Холод в сердце
Ужаснее всего было, что отец ей не поверил, а поверил дяде Мише, который на суде рыдал, тряс жирными плечами и рассказывал, как пожалел соседскую голодную девочку, накормил котлетами, торт нарезал, чаю ей налил. А она ликёра нахлебалась и на пол спать улеглась, голая. Говорит, привыкла так. Девочек воспитывать надо, а не закалять. На диван её положить хотел, пледом укрыть, а она с кулаками на меня набросилась, к соседям через балкон сиганула, стекло им разбила. Что с девчонки взять, если она бутылку целиком почти высосала, остальное разлила. Страшное дело, когда девушка так напивается. И так одевается. Отец-то куда смотрел?
Дядя Миша театрально тряс перед судьями сарафанчиком, явно не подходящим для тринадцатилетней девочки. Сарафан ей сшила мама, она давно из него выросла, отец купил новый, красивый, а она упрямо ходила в «мамином», надставив подол пояском. Без пояска было холодновато, но что значил этот холод в сравнении с холодом в Надиной душе. Легкомысленный сарафанчик помнил тепло маминых рук, согревал сердце. И казалось, что мама не умерла, а просто ушла на работу и когда-нибудь придёт.
Дядю Мишу оправдали, поскольку ничего не смогли доказать. Он был трезвым, а в крови у Нади обнаружилось недопустимое промилле алкоголя. Дядя Миша не оставил на ней ни одного синяка (о том, как он слизывал с неё ликёр, Надя рассказывать не могла, вот просто не могла, и всё), а сарафанчик выстирал, выгладил и смиренно представил суду.
Пятно, конечно, не отстиралось. У них дома был пятновыводитель, а у дяди Миши, наверное, не было, отстранённо думала Надя. Мамина гордостьбабочка-аппликация с прозрачными крылышками была безнадёжно испорчена, а крылышки из перламутровых стали красными. Бабочка истекала кровью, как истекала кровью Надина душа.
Она ликёром облилась, в руках бутылку не удержала, вещал дядя Миша. Из горлышка пила, ну и уронила А сарафан сама сняла и попросила застирать, чтобы отец не узнал. Заявилась ко мне на ночь глядя, босиком, полуголая, и куда отец смотрит
Отец смотрел уничижающе. Уничтожающе.
Довольна, что отца опозорила? Довольна? Я тебе сколько раз говорил, чтобы не носила эту детскотню. Халатик новый купил, красивый, шёлковый. А ты в этом позоре в гости отправилась! Тебе кто разрешил?!
Никто мне никто не разрешил. И я не в гости, я к дяде Мише
Ты зачем к нему пошла? Сама пошла, он не заставлял? Он правду говорит?
Надя кивнула.
И ликёр сама пила?
Да. Мы на брудершафт
Отец не дослушал, ударил, впервые в жизни. Надя отлетела к стене, из носа закапала кровь. Надя вытирала её пальцами, шмыгала носом и испуганно смотрела на отца. Он даже не дал ей салфетку, он с ней вообще не разговаривал. Дочь-блудница ему не нужна.
Почему папа ей не верит, а верит дяде Мише, который на суде бессовестно врал? А Надя молчала, потому что у неё отнялся язык. В новой школе откуда-то обо всём узнали, или не обо всём, но что-то они определённо знали, и Надю прозвали алкоголичкой. Надька-алкоголичка. С ней никто не хотел дружить, с ней вообще не хотели знаться. Надя попробовала поговорить с отцом. Она ни в чём не виновата, она так больше не может, почему он ей не верит? За что он с ней так? Ну за что?!
Отец не вышел из комнаты, как делал раньше. Слушал и молчал. А потом включил телевизор погромче и сказал, что она мешает ему смотреть. Это были его первые слова, сказанные Наде после суда. Судилища.
Она наелась кофейных зёрен, размолов в кофемолке всю пачку. Запивать не стала, хотя во рту было очень горько. Надела «уличные» джинсы и футболку, чтобы папе не пришлось её одевать, когда будет хоронить. Улеглась на диван, с головой накрылась пледом и стала ждать. Под пледом было очень жарко. Без пледа тоже. Сердце сильно-сильно колотилось, в ушах бился пульс, грудь сдавила боль. Что она делает?! Хватаясь руками за стены, Надя доплелась до ванной и долго пила воду, прямо из-под крана. И совала пальцы в горло, выталкивая из себя коричневую жижу.
В школу она в тот день не пошла. Пролежала в постели до вечера, потом заставила себя встать и переодеться. Купленный отцом халатик жал в подмышках, но Надя носила его, стремясь задобрить отца, который вдруг стал чужим. Когда в замке щёлкнул ключ, она вздрогнула. Ужинать не вышла, при одной мысли о еде к горлу подступала тошнота. Отец к ней даже не заглянул, умерла так умерла, подумала Надя. Ещё она подумала, что вторая попытка будет удачной.
Вспомнив школьное прозвище, хлебнула водки для храбрости. И заперлась в ванной. Когда пришёл с работы отец, она почти спала и ей было хорошо. Отец вышиб дверь в ванную комнату, без слова забинтовал изрезанные вены и вызвал «скорую». С того дня они больше не виделись.
Из псхиатрической больницы, куда её поместили как суицидницу (слово-то какое, колючее и острое, как лезвие), Надя отправилась в закрытый интернат. И долго ждала, когда приедет отец, но он не приезжал и не звонил. Надя убедила себя, что отца у неё больше нет и не будет, и ей стало легче. Она всерьёз взялась за учёбу, навёрстывая упущенное, понимая, что от этого зависит её будущее. Прошлого у неё больше нет, а будущее непременно будет.
Часть16. Капитанские будни
Визит к врачу
С утра Андрея не отпускало ощущение, что он заболел. Ломило голову, лень было вставать, не хотелось завтракать, о тренажёрном зале вообще не хотелось думать. Визит к врачу имел неприятные последствия и надолго вывел капитана из равновесия. Кендалл осмотрел «больного»: обошёл вокруг, потоптался за спиной, пока по ней не побежали мурашки. Подержал за руку, посидел рядышком. Попросил не дышать, потом дышать глубоко и размеренно. И втянув широченными ноздрями «размеренно» выдыхаемый Андреем воздух, глубокомысленно изрёк:
Пациент скорее жив, чем мёртв.
Откуда это? Кажется из «Золотого ключика». Африканцу в детстве мама читала Алексея Толстого? Андрей усмехнулся.
Так всё-таки, что со мной? Может, я простудился? В скалы вчера ходили, с Риото, там ветер, холод, мы задубели оба.
Холодно? В комбинезоне экстразащиты? Не смеши, кэп. А в скалах что?
Ничего там нет. И никого. Ящерки не ползают, птички не каркают, сквозняки гуляют. И эхо.
Ну и что вы там делали столько времени? Эхо слушали? поинтересовался врач. Похоже, местные ландшафты интересовали его больше, чем здоровье пациента.
Может, я простудился? задал Андрей наводящий вопрос. Закрытый. На который два варианта ответа: да или нет.
Из двух вариантов Джеймс выбрал третий:
Может.
«Может»это диагноз? не выдержал Андрей.
Может, и диагноз. Откуда мне знать? парировал Кендал.
То есть ты, дипломированный врач класса «А», за ручку подержал, в глазки заглянул, и ни фига сказать не можешь? кипятился Андрей.
Почему не могу? Могу. Поле спокойное, сбалансированное, эн-фон слегка повышен, но в пределах нормы, ритмы в пределах нормы, органы работают как часы, нарушений симбиоза нет.
Это какого симбиоза? оторопел Андрей.
В человеческом теле внутренние органы работают в симбиозе, друг без друга не могут. Костный мозг вырабатывает кровь, сердце гоняет её по кругу, кровь питает мозг, лёгкие вбрасывают кислород, печень очищает, кожный эпителий защищает, желудок перерабатывает, почки выводят продукты переработки Симбиотическая зависимость друг от друга, когда ни одну составляющую нельзя извлечь: нарушатся связи, и конец котёнку. Понял, кэп?
Андрей ошарашенно покивал. Врач продолжил:
Простуда это не болезнь. Сама пройдёт. Отдохни пару дней, полежи, в кают-гостиную сходи, составь компанию штурманам. А то ты как бирюк Тебе нужна компания и виски, самый древний рецепт. Лекарство. И не смотри на меня так. Виски не повредит, мало ли что ты там подцепил в скалах.
Африканец шельма ещё та. Знает, чем его уесть. В скалах он, видите ли, что-то подцепил. Ещё в карантин уложит Капитан торопливо шёл по коридору, боясь, что Кендал передумает и поменяет «лекарство».
Джеймс хохотал, вспоминая, как ершился кэп и как он его обротал. Укротил. Укоротил. Теперь «укороченный» будет думать и гадать, что он там схватил в скалах, какой чужеземный микроб разъедающий, разрушающий, с аппетитом перерабатывающий весь этот ливер, который Джеймс «научно» назвал симбиотическими составляющими. Ох-ха-хааа Надо Петюне рассказать, вместе посмеёмся.
Якутская традиция
В кают-гостиной «заседали» штурманы с космомехаником и Бэргеном. Молчун и нелюдим о чём-то увлечённо рассказывал, остальные внимательно слушали, в гостиной стояла космическая тишина, нарушаемая лишь голосом «молчаливого»:
Мы Новый год в Терсколе встречали. Там наша база была, Общеземной обороны. Отмечали, как водится, до отключки. С ледника на ватрушках скатывались. Километр чистого льда, склон пологий, а разгоняет по нему так, что не слышишь собственного крика. Из ракетниц стреляли, пока ракеты не кончились. Лавину спустили по соседнему склону. На Эльбрус сходили. А тут и праздничек, у Полякина днюха. Это дружок мой, Коля Полякин. Мы с ним вместе магму и кислоту прошли. Он меня на Вендаке от смерти спас, я его на Зорфале вытащил из Вытащил, короче. Днюху Колину отмечали со вздрогом, аж горы качались!
Андрей не решился войти: пусть доскажет, раз уж рот открыл впервые за полгода. История стоила того, чтобы её послушать. Зорфал и Вендака планеты класса «Х», то есть смертельно опасные для человечества. Иксовые, или х***ые, как их прозвали русские космолётчики. Бэрген не вдавался в детали, но штурманы имели представление о планетах класса «Х», и Андрей имел. Стоял у двери и слушал О том, как тренируются на базе Общеземной обороны, стоило послушать.
У якутов традиция: другу отдай самое лучшее. А у меня ракетница была, и ракет комплект, сорок штук. Я молчал как нерпа, иначе выклянчат и расстреляют все, ни одной не оставят Весь день мы пили, за именинника и за мужскую дружбу. А вечером я им салют устроил, подарок мой Коляну. Тридцать лет, тридцать выстрелов Аж башка опухла от грохота. И я нечаянно выстрелил красную. (прим.: красная ракетасигнал бедствия)
Утром встал, слышуразговаривают. А это ребята-спасатели к нам припёрлись. Рукастые, крепкие. Бить будут, понял я. С последнего курса исключат, понял я. И выбросил оставшиеся ракеты в отхожее место. Я в Астрофизической академии учился, заочно. А вы небось подумали, якут только нерпу добывать умеет, умку в глаз бьёт? (прим.: умкабелый медведь) Толстые губы Бэргена раздвинулись в широкой улыбке. Вроде обошлось, поругали нас и обратно утопали. Днюха у майора, понимать надо.
Потом переход у нас был, с полной выкладкой. Пришли в Сухум, а там говорят, на нас всех пишут бумагу, потому что никто не сознался. Спасатели в Терсколе ребят поспрашивали, наши все как один: не видели, не слышали, не знаем, никто ничего. И эти падлы сообщили в Сухум. Там за нас взялись конкретно. Конкретненько
И говорят: раз никто не признался, бумагу будем составлять на всю группу. А Кольке подполковника должны дать, и ещё троим Ни фига не дадут теперь, вместо звёзд на погоны ребята звездюлей получат, и всё из-за меня.
Я пошёл и признался: «Это я». А он мне говорит: «Не верю». Я ему своё, он мне своё, полдня уговаривал
Кают-гостиная затряслась от смеха: коренастый Бэрген, ростом ниже любого космолётчика, больше походил на подростка, чем на взрослого мужчину. На героя уж точно не тянул. А поступок совершил геройский, как ни крути. На амбразуру глазом лёг, пошутил кто-то.
И что потом?
Потом? Потом коньяк пили, он «Хеннеси» выставил, не пожалел. А я ему водку притащил, на морошке настоянную Для друга берёг, хотел сюрприз сделать. Сделал.
Бэрген, не томи. Дальше-то что было?
Дальше мы морошковую пили. И заключили мировую. А спасатели падлы. Хотя в принципе ребята неплохие.
Бэрген, ты даёшь А расскажи ещё!
А что рассказывать? Я на базе уши отморозил, после Терскола в санатории отдыхал, в гражданском. Под Нарофоминском Санаторий я назвал «Последний шанс». Потому что там всем за пятьдесят и все больные. И все пьют, а я один не пью. И бабам всем за пятьдесят, и все А я один «не отдыхаю» (Бэрген виртуозно изобразил, как «отдыхали» в санатории, и штурманы покатились со смеху).
Ха-ха-ха! Ы-хы-хыыы Слава героям космоса! Жаль, ракетницы нет, сейчас бы стре́льнули красную Аборигены спасателей пришлют, весело будет.
Андрей упятился от двери и ушёл к себе. Ребятам весело, а с «господином капитаном» они будут чувствовать себя напряжённо. Почему они с ним так официальны, почему его должность у всех вызывает желание встать по стойке смирно? Может, надо по-другому строить отношения? Может, ну её, эту тиранию? Что там говорил Конфуций? Общество делится на две категории: те, кто управляет, и те, кто им подчиняется и работает. Не каждый может управлять. Критерии управления: знание и добродетель.
То же самое утверждал Платон: люди от природы не равны, а режимов управления четыре: тимократия (власть достойных), олигархия (власть богатых), демократия (власть народа, то есть толпы) и тирания, то есть монархия. По Аристотелю, режимы управления бывают правильные (власть для людей) и неправильные (власть для себя). Он, Андрей, управлял «Сайпаном» для людей, то есть правильно, но в чём-то всё-таки неправильно. Он подумает. Полежит. Отдохнёт. Что там говорил этот чёртов африканец? Может, у него и правда простуда, а не экзопланетная экзозараза? Вот не надо было шлем снимать!
Часть 17. В туннеле
Надя, почему ты одна? Тебе сколько лет?
Двадцать семь, бухнула Надя, забывая о том, что возраст женщины это её тайна.
Так почему? Не любила никого?
Я любила свою профессию. И работу. Диссертацию защитила. Мне некогда было, оправдывалась Надя.
После предательства отца она никому не верила и заслужила репутацию египетского сфинкса. В Академии на неё смотрели как на подающего надежды астрофизика, вот именно так, в мужском роде. Докторская диссертация в двадцать шесть. Приглашение в компанию «Дженераль Атомикс», куда приглашают достойных из достойных. Работа, которая стала жизнью. Уютные вечера с любимыми книгами под золотистым светом «маминого» абажура. Абажур она купила в антикварном магазине, у них в Кудиново был такой же, Надя даже торговаться не стала, выложила всю сумму.
Абажур и книги были кусочком детства, кусочком счастья, котороедолжно же у неё быть, ведь нельзя же совсем без счастья? Библиотеку (раритетную, бумажную) Надя начала собирать ещё на стипендию, откладывала каждую копейку и покупала книги, которые тоже были «мамины». После интерната она жила в общежитии Академии, домой вернуться не получилось, в их квартире жили другие люди. Наде открыла миловидная женщина, за её спиной маячил парень в футболке с нарисованным тигром. Тигр скалил зубы, словно говорил: «Это мой дом. А ты убирайся, пока цела».
А где тот, который здесь раньше жил? Уехал? Куда, не знаете? Не знаете? А вещи? Вещи какие-нибудь остались?
Нет, конечно. Он всё забрал, ответил «тигр».
Не всё. Остались детские игрушки, одёжки, даже халатик японский, шёлковый, с драконами. Безделушки разные. Школьные тетрадки. Абажур старый, выцветший, вспоминала женщина. Мы на мусорку всё отнесли.
А когда?
Чтокогда?
Когда отнесли?
Погоди Тигран, мы когда переехали? Года четыре назад или пять. Подождите! Вы куда? Вы его родственница? Мы правда не знаем, куда он уехал, но мы могли бы
Не родственница! Никто! крикнула Надя, сбегая по лестнице. Лифты она не любила с детства. Ноги бежали по ступенькам, слёзы бежали по щекам, мысли бежали по кругу, как карусельные лошадки: «Выбросили, всё выбросили, не осталось ни книжек, ни игрушек, ни маминого абажура, ничего. И её, Надю, выбросили. В её квартире теперь живёт тигр Тигран. Все мужчины тигры. Даже если притворяются карусельными лошадками.
Наде исполнилось двадцать семь, когда в ней проснулась женщина. Отчаянно хотелось любви, хотелось, чтобы как у всех: муж, дети, праздники, подарки, и скучать, ожидая кого-то, и чтобы скучали без тебя На предложение участвовать в экспедиции она согласилась с восторгом: её ждали звёзды, кометы и туманности и мужчины. Десять мужчин, считая капитана, а женщин четверо, а лететь без анабиоза, полгода туда и полгода обратно. Она непременно кому-нибудь понравится. У них просто нет выбора.
Но Надя ошиблась. Никто её не выбрал. Её прозвали Кислотой. Кислота Кислова.
Мужики они и в космосе мужики. Им хотелось в койку, а Наде хотелось романтики, мимо которой она пронеслась без остановок, как скорый поезд, в свои восемнадцать шарахаясь от мужчин как от динамита. Откуда им знать, что доктор астрофизических наук мечтает о вздохах, взорах, поцелуях и заверениях, что без неё не могут жить. Наде хотелось быть для кого-то солнцем, или планетой с постоянной орбитой. А ей предлагали стать кометой. Прилетевшей, пролетевшей и исчезнувшей.