Бровь дернулась снова.
Штез эльфе, да что такое с нервами?
Айтон, произнес Зверь негромко, не испытывай мое терпение.
Я же прибрался!
Если б не разбрасывал вещи, и прибираться бы не пришлось. Но этот аргумент был слишком очевиден, поэтому Зверь не стал к нему прибегать. Человек, который не понимает, что чисто там, где не гадят, не заслуживает ни дискуссии, ни объяснений. Достаточно того, что он знаетВольф фон Рауб не любит беспорядка в ординаторской.
Было бы достаточно, если б Пачосик вспоминал об этом до того, как устроить беспорядок.
Уборщик разглядел, наконец, пятна на подлокотнике и радостно на них спикировал.
Почему обувь не в раздевалке?
Это сменная. Уличная в раздевалке. А я новые туфли разнашиваю, Пачосик продемонстрировал туфли в руках, спохватился и поднял ногу, в смысле, эти, а не эти. Я в театр сегодня собирался, закончил он убитым голосом.
Ты что думаешь, я оставлю тебя на внеурочное ночное дежурство? злость сменилась любопытством, и Зверь от души приветствовал эту перемену.
Доктор Пачосик страдает из-за того, что доставил неприятности интерну фон Раубу. Это правильновсе, кто доставляет ему неприятности должны страдать. Но доктор Пачосик, кажется, полагает, что полномочия интерна фон Рауба не ограничены ни правилами клиники, ни иерархией, ни даже здравым смыслом.
Это тоже было бы нормально. Более-менее. Если б такие фантазии рождались только в голове у доктора Пачосика. Но неверное представление о возможностях Вольфа фон Рауба сформировалось у всех сотрудников отделения, за исключением, разве что, профессоров.
Так я пойду? Пачосик мялся с туфлями в руках. Подвоха в вопросе он не заметил и это нежелание осознать ненормальность ситуации снова начало раздражать.
Иди, Зверь вздохнул.
А, кстати, взмах туфлей, вернувшиеся в голос энтузиазм и вера в лучшее, я же закончил последнюю историю для праздничного выпуска. Все в твоей почте.
Мит перз Зверь сцепил руки за спиной и уставился на доктора исподлобья, Айтон, кто у нас редактор журнала?
Морьеро.
Так с хрена ли твои рассказы в моей почте, а не в его?
Если тебе понравится, Морьеро их в выпуск поставит, а если нетне поставит, Пачосик пожал плечами. Проще сразу тебе прислать.
Ну, офигеть. Катись в свой театр.
Хорошей ночи, Пачосик прощально взмахнул туфлями и вымелся в коридор.
Двери бесшумно съехались, оставив Зверя наедине с роботом-уборщиком.
Предлагаю считать, что хотя бы по поводу журнала он дал приемлемый ответ, пробормотал Зверь.
Робот не возражал. Взлетел с подлокотника и вернулся на пол, искать мусор или воображать, что нашел. Роботы со Зверем вообще никогда не спорили. От людей такого отношения почему-то не хотелось.
Адан Морьеро, главный редактор «Еженедельника клиники Тройни»название придумал во времена оны сам Роджер Тройни, поэтому никто никогда не сменил бы его ни на какое другоепринял бы одобренные Зверем рассказы не потому, что поддался заблуждению о его неограниченных возможностях. Морьеро, хвала богам, не работал на кафедре духовно-социальной реабилитации, вообще не имел отношения к лечению душевных болезней, и под влияние слухов и суеверий не попал. Просто понравившиеся рассказы Зверь взялся бы проиллюстрировать. А не понравившиесяне взялся бы. Рассказы же с картинками в праздничном выпуске журналасовсем не то, что рассказы без картинок.
На непраздничные выпуски это правило тоже распространялось, но в них меньше места отводилось под ерунду, а ерунда состояла, в основном, из заметок о жизни клиники, а не из литературных опусов сотрудников.
Попробовал бы Зверь хоть раз покочевряжиться и отказаться иллюстрировать заметки! Да его б сожгли, даже не задушив перед тем, как развести огонь. Никакая репутация не спасла бы, никакой осаммэш. Внутренние новости, касающиеся только сотрудников и только сотрудникам интересныеэто было святое.
А творчество на отвлеченные темы ну, подумаешь, творчество. Каждое отделение, каждая кафедра, могли похвастаться своими талантами. И хвастались. Но не сравнить же выдуманное из головы с реальными событиями, произошедшими с тобой или людьми, которых ты прекрасно знаешь.
Вольф фон Рауб, и когда же это ты успел стать незаменимым иллюстратором журнала? Три месяца работы разве достаточный срок?
Эльрик сказал, в клинике Тройни считали, что у них должно быть всё лучшее. А поскольку слова с делом здесь не расходились, всё лучшее в лучших же традициях древних диких времен, хваталось и утаскивалось в гнездо, где и присваивалось постепенно или сразу.
Это походило на правду. Самого Зверя никто не хватал и не тащил, в гнездо он, можно сказать, сам залез, но поскольку рисовал действительно лучше многих, Морьеро счел его единственно приемлемым иллюстратором для еженедельника. Теперь всё. Никуда уже не денешься, надо рисовать.
Что ж, относительно очередности рассылки своих опусов, Пачосик и правда дал приемлемый ответ. Не вполне удовлетворительный, но достаточный.
С отношением же остальных.
Или с восприятием?
Или с их иллюзиями и заблуждениями?
В общем, непросто это было.
В клинике Тройни, действительно, считали, что у них должно быть всё лучшее. Ну, так, у них и было всё лучшее.
И Вольф фон Рауб.
Пустая ординаторская, пустой пульт дежурного, пустая сестринская. А вспомогательного персонала здесь никогда и не было. На Этеру от низкоквалифицированного труда отказались, когда магия стала естественной и необходимой составляющей жизни.
Зверь магом не был. Единственный, наверное, обитатель населенных людьми территорий Этеру, не владеющий магией даже на детсадовском уровне, не способный освоить даже начала телекинеза.
И все-таки вот уже два с половиной месяца по ночам он оставался в отделении один. То есть единственным сотрудником. Еще были роботы, внимательные, заботливые трудяги, они присматривали за пациентами, климатом, состоянием оборудования, даже за тем, все ли в порядке с мебелью. Без них Зверю пришлось бы сложно. Но не в том, что касалось пациентов.
О пациентах он знал все, всегда, каждое мгновение, пока находился на территории клиники. Учитывая, что он тут и жил, и учился, отделение могло пустовать большую часть суток. Индивидуальные и групповые занятия не требовали от врачей постоянного присутствия, но Тройни, позволивший ему (или рекомендовавший?) работать в одиночку, счел, что полностью освободить остальных от рутинных обязанностей, будет перебором.
Тут-то и была зарыта собака.
Глава и владелец клиники на все ночные смены отдал отделение духовно-социальной реабилитации новичку-интерну. Этого оказалось достаточно, чтобы интерна вообразили наделенным всеми мыслимыми и немыслимыми полномочиями за исключением только увольнения профессоров. Да и то не факт.
Ладно хоть относиться хуже не стали.
Честно говоря, относиться стали даже лучше, при том, что с самого начала приняли хорошо. Так уж тут заведеновсе новые сотрудники, по определению, ни в чем не уступают старым. Хотя бы потенциально не уступают. Всеэнтузиасты, все убиваются за идею, каждому Гиппократ лично руку бы пожал.
Гиппократа тут не знали, однако знали Дарния, бога медицины и создателя основ медицинской этики. Так вот с Дарнием в клинике были на короткой ноге. Называли его по-разному, но споры относительно имен и способов почитания богов, имеющих схожий функционал, разрешились задолго до основания Роджером Тройни своей клиники.
Когда все под одним богом и все стремятся к одной цели, новых людей считают единомышленниками просто потому, что других не ждут. А потом оказалось, что бог имеет на Зверя какие-то свои планы, и в соответствии с планами, отметил его особым талантом. Быстро это выяснилосьдвух недель от поступления в интернатуру не прошло.
Ну, и началось.
Эльрик спросил, почему именно реабилитация душевнобольных. Ему было интересно.
Просто любопытство. Вопрос без подвоха.
Зверь начал привыкать к таким вопросам еще в Саэти, и привычка нравилась. Эльрик не имел в виду: «ты же людоед, почему тебе не работать там, где людям больно?» В клинике были и такие отделения. Тоже, кстати, реабилитационные. Восстановление после тяжелых травм причиняло боль, несмотря на магию и талант врачей, а тяжелые травмы отнюдь не были редкостью. Количество экстремальных видов спорта и просто опасных развлечений росло прямо пропорционально техническому прогрессу.
На Земле существовала та же зависимость.
Так вот, Эльрик спрашивал не о том, почему Зверь выбрал для работы место, где нечем было поживиться. Он спрашивал лишь о том, почему Зверь решил помогать сумасшедшимдушевнобольнымвернуться в обычную жизнь.
Ответ лежал на поверхности. Здесь не знали, что «сойти с ума» означает «утратить разум»? И это было интересно. Разум невозможно утратить, можно лишь изменить способы его применения. Кто-то переставал пользоваться им для обслуживания тела и лежал колодой, игнорируя окружающую действительность. Кто-то, наоборот, задействовал ум и инстинкты на максимальных оборотах, в форсированном режиме, доводя тело до полного истощения. Между этими крайними состояниями было множество промежуточных, но во всех случаях речь шла о больной душе, а не о болезнях разума. Даже когда причиной были органические повреждения мозга, сказывались они, по мнению здешней медицины, на душе. Проблемы же физического тела и нарушение мышления были следствием проблем души. Которую и нужно было лечить в первую очередь.
Подход почему-то заворожил. Сначала своей нелепостью. Потомобоснованностью. Потомпарадоксальностью.
Зверь не верил в существование душ, но система работала.
А ему нравилось выводить людей из иллюзий в реальный мир. И если уж все-таки говорить о боли, то боль физическая не шла в сравнение с той, которую испытывали его подопечные, осознавая свое положение.
Инстинкт любого живого существаизбегать боли, не важно, физической или душевной. Сбежать от нее обратно в непонимание Зверь людям не давал, и у них не оставалось выбора, кроме как преодолеть болезнь или принять ее и научиться использовать себе во благо. Чем им было больнее, тем сильнее они стремились к излечению. Или к исцелению.
Профессор Лейдер различал эти два понятия и Зверь научился пользоваться его терминологией. Ему самому казалось, что исцеление предпочтительней, оно позволяло вернуться к жизни, не потеряв подаренных болезнью преимуществ.
Пока считалось, что бог Дарний отметил его умением выводить людей из трясины боли. В реабилитации самым сложным этапом был именно болевойвопреки инстинкту, пациенты отнюдь не стремились перестать страдать, наоборот, готовы были длить страдания до бесконечности.
Зверь этого не понимал так же, как не понимал, что такое душа. Зверь понимал только рефлексы, здравый смысл и электрические импульсы в нейронах. Видимо, поэтому, когда он взялся работать с душевнобольными, все сразу пошло не так. У доверенных ему пациентов не получалось упиваться страданиями, и эту стадию они проскакивали, как кошки с горящими хвостамиочень быстро и, не оглядываясь.
Князь, когда услышал эти объяснения, одновременно и удивился, и развеселился.
Ну, ясное дело, они ничем не упиваются. Ты же все забираешь.
Это было возмутительно! Обвинять его в том, что он лишает пациентов чего-то Необходимого для выздоровления? Получалось, что нет, не необходимого. Наоборотмешающего.
Волк, да они никакой боли и почувствовать толком не успевают. Им, бедным, и зацепиться не за что, чтоб предаться моральным терзаниям. Не от боли они в нормальную жизнь вернуться торопятся, а от скуки.
Со мной скучно?
Они же тебя не знают.
Его не знали. И хвала богам, что не знали.
Он забирал чужую боль, делал это рефлекторно, сам не замечал. Чтобы не забирать, требовалось волевое усилие, а к чему напрягаться, имея дело с пациентами, это ведь не жертвы на алтаре. Здесь задача не довести мучения до крайнего предела, чтобы получить от них максимум удовольствия, здесь нужно человека к нормальной жизни вернуть. Чем скорее, тем лучше. В нормальной жизни от людей есть польза, а в клиникенет. Точнее, есть, конечно. Не было бы больныхне на ком было бы изучать заболевания. Но, с другой стороны, не было бы больных, не было бы и заболеваний
Зверь понял, что поменял причину со следствием и только досадливо фыркнул.
Оказывается, он успел в какой-то момент включить кундарб, и опять рисовал. Все тот же метроном. Это вместо того, чтоб почитать, что там написал Пачосик и подумать над иллюстрациями.
В рабочее время он все равно не стал бы читать ничего, не относящегося к работе, но разве это повод снова и снова рисовать непонятно что, еще и не отдавая себе в этом отчета?
Эльрик прав, он забирает боль. Тройни и Ринальдо правыпациенты в его отделении и выздоравливают, и исцеляются быстрее, чем три месяца назад. Он забирает что? Боль, ладно. Еще он умеет забирать болезни, но болезни тела, а не души. И это всегда происходит сознательно, а здесь он никого таким образом не лечил.
Что-то в этом что-то было. Где-то совсем близко.
Зверь позволил стилу бежать по столешнице, вырисовывая новые и новые метрономы, и открыл таблицы с данными о клиниках душевных болезней на Этеру.
Чистота эксперимента. Об этом тоже Эльрик сказал. Узнал от Ринальдо. А тотот Тройни. Отделение целиком отдавали интерну фон Раубу для того, чтобы исключить любое исцеляющее влияние, кроме его собственного. Чтобы увериться, что пациенты приходят в норму именно благодаря каким-то его особенностям.
Благословению Дарния?
Да если бы!
Но хорошо, что здесь никого нет. Никто не спросит, что он делает, сидя в центре ординаторской, чиркая стилом по гладкому пластику, в окружении медленно плывущих вокруг разноцветных таблиц и топографических карт.
Вот они, клиники, где люди лечились быстрее, но недостаточно быстро, чтоб это не сочли статистической погрешностью. Что в них особенного?
А в нем?
Боль.
Нет.
Что еще?
Он не человек.
Да. Но во всех интересующих клиниках работали только и исключительно люди. И лечилисьтолько люди. Эльфы и орки душевных болезней не знали. Души шефанго представляли собой такое, что их лучше было не лечить, вообще не связываться. Гномы практиковали собственные методы, да и болели весьма специфически, так что в услугах человеческих целителей душ не нуждались.
Что общего между его не-человечностью и разбросанными по разным частям света лечебницами для душевнобольных, показавшими чуть лучшие результаты, чем остальные?
Что он забирает, кроме боли?
Посмертные дары.
Некротическую энергию. Но посмертные дары не могут свести с ума. Зависимость от них появляется довольно быстро, однако симптомов, хоть сколько-нибудь схожих хоть с каким-нибудь душевным заболеванием, у нее нет. Честно говоря, она даже на убийства не подвигает, всего лишь на желание находиться рядом с тем, кто убивает. С одним-единственным существом, умеющим отнимать посмертные дары и отдавать их.
Так все-таки посмертные дары или некротическую энергию? Разница есть, и существенная. Каждое мгновение кто-то где-то умирает, не обязательно люди, абсолютно не важно, ктопосмертные дары остаются после любой смерти. Кроме смерти эльфов, от тех никакой пользы. Чтобы отнять посмертный дар, нужно быть рядом с умирающим.
А если не быть? Куда он девается? Некротическая энергия рассеяна повсюду, что нужно, чтобы ее забрать? Может ли быть, так, что не нужно ничего, достаточно быть кем-то? Не-человеком. Забирать, не замечая, как забираешь боль пациентов. Концентрация рассеянной энергии настолько невелика, что на фоне десятков тысяч посмертных даров, отнятых у убитых Князем орков, ее не заметить, даже если пытаться следить за собой.
Что, вообще, о ней известно? Кроме названия.
Зверь и название-то узнал недавно. От Ринальдо. Тот обмолвился, что впервые видит естественный трансформатор некротической энергии. Зверь заинтересовался неестественными, сиречь, искусственными, и выяснилось, что их не существует, но над их созданием бьются уже несколько столетий. Ринальдо же рассказал и о том, что такой трансформатор произвел бы революцию и в экономике, и в промышленности, и в науке, если подразумевать под наукой магию. Освоив некротическую энергию, люди перестали бы зависеть от энергии стихий. Перестали бы зависеть от самих стихий. Полное самообеспечение. Сами живут, сами умирают, сами пользуются собственной смертью. Идеальное общество!
Зверь так понял, это было бы чем-то вроде перехода от лучин сразу к холодному синтезу, минуя стадию свечей, газа и электричества.
Аккумуляторы некротической энергии существовали давным-давно, были крайне просты в производстве и поэтому дешевы, но без трансформаторовполностью бесполезны.