Только ты это если вдруг спрашивать будут, не говори про меня, хорошо? Что-то не светит мне обвинение по желтому пункту схватить лады?
Лады. Ответил Фома.
"Старая крепость" ютилась в подвале, к слову, весьма уютном подвале. Выложенные желтым кирпичом стены, низкие тяжелые столы, масляные лампы и разрисованные деревянные щиты вместо гобеленов. Народу было немного и не мало, в самый раз, чтобы новый человек нашел себе место за столом и в тоже время не привлек лишнего внимания. Стоило Фоме присесть, как тут же появилась служанка, которая вежливо поинтересовалась.
Чего принести славному солдату?
Еды какой-нибудь и попить выпить. Поправился Фома, здраво рассудив, что солдаты вряд ли потребляют молоко или колодезную воду. Да и мысль о пиве оказалась неожиданно приятной. Служанка не спешила уходить и глядела выжидающе. А, наверное, нужно заплатить. Фома достал кошелекох Ильяс разозлится, обнаружив его отсутствиеи наугад вытянул купюру, кажется синего цвета.
Хватит?
Более чем. Схватив бумажку, девушка исчезла.
Ну а дальше что? Поешь, напьешься и домой? ворчливо поинтересовался Голос.
Наверное. Фома плохо представлял, зачем он вообще затеял эту авантюру. Город посмотреть не получилось, вернее, Фома некоторое время побродил по улицам, но почти сразу стало скучно. Все вокруг было смутно знакомо, словно бы ему доводилось раньше бывать в подобных городах, и все эти ровные, вымощенные камнем дороги, чистые тротуары, аккуратно подстриженные деревья и неестественно-зеленые для осенней поры клумбы успели изрядно надоесть.
А я тебе говорю, что они страшные! Клыки из пасти торчат, глаза черные, стоит заглянуть и враз разум теряешь, а в зубах яд! Мужчина за соседним столом аж вскочил от возбуждения. Я-ить их как тебя сейчас видел! В лабораторию выгружали, так этот в клетке, цепями прикручен, на пасти намордник, а все одно норовит вырваться! И живучие страсть! Вот ты, солдат, говоривший заметил Фому, скажи, доводилось ли вампира живьем видать?
Доводилось.
И близко?
Ближе, чем тебя сейчас.
Говори, говори, бурчал Голос, договоришься.
От голоса Фома отмахнулся.
Так энто, мужик подвинулся. Давай к нам, расскажешь, как оно. С границы, небось? В увольнении?
В увольнении, привычно соврал Фома. И чтобы досадить Голосу пересел за соседний стол. Компания встретила радостным гулом, в руку моментально сунули кружку с чем-то темным и горьким на вкус, а давешний мужик, хлопнув по спине, потребовал:
Ну давай, рассказывай, как оно. Меня Арвусом кличут, энто Эви, Сутра, Имат, а там Комша, он у нас студент, значит, на каникулы, значит, приехал. А тебя как звать-то?
Фома.
Да ты пей-то, пей, тут пока заказанное принесут с жажды подохнуть можно. Ну и как вблизи-то, страшные?
Да я только одного видел точнее, одну.
Бабу что ль? Во, я ж говорил, что у них и бабы есть, а вы не верили! И какая она из себя? Небось, без слез не взглянешь? Или ты не глядел? Арвус хитро прищурился. Давай, признавайся, пощупал клыкастенькую? Как у нее там устроено? Сильно от нормальных баб отличается? Эй, пиво наше где!
Окрик адресовался служанке, но Фома все равно вздрогнул.
Это потому, что ты знаешь, что поступил плохо. Тебе нужно вернуться и как можно скорее, Голос в голове на мгновенье заглушил все звуки. Вернись, пока есть такая возможность тогда и страх уйдет. Ты же боишься
Ну нет, в том смысле, что страза нет, Фома просто чувствует себя слегка неуютно, но это пройдет. Люди вокруг грубоваты, но дружелюбны, а напиток в кружке хоть и горьковат, но горечь эта помогает расслабиться отвлечься ото всяких там голосов, которых в принципе не существует.
Чего молчишь-то? Да ты не стесняйся, свои ж все, балакай давай. Арвус да и остальные смотрели выжидающе, им явно не терпелось услышать про живого вампира, а Фома понятия не имел, что именно рассказать.
Ну росту она была небольшого, вот такая примерно, он провел в воздухе линию, кожа белая, волосы тоже белые, а глаза черные. Клыки еще есть, но видны только когда улыбается.
А правда, что от запаха крови они дуреют? Авгур придвинулся чуть ближе, от него пахло копченой колбасой и хлебом, у Фомы моментально забурчало в желудке, и он поспешно отхлебнул из кубка. Когда ж заказ принесут-то? Арвус ждет ответа, значит, надо ответить. О чем он там спрашивал? О крови? Дуреют ли?
Н-не совсем. Только когда это совсем им плохо, рана там или еще что.
Например, превращение, как тогда, в пещере но это было давно и можно ли верить этим воспоминаниям, Фома не знал.
Кажется, его спрашивали еще о чем-то, он отвечал, очень уж хотелось понравится новым знакомым, а им хотелось знать. Сначала вопросы касались лишь да-ори, потом Фомы, потом разговор коснулся войны и ульев.
Неужели видел? Глаза у Арвуса испуганные, странно, с чего бы ему бояться? Фома попытался вспомнить вопрос.
Саму Великую мать видел?
Видел. При упоминании Великой материкоричневая гора растущей плотиФома протрезвел. Да, он не просто видел, он чувствовал ее эмоции, жил ее мыслями, был ее частью структурной частью, которую можно сожрать, а можно изменить.
Воздух в таверне спертый, провонявший потом и пивом, а людей вокруг много. Откуда их столько собралось-то? И все смотрят на Фому
Да брешешь! воскликнул Арвус. Да ни один человек, что бы он не сделал, не удостоится чести столь великой! Да все знают!
Не веришь?
Не верю! Ни единому слову не верю!
Хочешь, расскажу, какая она? На что похожа, о чем думает, чего хочет? Фома сам не понимал, что с ним творилось. Ему хотелось убежать, спрятаться от этих любопытных взглядов, и вместе с тем рассказать им все. Наверное, это будет правильно, они же имеют право знать. Более того, они обязаны узнать правду, тогда они сумеют защититься. А в таверне тишина, слышно, как слабо поскрипывает пол под ногами, как шумно дышит над ухом Арвус, как испуганно бьется собственное сердце.
Она похожа на кучу дерьма. Большую кучу, несколько метров высоты, эта куча лежит в центре зала и шевелится. Вернее, не совсем шевелится, она растет и не успевает расти. Внутренности у кучи розовые, скользкие, они напирают на коричневую кору и ломают ее, та идет трещинами, которые сочатся бледно-желтым соком, навроде сукровицы. Сок этот собирают и добавляют в еду советникам, чтобы жили дольше, а когда его мало, то шкуру специально протыкают. Тогда она злится и жрет людей. Впрочем, даже когда не злиться, то все равно жрет, потому что иначе погибнет. А погибнет она, сдохнут и все остальные, кто на улей завязан.
В горле пересохло, и Фома сделал большой глоток из кружки. По запаху вроде пиво, а вкус не чувствуется, наверное, просто привык уже. А люди смотрят с таким откровенным страхом, что самому становится жутко, и чтобы избавиться от жути, Фома продолжает.
Людей приводят в зал, и она заглядывает внутрь в душу, понимаете? У нее нет глаз, но она все равно заглядывает в душу и делает так, что человек полностью ей подчиняется. Иногда она позволяет ему посопротивляться, развлечение такое мой друг, его звали Селимом, хороший был парень, веселый, а главное, смелый, он пытался не пустить ее в душу, а она ломала его. На моих глазах Селим шел к этой куче разумного дерьма, медленно шел, полностью понимая, что его ждет, но сбежать от нее нельзя сбежать. Я тоже не сбежал, я был ее частью, это как ножка у стола, стоишь себе у кучи, все видишь, все слышишь, но ни черта не понимаешь, потому что понимание не входит в твои функциональные обязанности. Понимает она, пользуется твоими глазами, ушами, телом, головой, в конце концов, высасывает все мысли до единой, а потом съедает. Она почти постоянно голодна
Фома закрыл глаза, стараясь унять тошноту.
Теперь, постфактум, ее голод был самым ярким из воспоминаний, остальныемысли, трещины, цвета и запахи оставались где-то за пределом его понимания, не мешали, но вот голод и удовольствие, медово-желтое, ни с чем несравнимое удовольствие настолько въелись в сознание, что Фома почти и не помнил, как это, без них.
Это не твои воспоминания, вздыхает голос, ты ничего не мог видеть и понимать, ты был частью ее, а часть не способна уразуметь стремлений целого. Ты был счастлив в ее мире, а теперь несчастен, потому что не приспособлен к другому, если вернуться к ней
Нет, кажется, он произнес это вслух, наверное, люди сочтут его сумасшедшим, и будут правы, только безумцы беседуют с несуществующими голосами.
Это логично и правильно период дезадаптации со временем переживешь, будет сложно, но переживешь
Заткнись!
Фома открыл глаза и с удивлением обнаружил, что рядом никого нет. Люди ушли, странно, они ведь так увлеченно слушали, а теперь вдруг куда-то подевались. Зато на столе целая тарелка нарезанной тонкими ломтиками колбасы, и пиво есть. Может, если напиться, то голос исчезнет? Утонет в пиве?
Мысль показалась хорошей.
Дурак.
Фома не обратил внимания, пускай говорит, а он пить станет. До дна. За Селима за тех, кто в пути погиб, и тех, кто в крепости остался.
Эй, солдатик!
Фома оглянулся, пытаясь рассмотреть, кто же его зовет. Нет, этот человек определенно ему незнаком. Высокий, ладный, чем-то неуловимо похож на Ильяса, не чертами лица, скорее манерой держаться и взглядом.
Эй, солдатик человек подошел ближе, тебя там это, ждут.
Меня?
Тебя, тебя, подтвердил незнакомец. Так что давай, вставай и пойдем-ка отсюдова, воздухом подышим. Предложение было произнесено спокойным, даже миролюбивым тоном, да и на физиономии человека сияла искренняя дружеская улыбка, но Фома насторожился. Ощущении угрозы, неизвестной, но близкой опасности появилось где-то в области затылка, оно жило само по себе, с неудовольствием рассматривала потертую одежду незнакомца, обращало внимание на пояс с оружием, которого не было ни у кого из посетителей "Старой крепости", и на холодный, отнюдь недружелюбный взгляд. Ощущению можно было верить, оно ведь не подводило раньше
Да ладно тебе, солдатик, я ж это, не бомбер какой, я ж от чистого сердца зову. Дружок твой там обыскался совсем. Зовет, зовет, а ты не идешь нехорошо-то друга в таком состоянии бросать, а ну как патруль нагрянет? Голос завораживал, и хотя Фома совершенно точно знал, что пришел сюда один, но все равно поднялся с лавки, повинуясь дружелюбному, слегка укоризненному тону.
Пол чуть качнулся из стороны в сторону, а в голове весело зашумело, и Фома почти с радостью ухватился за протянутую руку.
Э, брат, да ты, я гляжу, не в лучшем состоянии ничего, сейчас выйдем, свежий воздух и все такое. Давай, дорогой, давай, осторожненько, потихонечку в части-то вас, поди, обыскались уже. Крепкая рука схватила Фому за локоть и потащила за собой.
Нехорошо ведь, когда люди волнуются, правда?
Правда, согласился Фома.
Вышли на улицу. После "Старой крепости" прогретый за день воздух казался удивительно свежим, солнце катилось к закату и длинные тени черными полосами пересекали черный же асфальт.
Черное на черномсмешно! А воздух кажется серо-лиловым, точно пропыленным и прокуренным одновременно.
Давай, двигай, говорун ты наш из голоса незнакомца разом исчезло все дружелюбие.
Куда?
Туда.
"Туда" означало повозку, запряженную унылой вислобрюхой лошадью, что с откровенным недовольством взирала на закат, людей и изредка на железный ящик, к которому люди зачем-то прицепили колеса. В ящике имелось маленькое, забранное решеткой окно и внушительных размеров замок на двери.
Я туда не полезу Фома попытался вырвать руку. Только не в ящик, он помнил, насколько тяжело существовать в таком вот ящике бесконечное движение, постоянная жара и постоянная жажда, странное состояние, когда ничего не хочется и в конце путисущество, которое сожрала его, Фомы, душу, а вместо нее напихало чужие воспоминании.
Пожалуйста, я не хочу туда Фома попытался оказать сопротивление, а когда не вышлонезнакомец был силенхотел закричать, но закричать ему не позволили. Резкий удар по голове, мгновенная потеря ориентации, движение, лязг железных запоров, не изнутриснаружи, и острый запах мочи.
А через не видно неба ничего не видно.
Ну что, идиот, съездил в город? Ехидно осведомился голос.
Глава 7
Коннован
Лес мне нравился гораздо больше, чем степь или болото. Воздух пахнет хвоей и смолой, под ногами потрескивают белесые ветки лосиной бороды, а главное, что в сапогах больше не хлюпает вода. Серб впереди, насвистывает себе что-то под нос. В последнее время он пребывает в подозрительно хорошем настроении, и я не могу отделаться от неприятного предчувствияСерб определенно что-то затевает, знать бы еще что именно.
Ты не замечала, что люди крайне редко смотрят вверх?
Вопрос неожиданный, впрочем, ответа Серб дожидаться не стал.
Было дело, как-то браконьера одного травили
Как травили?
Черт, ну кто меня за язык тянул? Серб отозвался охотно.
Ну как положено, с собаками. Собаки-то у меня хорошие были, по воде след брали. Не веришь? Вот ей богу! Чтоб мне провалиться, если вру. Золотые собачки, за выжлеца так и предлагали, по весу золотом, но я отказался. Хотя зря, конечно, через пару месяцев все равно подох, сукин сын. Ну так я ж не о том рассказать хотел. Короче, стали собаки на след, день гоним, второй, третий, ну и замечаю я, что ходим-то по кругу. Знаешь, чего этот стервец удумал? В жизни не догадаешься! Осторожно, тут нора, ногу не сломай.
Послушно переступаю и так же послушно слушаю очередную гадостную историю. Почему гадостную? Да потому что Серб других не знает.
Ну так вот, он круг протопталмы ж не торопились-то, ну, такая забава редко выпадаета когда на свой же след вернулся, то на дерево полез, а дерево то с другим веревкою связано, а то в свою очередь с третьим, и так почти до ручья, чтоб, значит, с дерева и на воду, где уж тут собакам сообразить. Да и мы-то вверх не больно глядели.
Неужели ушел? Вот это было бы неожиданной развязкой.
Обижаешь, кисуля. В тот раз пришлось, конечно, возвращаться, ну да мы через две недельки снова вышли, собак, как водится, по следу, ну а я и Тилли в засаду у дерева, сутки этого урода ждали, зато потом весело получилось. Забирается он на дерево, а веревки-то обрезаны, он спускаться, а тут мы. Серб быстрым движением снял со ствола белую ночную бабочку и, перехватив пальцами толстое мохнатое тельце, поднес ее к моим глазам. Бабочка в тщетной попытке вырваться истерично дергала короткими некрасивыми крылышками и широкими ветвистыми усиками.
Вот и он как эта бабочка, ни вниз, ни вверх правда смешно?
Убери!
У бабочки круглые глаза и свернутый спиралью хоботок, вокруг крыльев белое облако отлетевших чешуек. Серб, усмехнувшись, сжал пальцы, желтоватые бабочкины внутренности потекли по пальцам, а тельце продолжало дергаться.
Живучая мерзость, Серб отбросил бабочку в сторону. Тот браконьер тоже живучим был, двое суток на сосне просидел, ну и потом еще неделю в камере протянул у людей кровь красная, у бабочки желтая, а у тебя какого цвета, а кисуля?
Такого же, как у тебя.
Ну, на свою кровь смотреть не интересно. Кстати, давно хотел спросить, ты не боишься?
Тебя? Нет, не боюсь.
Во всяком случае, пока со мной оружие. Серб, конечно, псих, но псих благоразумный, лезть на рожон не станет, он уже имел возможность убедиться, что я сильнее, ну или хотя бы не слабее.
Это я себя так успокаиваю, на самом деле от его историй мне становится очень даже неуютно. А Серб снова впереди, идет как ни в чем не бывало, песенку свою насвистывает. Весело ему.
Ты, кисуля, изредка вверх-то поглядывай, бросает он, не оборачиваясь, а то мало ли
Лес закончился внезапно. Ровные шеренги сосен замерли у невидимой границы, и только куцая травка кое-где разбитая белыми проплешинами лосиной бороды да неестественно-хрупкие кусты бересклета осмеливались нарушить ее. Впрочем, кусты исчезали шагов через пять, травачерез пятнадцать, а дальше, до самого чертова горизонта тянулась сухая, разодранная глубокими трещинами, земля. При всем этом она поднималась вверх, образуя то ли горб, то ли опухоль.
Ни хрена себе, прокомментировал увиденное Серб. Нет, ну такого я еще не видел. Кисуля, определенно твое появление внесло в мою унылую жизнь приятное разнообразие.
Ты собираешься туда идти?
А ты нет?
Как-то не тянет.
Трещины видны даже отсюда, а у земли нездоровый красновато-бурый оттенок.