Я останавливаю запись, чтобы позвонить Майе. Прошло всего минут пятнадцать, как мы расстались, но мне почему-то хочется услышать ее голосспросить, как дела, пожелать Уле сладких дневных снов. Экран телефона показывает нулевую шкалу.
«(Девочка) Проходим мимо старого забора, вместо калитки стоит дверь, маленькая ручка тряпки летают, ладно, шучу Стас, давай сюда. Тут должен быть проход, так было написано надо где так быстрей к гаражам выйдем. Держи, говори, что видишь. (Мальчик) Вика, не надо, не надо! Я точно туда влезу? Влез! Мы как шпионы! Тут забор из веточек, высокий, два забора с разных сторон, тесно ай, поцарапался ерунда, не больно. Я вижу дорогу, кто-то пробежал Вот, выбрались на другую улицу. На заборе резиновый сапог. Фу, гусеница!»
Я ищу глазами место, куда свернули мальчик с девочкой. Нахожу. Плетень из темных прутиков, коридор между двумя заброшенными участками. А я пролезу? Шпионом себя не чувствуючувствую глупым взрослым, который вместо того, чтобы укладывать дочь, шляется по улочкам своего детства.
И не узнает многие из них.
«(Девочка) Вот баки, куда выкидывают мусор. Сараи, там был огромный пожар, а теперь разводят котов, гусей, баранов Однажды за нами погнался козел с рогами, было очень страшно. За баками есть огромная яма, а в ней лужа. Она никогда не высыхает. (Мальчик) Летит самолет, прямо над моей головой. На горизонте вижу воду, озеро. (Девочка) Визжа. Озеро Визжа. (Мальчик) Мусора много. Сюда люди привозят старые вещи, бросают у баков. Там стоит дом, который до сих пор не достроен. Он уже давно строится, еще когда не было Пасхи. За мной какая-то женщина гонится (Смех.) Это Вика! (Девочка) Подошли к луже, смотрим, тут купаются гуси. Главноене упасть».
Я стою на краю лужи, которая никогда не высыхает. Я бросаю в нее сигарету, и она шипит. Вода слишком грязная, чтобы увидеть свое отражение.
«(Мальчик) Тут какой-то странный пенопласт плавает, на лицо похож. Я говорю правду, а может, и не правду. Вы никогда не узнаете. Тут какое-то объявление. Сейчас Вика прочитает (Девочка) В связи с истечением отведенного срока для окончательного освобождения самовольно возведенных капитальных деревянных построек, алтарей и жертвенных плит, расположенных по улице Красной в поселке Мохабин, силами КУМПП (Мальчик) Тут очень много куриц, и они клюют стекло. Спят два кота, они очень жирные, и они хотят нас съесть. Убегай, глупый кот! А-а!.. Я напугал кота. О, маленький барашек! Такой смешной. Он тоже ест стекло. Тут два гуся. Белый гусь, наверное, мужчина, а женщинатемная. Тут какое-то гнездо на дереве Вика, посмотри. (Девочка) Это больное дерево, опухоль. (Мальчик) Небо темнеет. Я сам даже начал темнеть».
И правда темнеет Это какой-то выверт Вселенной, затмение? Сумерки опускаются так стремительно, что хочется закричать, чтобы их спугнуть. Мое внимание привлекает какая-то странная фигурау сарая с ввалившейся внутрь крышей. Вспыхивают фонари, далеко, они помаргивают, и в этом дрожащем свете кажется, что фигура поворачивается. Я уверен, что все дело в свете. Я иду к фигуре только потому, что она на моем путия должен выйти на дорогу, должен спешить домой. Я что-то слышал о затмении, но разве оно сегодня?
Под ногами хрустит стекло. Теперь я вижу, что фигура привалилась лбом к сараю. Какой-то местный алкаш. Ждет, когда отпустит. Или попросту спит.
Эй, с вами все в порядке?
Не дожидаясьда и не рассчитывая на ответ, достаю телефон и включаю фонарик и едва сдерживаю крик.
Фигура стоит ко мне лицом. Непропорционально большие рот и глаза, раздувшиеся и застывшие ноздри. Лицо гладкое, оно отражает свет. Как стекло.
Я чувствую, что могу и не справиться с накатившим страхомон доконает меня, и тогда я побегу. Каково на ощупь это лицо? От этой мысли на моем затылке шевелятся волосы; волосы стеклянной скульптуры похожи на прозрачную проволоку.
Я увожу в сторону луч фонарика и проскакиваю мимо.
Как ты сюда попал? спрашивает кто-то в спину не скульптура скульптуры ведь не могут говорить? Зачем ты принес свет? Что тебе нужно?
Бабаргонанд, отвечаю, стискивая зубы, мне нужен бабаргонанд.
Улица хорошо освещена. Я закрываю глаза и долго стою, зажмурившись. Открываюв голубом небе светит солнце. Сердце успокаивается. Затмение да, но только в моей голове
Справа проплывает калитка, сделанная из межкомнатной двери, маленькая облупившаяся ручка вздернута вверх. Я знаю, что уже проходил мимо этой двери, или все-таки это была другая дверь?
«(Девочка) Нас облаяли собаки. Мы идем домой, но мы заблудились. Ходим кругами. Людей нету. Наверное, все в церковь ушли. Ни единой души. Очень страхово. (Мальчик) Из-под земли торчит рука, она коричневая. Наверное, тут база военных»
Как хорошо, что они шутят, думаю я. Благослови детей, которые умеют шутить, даже когда потерялись. Я пытаюсь улыбнуться, но рот словно онемел.
«(Девочка) Идет странный человек с сумкой. Он идет спиной вперед. И он повернут к нам только правой стороной. Правосторонний. Все это очень напоминает мультик не помню, как называется. Может быть, мы идем по концу земли. (Мальчик) Тут летает гравитациальный человек, у него три руки и голова прямо открытый мозг, и в мозгах глаза Я тоже расскажу вам историю. В Мохабине ходили зомби и открывали зомби-гробики! Хотя стареньких людей нельзя так пугать, у стареньких сердце может остановиться. Даже взорваться может от страха».
Вполне, думаю я. Взорваться, как пустая коробка из-под сока. Хлопи все. Я чувствую себя старым. Я прикуриваю одну сигарету от другой. По обе стороны дороги стоят незнакомые дома, в незнакомых дворах лают собаки.
«(Девочка) Мы встретили собаку-демона Ночью она писает на столбы кровью. А еще мы видели стеклянных людей. Они не двигаются, но если правильно смотреть, краем глаза, то тогда двигаются. (Мальчик) Вика, а когда мы домой придем? Хочу домой. (Девочка) Скоро. Смотри, еще один забор с дверью Ай, больно! Не трогай камниони горячие! С-с-с, обожглась»
Голоса обрываются. В наушниках звучит какой-то шумвозможно, плеск воды, возможно, пустоты. Я буквально выдергиваю из кармана телефон, наушник выпадает из уха, и направляюсь к почтовым ящикам на углу, общим на несколько домов. Ящики ржавые, они шелушатся и едва слышно потрескивают. Я бросаю телефон в ячейку с табличкой «Интернет», и он исчезает внутри, провод наушников всасывается в узкую щель.
От камней поднимается пар.
Я догадываюсь, что заблудился. Похожие дома, улицы, перекрестки. Единственный ориентирозеро; я уверен, что выйду к нему, если поверну направо и буду придерживаться этого направления, но дом родителей в другой стороне. Или уже нет?
В голове звучит голос мальчика, не конкретные слова, а скорее интонация. Когда я понял, что голос мальчикамой собственный голос? Сразу? Как только услышал егосвоеимя Стасик Стас? Наверное, но это понимание сидело так глубоко внутри, что я не мог докопаться. Оно медленно выходило, как заноза с гноем Вышло бы, не вернись я в Мохабин? Сколько мне тогда былопять? шесть?
Мальчик и девочка я и моя двоюродная сестра но как, как? Ведь на записисовременный Мохабин: реконструкция ФОКа, объявления Что все это значит? Как они сделали эту записьтаскали с собой бобинный магнитофон с микрофоном?
И что случилось тогда со мной и Викой?
Не помню. Не понимаю. Шкатулка внутри шкатулки внутри шкатулки внутри
Я сворачиваю направо и бреду по грунтовой колее между кирпичными домиками, несколькими годами вспять сворачиваю налеводеревянный забор, колодец, плешивый кот, колесо от телеги на перекрестке, в жарком воздухе висят лица Вики и Стаса, я прохожу насквозь, год, еще год, улыбки, слезы, семейные праздники, достаю сигарету и закуриваю, дым безвкусный, синеватый, детские сандалии поднимают бурые султанчики пыли, Вика, кричу я, Вика, ты где?..
Прохожу мимо родительского дома. В окне кухнимама и папа. Мама плачет, уронив голову на стол. Отец смотрит в окно, в ночь, но не видит меня. Я потерялся, я и Вика, и никогда не возвращался назад. Я обхожу дом, но с другой стороныпо-прежнему окно кухни, подпрыгивающие от рыданий плечи мамы, пустота во взгляде отца. Я кричу и машу ему, пытаюсь приблизиться к ограде, но она отдаляется. Обхожу с другой стороны. Окно кухни. Мама. Папа.
Снова обхожу дом. В единственном окнебелое рыхлое лицо, блин из сырого теста. Лицо словно прилипло к стеклу. Оно улыбается. А еще оно меняется. Сначала от меня ускользает характер изменений, но тут я понимаю: что-то не так с глазами. Они растут. Расплываются по лицу: покрывают маленький плоский нос, тонкие губы. Они сливаются в один огромный глаз, который обволакивает голову. Он, этот глазблестящий и гладкий. Как жидкое стекло.
Я бегу прочь. По незнакомым улицам, незнакомому поселку. За оградами возвышаются стеклянные фигуры. Черные тени бьются в ветвях обугленных деревьев.
Навстречу идет человек. Он движется задом наперед, но, возможно, дело в его руках и ногах, которые вывернуты в другую сторону, потому что по лицу человека невозможно понять, куда он смотрит. У него попросту нет лица. Идеально круглый шар розовой кожи.
Человек поднимает руку и показывает на узкий проход между домами.
Мальчик, она туда побежала.
Как ему удается говорить безо рта?
Я вижу призрак сестры, Вики, исчезающей в этом коридоре. На секунду она оборачиваетсяу нее лицо Ули.
Сколько раз я видел этот мираж, обманку, прошлое?
Я бегу за ней, но проход исчезает. В воздухе над штакетником дрожит паутина из драгоценных нитей. Пауккапля муранского стекла. Сбиваю его, рву паутину. На пальцах выступает кровь.
Как часто я это делал?
Как часто забывал?
Иду дальше. Вперед. Назад. В лабиринте нет направлений.
Если свернуть не туда, пройти заклинанием скрытых дорог, можно прожить в Зазеркалье целую жизнь, скучную и водянистую, даже не поняв, что годами плелся в жуткой пустоте вымысла. Гармошка реальностей с тенями в складках.
Воспоминанияони возвращаютсяпохожи на пузырьки воздуха в мутном стекле. На сетевое задание, смысла которого не понимаешь. На странную карту с проложенным маршрутом, который ты с радостью соглашаешься пройти со своей двоюродной сестрой.
Они похожи на сны.
Сколько раз во сне мы сожалеем о том, что спим?
Я думаю об этом, когда улочка упирается в железный мостик, и продолжаю думать, когда мостик и пересохший канал остаются позади, а навстречу поднимается темно-синее озеро.
Я хочу снова увидеть Майю, увидеть Улю. Обнять их. Даже если для этого придется пройти сквозь черный испод. Сквозь мнимые отражения. Забыть и вспомнить.
Над черными камышами плывут длинные призрачные нити тумана.
Ледяная вода обжигает мои ступни.
Калигула в темноте (Дмитрий Орёл)
мама говорит: все будет хорошо.
мама, разумеется, врет, потому что любит меня.
бабушка говорит: все будет хорошо.
бабушка забыла как правильно, она слепая.
заходит луна.
ыхкилики говорит: ничего уже не будет.
и ничего уже не было.
(кавак)
Прислоняю лоб к холодному окну. Выдыхаю. По стеклу расползается туманное облако. Как раз напротив моего лица.
Думаю: почти как маску.
За этой маской мелькают сосны, тянутся к звездному небу снежные долины. Белый победил, вот что скажу. Белый светит даже ночью.
Санкт-Петрогрард остался далеко позади, наш поезд пересек последние очаги цивилизации. Он несется на север, в чужой край иглу и полярных огней. Трубы кашляют паром, и лязгают железные колеса по рельсам. С каждой секундой мы все ближе к цели. С каждой секундой я все больше хочу задать себе вопрос: ну и как тебя угораздило в это вписаться?!
Хотя известно как. Из-за деревянной шляпы.
Надеюсь, вы не подведете, маэстро, а?
Поворачиваюсь. Там сидит этот Француз, потягивает красный каштановый чай. Не знаю, чего он вообще Француз, Григорий Михайлович так его назвал. А я бы просто сказал: «сальный хлыщ». Ничего личного. Что вижу, то и говорю.
Надеюсь, отвечаю я, меня не убьют.
Надейтесь. Кто ж запрещает.
Я думаю: как бы лучше устроиться на койке. Постоянно у меня с этим бедане знаю, куда деть руки. Не знаю, какую позу выбрать, чтобы не казаться здоровенной угрюмой сволочью. Хотя, может, пора бы уже научиться принимать в себе некоторые вещи? У Дианы же как-то получалось находить меня «просто немного неотесанным». Но там другое. Одни люди хранят в груди мадридское солнце, как моя Диана, а вторые пусты, как эта бесконечная зима. И точка.
Скоро сойдем? наконец спрашиваю я.
О, часов через восемь, кивает Француз, а пока можете отдохнуть.
Он прав. Где, если не здесь? По вагонам развозят мятный чай на железных подносах, сонный дед рубится в сахарные шашки (белый и тростниковый) с внуком, какой-то толстяк читает «Капитал», спрятанный под обложкой «Маленького принца». Настоящий мир в железной коробке. Скоро мы сойдем в зиму, а остальные двинут дальше. На восток. Они не заслужили оставаться здесь. Я заслужил.
Кладу голову на подушку.
Снаружи хватает опасностей, вот что я понял. Как те снежные дьяволытуурнгаит. Перепуганные люди о них всякое шепчут. Мол, придет такой к твоему сыну во сне, и украдет у него язык изо рта, и имя у него украдет. А наутро малец оставит дом и убредет прочь. И замерзнет там. Или станет ветром, как становится ветром всякий, у кого нет имени. Так говорят.
Но в поезд дьяволам не пробратьсягорячий пар размоет их морок.
Можно отдохнуть, можно поспать, можно забыть.
Что такое Теорема Калигулы? бросаю я Французу.
Он массирует виски пухлыми пальцами.
Боже, ну сколько можно спрашивать?! Расскажу, когда придет время.
Да. Или наврешь с три короба, сальный хлыщ.
Я немного умею, как это говорится, гадать по глазам. Никаких цыганских плясок, просто жизнь слишком часто бросала меня в полымя. Жизнь или глупость. С таким раскладом хочешь не хочешьнаучишься наблюдать, присматриваться. И в этих быстрых поросячьих глазках я не вижу ничего хорошего. Он точно заведет меня в могилу.
В голове вспыхивает странная мысль: «А может, я уже в могиле?»
Уже внезапно говорит Француз. Уже пошел, только поглядите.
Он кивает в сторону окна.
Начинается снегопад.
Спите, говорит Француз и тут же добавляет: Завтра нас ждет сложный день.
Ночь, бормочу я, переворачиваясь набок, там, куда мы едем, всегда ночь.
Француз не отвечает. Вечно уклоняется, таков он. «Сами увидите», «Еще рано об этом», «Григорий Михайлович умолчал». Трясется над своими секретами, как мамка над малышами.
Только про эту Теорему Калигулы проронил.
И она, надо сказать, крепко въелась мне в память. Есть такие образы. Сколько ни пытайся их отпуститьони останутся с тобой. Будут сводить с ума, свербеть в черепе и давить на глаза. И однажды ты забудешьв какой момент вообще услышал про них. Ты будешь думать: черт, я же родился с этим, оно часть меня. Так люди и пропадают в себе.
Гоню прочь пустые мысли. Закрываю глаза и зарываюсь щекой в мягкий холод подушки.
Эскимосская зима подобна касатке. Двухцветная злоба. Густо-черные воды и слепяще-белые льды. Да, и еще одно.
У нее есть зубы.
(имагми)
На это дело меня подписали грязно.
Поймали, словно бродячую псину, когда я пьяный вдрызг блуждал по пустынным улочкам. Не то чтоб я любитель опрокинуть рюмку другую, но тогда был особый повод. И тогда была петрогрардская ночь, холодная, как поцелуй Иуды.
Помню все смутно. Вот открываю глаза и вижу чистейшую неразбавленную тьму. Вот пытаюсь встать, но понимаю, что ноги привязаны к табурету, руки стянуты за спиной.
Кто-то тащит тусклый свет сквозь комнату. Хороший расклад. Для него.
Вы наверняка знаете, что такое деревянная шляпа? спрашивает голос. Молодой, едва ли поломанный.
И тут из темноты проступает лицо. Худощавый юнец, сомневаюсь, что ему уже стукнуло двадцать, пару раз брил редкие усы, не больше. Зато на носу очки в роговой оправе, с квадратными стариковскими линзами. В них пляшут блики, глаз не видно.
Меня можете зватьГригорий Михайлович, говорит он, если не смущает официальный тон.
Ну, это просто смешно. Я поехал крышей? Или лучше. Может, я умер? Поскользнулся на той улице и размозжил голову о брусчатку. И теперь ад играется со мной, раздает долги за все те грехи, которые я успел натворить под этим небом. Если кто захочет узнать мое мнение: адзлопамятный ублюдок.