо, тяжело дыша, забил тугой метлой хвоста по струганым доскам крыльца.

 Куда вы его?  закричала женщина.  С ним Ларка и та не может справиться! Убежит он теперь

 Некуда ему бежать,  сказал я.  Поехали со мной, Барс

Барс улегся на заднем сиденье, свернулся клубком, засунул морду под лапы и замер. А я погнал машину обратночерез безлюдный центр, через Приречье и Маросановкук кладбищу.

По всем статям Барс мог бы сойти за овчарку, если бы не вялые уши и загнутый кренделем вверх хвост. Несколько лет назад этот симпатичный беспород приблудился к Кольянычу и остался навсегда. Тогда еще я спросил Кольяныча, почему он раньше не держал собаки.

 Раньше не мог себе позволить,  усмехнулся он.  А теперь могу

 Почему?  удивился я.

 А она теперь со мной на всю жизньдо конца. Обычно люди, когда берут собаку, не задумываются над тем, что почти наверняка переживут ее. А собакане стул, не костюм. Вместе с ней потеряешь часть себя. А теперь все по-честномуникому не ведомо, кто из нас кого провожать будет

Вот и вышло, как он хотел,  Барс его провожает.

Опоздали мы на похороны. Подъехали к воротам кладбища, а оттуда люди уже выходят. Много стариков, много детей в школьной форме. И множество каких-то нераспознанных мною людей в одинаковой одежде и с одинаковыми лицамимне всегда толпа у гроба кажется неразличимой. Только старики и дети запоминаются, они ни на кого не похожи, каждый сам по себе.

Я оставил Барса в машине, и мы с Галей прошли по единственной аллейке кладбища, почти до самого конца, туда, где за невысоким забором густо разрослись осокори и вербы и далеко видна утекающая к югу река.

Холм из цветов и жестяная табличка: «Николай Иванович Коростылев, 73 лет». Пригорюнившаяся, с сухими глазами стояла Лариса, опираясь на дебелое плечо своего Владилена, дежурно-огорченное лицо которого никак не могло скрыть бушующих в нем жизненных соков. Понурые, уставшие от неприятной и не очень понятной им печальной процедуры, ковыряли носками ботинок песок их двое мальчишек.

И незнакомая мне совсем молодая женщина в черном платье.

Владилен, истомленный ролью скорбящего родственника, откровенно обрадовался мне, замахал рукой, и в его гостеприимно приглашающих жестах было облегчение человека, получившего возможность размять затекшие конечности.

 Жалко, очень жалко старика,  сказал он мне физкультурным голосом и разумно-рассудительно добавил:  Да ведь вместо него не ляжешь

И по тому, с каким деятельным интересом он смотрел на стоявшую за мной Галю, было ясно, что он не только сейчас не собирался ложиться под жестяную табличку вместо Кольяныча, но и вообще мысль о возможности собственной смерти в будущем кажется Владику совершенным абсурдом.

Лара медленно, будто спросонья, повернула к нам голову, долго смотрела на меня, словно припоминала, кто я такой, потом сделала неуверенный шаг навстречу, уткнулась мне лицом в грудь и тихо заплакала. И сквозь всхлипывания я слышал ее тихие причитания:

 Как же можно так Он ведь в жизни мухи не обидел Он такой добрый Боже мой, какое зверство

Я не мог понять, о чем она говорит. И спросить сейчас не мог. Просто обнимал за плечи и тихо гладил по спине. Охапки подаренной мне бабкой сирени упали на дорожку, и неловко переминавшийся Владик наступал своими желтыми мокасинами на сочные гроздья фиолетово-синих цветов.

 Поехали, Ларочка, домой,  сказал я.  Потом поговорим

 Да-да, Ларок, надо ехать,  готовно подхватил Владик.  Слезами тут не поможешь, а дома надо еще оглядеться, все проверитьлюди ведь званы, помянуть надо отца добрым словом А со Стасом потом поговорим, я ему сам расскажу

Лариса молча кивнулаона всегда со всеми во всем соглашалась.

Стоявшая с ними женщина в черном вдруг резко сказала:

 Владилен Петрович, вам, наверное, действительно надо взять детей и ехать домой. А поговорить следует сейчас

 Пожалуйста,  пожал он своими круглыми пухлыми плечами.  Не понимаю толькопочему сейчас? Отца нашего никаким разговором уже не возвратишь, а дома люди званы Надо, чтобы было все как водится у приличных людей

 Наверное,  сказала женщина и скинула с головы черный кружевной платок.  Но скорее всего, один из этих приличных людей и загнал его сюда

И показала пальцем на жестяную табличку «Николай Иванович Коростылев».

Владик набрал в обширную грудь воздуха, сокрушенно-громко вздохнул и возвестил присяжно-поверенно:

 Наденька, как все молодые люди, вы максималистка! Из-за одного затаившегося мерзавца не можем же мы подозревать всех людей, окружавших Николая Иваныча!..

Я молча слушал их, и в голове тонко вызванивало: «Его убили Он умер от инфаркта» Но я не перебивал их и не задавал вопросов, потому что я профессионал в человеческом горе, и профессия моя начинается с терпения. Адский жар терпения выжигает всего сильнее душу, она сохнет постепенно, трескается, стареет. Но сыщик начинается не с хитрости, быстроты и храбрости. Розыск ответа на любую загадку начинается с терпения.

А Гале ненавистно всякого рода терпение. И неясность своего положения и роли. Поэтому она выступила вперед и, давая сразу понять, что она мне человек не чужой и, естественно, им, таким образом, свой, сказала мягким сострадательным голосом, не допускающим никакого отказа:

 Стасу надо объяснить, в чем дело Мы же ничего не знаем Стас, безусловно, сможет

Я не дал ей договорить:

 Минуточку Все идут домой Галя, помоги там Ларе, чем сможешь А мы с Надей задержимся ненадолго Мы вас скоро догоним

Пережив мое предложение как новое, ничем не спровоцированное оскорбление, Галя, тряхнув своими прекрасными волосами, взяла Лару под руку и повела к воротам, мальчишки побежали вперед, а Владик степенно зашагал следом. Стихали их шаги, громче голосили птицы в кронах старых деревьев, истончался, исчезал сочувственно-соболезнующий голос Гали, успокаивающий Лару ненужными словами, и почему-то эти отдельно доносившиеся слова казались мне похожими на мято-желтые пятна солнца, с трудом прорвавшиеся сквозь густую зелень, дрожащие, бесформенные, обманчиво-недостоверные, как нелепые разводы на маскхалате.

Здесь остро пахло сырой глиной и перепрелой хвоей.

Я обернулся и увидел, что Надя складывает оброненные мной цветы, помятые толстыми ногами Владика, на могилу Кольяныча. Она выпрямилась, посмотрела на меня и, угадывая незаданный вопрос, сказала:

 Я вас хорошо знаю, я вас много раз видела у Коростылева. Вы меня не запомнили, я девчонкой тогда была Вы приехали первый раз девять лет назад.

 Да, давно это было,  кивнул я.  Приблизительно лет девять-десять назад.

 Не приблизительно, а точнодевять лет назад. В июле это было

 А почему вы это так точно запомнили?  спросил я из вежливости.

 Потому что я в вас сразу влюбилась. Мне было четырнадцать лет, и никогда до этого я не видела более интересных людей

 Занятно,  усмехнулся я.  За прошедшие годы у вас была возможность убедиться во вздорности детских увлечений

Она ничего не ответила, и, поскольку пауза угрожала затянуться, я быстро сказал:

 Последнее время меня преследует странное воспоминание Я пришел в зоопарк и в клетке между вольерами пантеры и тигра увидел собаку. Обычную собаку, дворнягу. Тогда я поглазел на нее и ушел, а теперь все чаще думаю: что делала в клетке между пантерой и тигром дворняга? Что должна была изображать в зоопарке нормальная простая собака?

Надя покачала головой:

 Не понимаю

 Я и сам не очень понимаю,  махнул я рукой.  Я ощущаю себя собакой, попавшей по недоразумению в клетку зоопарка.

Она повернулась ко мне, и я первый раз внимательно рассмотрел ее лицоочень тонкое, смуглое, с родинкой над переносьем, как кастовая тика у индийских женщин. Красивая девушка, ничего не скажешь

 Удивляюсь, что я вас не запомнил,  сказал я.

 Мы в соседим доме жили Когда вы приезжали, я смотрела на вас через забор и подслушивала, о чем вы с Коростылевым разговаривали Да что там! Все утекло

Из нагрудного карманчика она вынула сложенный серый лист и протянула мне:

 Посмотрите

Развернул листтелеграмма. На сером бланке наклеены белые бумажные полосочки, покрытые неровными рядами печатных букв. Я пытался вчитаться в текст, но ужасный смысл слов, их злой абсурд не вмещался в сознании.

Неровные черные буковки, похожие на муравьев, елозили и мельтешили на белых дорожках бланка, прыгали и перестраивались, пока не замерли на миги брызнули в глаза нестерпимым ядом ужаса и боли

Я прочел еще раз телеграмму, и снова, и еще раз, но ощущение контуженности, полного разрыва с реальностью не проходило. Гудело в голове, слова прыгали перед глазами, как желтые солнечные блики на густой листве.

 Что это такое?  растерянно спросил я.

 Его убили этой бумажкой,  тихо сказала Надя.  Он прочел телеграмму при почтальоне и сразу потерял сознание. Успели довезти до больницы, через час умер

 А Лариса?  задал я бессмысленный вопрос.

 Они приехали на другой день. Ни о чем не подозревая. Они на машине возвращались из отпуска

Грустный хаос поминок. Оцепенело сидел я за столом, слушал, что говорят, внимательно смотрел на этих людей, которых никогда раньше не видел, а Кольяныч прожил с ними рядом много лет, дружил с ними, помогал, учил, и, судя по всему, они его уважали, ценили и любили.

А кто-то один взял и убил его. Зачем? Почему? За что?

В том, что этот человек сидит сейчас с нами в печальном застолье и поминает добрым словом безвременно ушедшего от нас Николая Ивановича, я не сомневался. Конечно, не тот, что несколько дней назад подал в окошечко телеграфа смертоносный бланк, уплатил полтора рубля, получил квитанцию на точный выстрел в цель за тысячу верст и исчез после этого во тьме неизвестности. Он был далеко и мне сейчас неинтересен

 Возьмите еще блиночек

 Что?  обернулся я и увидел, что женщина, встречавшая меня давеча у калитки и сторожившая Барса, протягивает мне глубокую плошку с блинами.

 Блинов, говорю, возьмите еще Вы поешьте маленько, а то стоит у вас тарелка нетронутая А блины у нас замечательныекружевные, тоненькие. Сейчас такие не пекутвсе торопятся, некогда! Толстые да клеклые, одно слово«бабья лень» Вы этот блинок в сметану макните да селедочки пару кусков в него завернитеобъеденье получится

 Спасибо большое Я потом возьму

Нет, отправитель телеграммы мне понадобится потом. В конечном счете он только пуля, разорвавшая сердце Кольяныча. Последнее звено в сложном механизме убийства. Должен быть ствол, из которого полетела эта пуля, необходим прицел-мушка, обязательно есть курок. Кто-то из присутствующих на поминках людейдрузей, соседей, знакомых, сослуживцевчасть системы, убившей Кольяныча. В этом я был твердо уверен.

 Не кушаете вы ничего  Та же женщина смотрела на меня горестно.  Покушайте чего-нить, вам силенки еще понадобятся. И выпить надо хоть стаканчик.

 Спасибо, не могу я сейчас

 А вы через «не могу», потому что надо Я знаю, что вам горько сейчас, уважали вы его сильно. Да и он вас любил взаимно. Я знаю, говорил он о вас часто. Я ведь соседка, к покойнику Николай Иванычу часто ходила, последние-то годы Лара редко с Москвы наезжала, считай, бобылем он проживал. А меня Дуся зовут, слышали от него, наверное?

 Слышал,  кивнул я. Не мог я вспомнить никаких разговоров о Дусе, но огорчать ее не хотелось.

А она, обрадованная найденной между нами человеческой ниточке, продолжала ухаживать за мной.

 Вы рюмочку выпейте и закусите салом, гляньте, сало какоев Москве такое не сыщешь, розовое, мясное, с «любовиночкой»

Галя, сидевшая рядом с Ларисой, уже подружилась с ней на весь остаток жизни, утешала ее, опекала, обнимала за плечи, что-то шептала на уховидимо, учила жить. Галя выступала в своей коронной роли: помогала людям, сострадала и соучаствовала не в празднике, не в победах и успехахэто-то каждый халявщик горазд,  а протягивала свою твердую руку помощи и поддержки в беде и горе. Надежную руку, не сомневающуюся в своей необходимости. И так она была поглощена своим участием в чужой беде, что не приходило ей в голову взглянуть на Ларкино лицослепое, плоское, мертвое.

В комнате было очень душно. Толстый человек напротив меня достал кожаный портсигарчик и постукивал нетерпеливо по столу, не решаясь закурить здесь и не зная, удобно ли уже встать из-за стола. Удивительно было видеть на этом огромном торсе розовое детское лицо в круглых очках.

Полнокровное лицо взрослого старшеклассника туманилось выражением неуверенности, застенчивой робости, сомнением в праве на какой-нибудь самостоятельный поступок. Сквозь круглые стекляшки бифокальных очков выглядывали время от времени растерянные глаза с молчаливым вопросом, почти просьбой: вам будет не обидно, если я скажу? Я вас не побеспокою своим поступком?

Справа на него наседала, все время что-то объясняла и поучала крупная белая женщина, похожая на говорящую лошадь. Она что-то требовала от него, уговаривала, доказывала. А он вяло отбивался, я слышал его тягучий, чуть гундосый голос:

 Фатит Екатерина Степановна от-то фатит я все сам знаю для учителя это необходимо как флеб насущный от-то значит Екатерина Степановна от-то

Мне отмщение, и аз воздам. Я должен восстановить, реставрировать, воспроизвести смертоубийственную конструкцию. Дело в том, что я профессионал. И точно знаю, что люди руководствуются, как правило, набором достаточно стандартных побуждений и владеет ими диапазон однородных страстей. Просто в каждом отдельном преступлении они приложимы к самым разнообразным ситуациям и оттого кажутся непостижимо многоликими и загадочными.

Для меня всегда самое трудное, самое важноепонять, ЗАЧЕМ это сделано. А точное понимание цели преступления позволяет представить технологию, его образующие элементы. И определяет выбор моих средств, поскольку бульдозер не свинтишь отверткой для часов, а компьютер не разбирают газовым ключом.

Тот, кто сладил самострел на Кольяныча, наверняка должен быть здесь. Человек тридцать скорбящих, горюющих, соболезнующих гостей. Один из нихнеискренне. И всемне незнакомы.

Крупная белая женщина оставила своего толстяка, встала с рюмкой в руке:

 Дорогие товарищи! С болью в сердце и в голове мы узнали о кончине нашего дорогого Николая Ивановича Коростылева. Мне выпало большое счастье работать в школе, которой когда-то руководил ушедший от нас Николай Иваныч, работать под его началом и руководством, а потом, когда он по состоянию здоровья перешел только на преподавательскую работу, быть завучем в этой школе и пользоваться его поддержкой, дружескими советами, использовать его богатейший опыт

Я быстро оглядел сидевших за столом: многие смотрели прямо перед собой или куда-то в сторону, рассеянно ковыряли вилкой в тарелке, и повисло между ними какое-то странное отчуждение, словно к ним обращался не живой человек в застолье, а слушали они официальную трансляцию по телевизору. Но сидели все тихо, оставляя мне решить самомууважение ли это к памяти покойного или дисциплинарный авторитет завуча.

 Сейчас, когда мы все нацелены на успешную реализацию школьной реформы, нам особенно важно освоить опыт и наследие Коростылева,  продолжала говорить в своем стеклянном отчуждении завуч.

Толстяк напротив беспомощно теребил свою кожаную папиросницу. Я перевел взгляд направоу двери в торце стола Надя смотрела на Екатерину Степановну с нескрываемой ненавистью.