Будто шкуру сняли, Серб подошел к самому краю зеленого ковра и, присев на корточки, принялся рассматривать землю. Мне ничего не оставалось, кроме как присоединиться.
Это не земля, а камень, или металл, или и то, и другое вместе. Вот, послушай. Серб постучал когтем по розоватому наплыву. Звук получился донельзя странный, ни на что не похожий. Наверное, следовало бы взять образцы, но, во-первых, еще неизвестно, как надолго я здесь застряла, а во-вторых, прикасаться к этому розово-бурому уродству было противно.
Давай, подъем. Опыт подсказывает, что если есть гора, значит, найдется и пещера.
И он оказался прав, хотя я с гораздо большим удовольствием осталась на дневку в лесу. Пещера была достаточно глубокой, чтобы защитить от солнца и довольно-таки вместительной. Изнутри камень выглядел почти обычно, легкий красноватый оттенок на сколах не в счет. Но сама атмосфера я затылком чувствовала всю ненадежность многотонной глыбы, я почти слышала, как потрескивает, оседая камень, как молниями расползаются трещины, разламывая розовую плоть горы, и как она урчит не то от боли, не то в предвкушении добычи.
Это все мерещится, от усталости. Нужно хорошо отдохнуть, тогда и глупости всякие в голову лезть перестанут.
Стоило закрыть глаза, и я провалилась в сон, вязкий, розовато-бурый, то ли лабиринт, то ли стремительно каменеющее болото, выбраться из которого невозможно. Я барахтаюсь, тону, падаю в трещины и задыхаюсь под тоннами камня.
Просто задыхаюсь. Наяву. Жесткая ладонь зажимает рот, когти больно впиваются в кожу, вес чужого тела придавливает к земле, а вторая рука, наглая, раздирает рубашку.
Тише, кисуля, расслабься все будет хорошо
Вальрик
Днем в горах еще более красиво, чем ночью: небо светлое-светлое, почти белое, воздух до того холодный, что дышать невозможно. Солнечные лучи скользят по ледяным вершинам, а Саммуш-ун на фоне этого великолепия выглядит несколько жалко, Саммуш-ун принадлежит ночи, а днем отгораживается от мира плотными шторами и железными ставнями. Блеклые стены и жутковатого вида башни, переплетенные в невероятный узел, выложенный черными плитами коридор и пропасть, отливающая лиловым бархатом. Так и хочется протянуть руку и потрогать, убедится, что там не ткань, а лед и камень.
А еще день принадлежал людям, вампиры не выносят солнечного света скоро он тоже станет или не станет?
Выбор. Сегодня нужно дать ответ, а он так ничего и не решил. Вообще появилась дикая мысль подбросить монетку, пусть судьба подскажет, но вот беда, монетки в карманах не нашлось, а возвращаться в замок Вальрику не хотелось. Очень уж день хороший светлый.
Скрипнула дверь, и тонкое полотно снега заскрипело под ногами. Наверное, Кхимар, опять благодарить станет, а у Вальрика не то сейчас настроение, чтобы благодарности выслушивать. Сказать что ли, чтобы ушел?
Лень.
Господин?
Нет, не КхимарИлия. Что ей надо?
Господин вы, наверное, замерзли? Идемте в дом, господин, вам отдыхать надо, узкая ладошка касается руки Вальрика и тут же отдергивается. Боится? Да, но кроме страха есть кое-что еще запах незнакомый приятный
Пойдемте, господин, Илия протягивает руку. Пальцы покраснели от холода, а тонкое серебряное колечко выглядит вызывающе дешевым. Пойдемте.
Не подчиниться этому голосу было невозможно.
Вальрик и не понял, как они оказались в его комнате, и почему Илия в таком виде распущенные волосы, длинная рубашка, слишком прозрачная, чтобы оставаться равнодушным. Ее ладонь, все еще холодная, но такая живая, скользит по щеке. И странное дело, это прикосновение остужает.
Зачем?
Что? ее ресницы вздрагивают, а в глазах непонимание. Вальрик и сам не очень-то понимает, в чем дело, просто неприятно. Неправильно.
Зачем ты делаешь это?
Щеки вспыхивают румянцем, Илия прижимает к лицу ладони, словно пытаясь спрятать этот предательский румянец.
Я вы господин я не хотела причинить вам вред я виновата, господин, я сделаю все, что захотите, господин.
Вальрик постепенно приходил в себя, и с каждой минутой на душе становилось все более мерзко. Илия стоит, виновато опустив голову, хотя она как раз-то и не виновата.
Кто тебе приказал сказал в общем, кто тебя на это надоумил?
Д-дедушка, теперь горели не только щеки, но и уши.
Значит, Кхимар, старый хитрец, решил таким вот образом благодарность изъявить. Господи, ну до чего же мерзко.
П-простите п-пожалуйста Илия всхлипнула. Он не хотел вас разозлить, он сказал, что вы пострадали из-за меня, что меня могли не только выслать из замка, но и казнить, что вы были так добры, чтобы заступиться за меня и
Перестань!
И что Повелитель изменил решение только благодаря вашему заступничеству, что вы, наверное, скоро тоже изменитесь. На последнем слове Илия споткнулась и замолчала. Она была такой близкой, горячей, послушной в конце концов, она ведь сама пришла, Вальрик ни о чем не просил. Так зачем отказываться? Она больше не дрожит, смотрит исподлобья, но взгляд не испуганный, а вызывающий?
Ее руки гладят волосы, поглаживают царапины на лице, шею расстегивают рубашку нельзя же так.
Уходи.
Она смеется и мотает головой, светлые волосы шелковыми прядями скользят по коже, Илия чуть прикусывает мочку уха и шепчет.
Никогда, господин
Почему?
Вы же победили вы сильнее, значит, лучше и
Она говорила это совершенно искренне, и Вальрик не нашелся, что ответить, да и не нужен был ответ.
Илия ушла, когда он спал, точнее, притворялся спящим. Он слышал, как она встает, собирается, идет к двери наверное, нужно было остановить или хотя бы сказать что-то на прощанье, но Вальрик совершенно не представлял, что следует говорить в подобных случаях. Притвориться спящим куда как проще.
Хлопнувшая дверь и легкое поскрипывание половиц. Теперь можно открыть глаза, тело лениво и расслаблено, а на душе по-прежнему не спокойно. И дело отнюдь не в Илии, дело в том, что время почти вышло, а Вальрик так ничего и не решил.
Посоветоваться бы
Рубеуса Вальрик нашел в библиотеке, что было несколько неожиданно, поскольку прежде Рубеус не проявлял интереса к книгам. А Вальрику здесь нравилось, единственное место в доме, которое не отталкивало его. Здесь не было той вызывающей роскоши, которой отличались прочие комнаты Саммуш-ун, тяжелая тишина, запах пыли и бумаги, немного резковатый свет и уютные тени в углах. Здесь почти так же спокойно, как в заброшенных комнатах.
Вечер добрый.
Добрый, отозвался Рубеус. Тон не слишком дружелюбный, впрочем, на дружелюбие Вальрик не слишком-то рассчитывал. Плевать на дружелюбие, ему совет нужен. На то, чтобы прояснить суть вопроса ушло гораздо меньше времени, чем предполагал Вальрик. Рубеус слушал молча, внимательно, но вместе с тем как-то отвлеченно, взгляд его скользил по книгам и разложенным на столе бумагам, и Вальрик не мог отделаться от впечатления, что на самом деле Рубеусу все равно, что случиться с Вальриком. Возможно, так оно и есть, Рубеус-вампир сильно отличался от Рубеуса-человека.
Ну до чего ж все сложно, из головы не идет Илия до чего же не вовремя, у него совершенно нет времени думать об Илии, он и с собой-то не знает, что делать.
Соглашаться или нет?
Нет, нет и нет! Рубеус был категориченРечи быть не может, понятно? Я даже думать тебе запрещаю, понятно?
Но почему? Вальрик, конечно, предполагал, что Рубеусу вряд ли понравится идея, но настолько резкой реакции не ожидал.
Потому. Выбрось из головы и все.
Нет, не все, далеко не все, если Вальрик откажется, хотя по-настоящему веских причин для отказа он не видел, то придется думать, что делать дальше. В деревню? К коровам? Ну уж нет.
Ты не понимаешь, Вальрик. Невозможно понять, пока сам таким не станешь, пока в первый раз с головой не накроет. Холод адский, кажется еще немного и конец, не больно, но жутко. Жажда ни на что непохожа, онабездна, в которую ты проваливаешься, ежеминутно, ежесекундно, все глубже вниз, а рядом никого, кто бы протянул руку и вытащил. Этозамершая смерть, живешь и не-живешь одновременно. Не понимаешь? Я тоже не понимал, зато теперь, когти оставили длинные царапины на полировке стола. Падаешь, падаешь, а дна, чтобы разбиться и, наконец, умереть нет. Кровь замедляет падение, кровь вытаскивает из пропасти и несколько недель ты чувствуешь себя почти нормально, а потом снова вниз бесконечная агония. Это только кажется, что можно противостоять, чем дольше сопротивление, тем холоднее Сколько я выдержал? Недолго, очень недолго, и то благодаря Коннован.
Вальрик слушал молча, он не знал, как относиться к этой исповеди. Ему нужен был совет, а не рассказ.
Знаешь, каково это, когда вместо людей, которых ты знаешь, которым ты обязан многим, например, жизнью, так вот, ты видишь не людей, а пищу. Запахи различаешь остро, в малейших нюансах, звуки тоже мышь пробежит, а ты слышишь. Ладно бы только мыши. Я всех вас слышал и постоянно, каждую чертову минуту убивал. Слава богу, только мысленно. И с каждым днем становилось все хуже. Например, разговариваю с кем-нибудь, а в голове одно вертитсяубей, иначе сам сдохнешь. Еще день-два и окончательно с ума сошел бы.
Но ведь не сошел.
Честно говоря, не знаю. Иногда кажется, что да, все-таки сошел. Иногда без нее плохо. Это не любовь, гораздо страшнее. Любовь предполагает свободу выбора, а тут выбора как раз и нет. Думаю о ней постоянно, как будто кусок души отрезали, хотя, конечно, еще вопрос, есть ли у меня душа.
Тогда почему не уйдешь? Что тебе мешает? Вальрик, наконец, решился задать вопрос, который мучил его уже давно. Почему так вышло, что сначала Рубеус и Карл сражались на поединке, причем сражались по-настоящему, и Рубеус переживал проигрыш, а теперь он живет в Саммуш-ун, словно поединка и вовсе не было. И Коннован тоже не было, про нее словно все забыли.
Нет, конечно, нельзя сказать, что Вальрик сам часто вспоминал о ней вернее, раньше, когда в камере сидел, то вспоминал, а здесь, в Саммуш-ун, воспоминания были редкими, случайными и какими-то невнятными. Но одно дело он, и совсем другое Рубеус, который говорит, будто у него кусок души отрезали.
Почему? Вальрик повторил вопрос.
Что мешает? Рубеус как-то криво улыбнулся и, положив руку на стопку книг, ответил. Вот это. И еще это, поверх стопки легла черная кожаная папка.
Не понимаешь? Я и сам пока не очень, но знаю, что разобравшись во всем этом спасу многие жизни, а
Он еще что-то говорил, но Вальрик больше не слушал. Как-то это все глупо, жизни разобраться книги папка оправдания какие-то. Рубеус ведь сам учил, что тот, кто принял решение, не должен искать оправданий, тогда почему он сидит и рассказывает о каких-то заводах и людях, которые умирают на этих заводах из-за да-ори. Рубеус ведь и сам да-ори, так какое же ему дело до людей?
И будет ли Вальрику дело до людей, когда он и сам станет да-ори?
Решение принято, и оправдываться Вальрик не станет. Никогда и ни перед кем.
Рубеус.
Вальрик вышел из библиотеки тихо прикрыв за собой дверь, взбудораженные внезапным сквозняком страницы книги зашелестели, а механическое перо скатилось на пол. Черт, ну какого лешего оно вечно падает?
Рубеус был раздражен, и все из-за этого глупого мальчишки, который так ничего и не понял. Да Вальрик даже не попытался понять. Он захотел стать да-ори и все. Точка. Решение он, видите ли, принял, а то, чем за это решение придется платить, думать не желает.
Ты же живешь, сказал он.
Живет, с этим сложно спорить, вот только к жизни этой Рубеус не стремился, ему-то как раз право выбора не предоставили.
А если бы предоставили? К чему гадать, что случилось, то случилось. Все. Точка. Выражение лица Вальрика говорит, что от идеи своей мальчишка не откажется. Значит, следует поговорить с Карлом, хотя тоже надежды мало, пока ни один из разговоров не заканчивался так, как хотелось Рубеусу. Но он хотя бы попытается остановить это безумие, в конце концов, Вальрик еще слишком молод и неопытен, чтобы в полной мере осознавать последствия своих поступков.
Малый зал оглушал пространством и роскошью, которую не скрадывал даже царящий здесь беспорядок. Помещение располагалось на самом нижнем уровне и относилось к разряду неиспользуемых, даже странно, что Карл назначил встречу именно здесь. Рубеус подошел к неработающему фонтану: под слоем пыли мрамор приобрел неприятный серый оттенок. Серые рыбы разевали немые рты, серые девушки держали в руках серые раковины, из которых вырывались серые струи каменной воды, и на все это сверху с откровенным недовольством взирал серый бородатый воин с трезубцем. Странное оружие, наверное, кто-то из варваров.
Прикасаться не советую, Карл появился откуда-то сбоку, наверное, очередная "незаметная" дверь. Руки потом не отмоешь. Ну и как тебе здесь?
Как везде.
То есть никак, вице-диктатор, нагнувшись, поднял упавший стул. Давид у нас любил, чтобы не как у всех. Индивидуализм доведенный до маразма. Кстати, когда ты злишься, сообщения четче получаются, поэтому вынужден признать, что в остальное время ты просто плохо стараешься.
Карл хлопнул ладонью по декоративной шторе, которая в ответ выплюнула серое облако пыли. Рубеус не ответил, хотя, конечно, доля истины в сказанном была, стоило хорошенько разозлиться и все эти штуки да-ори начинали работать, в остальное же время ну нет у него способностей, что тут поделаешь.
Способности тут совершенно не при чем. Тебе проще сказать "не получается" и заняться чем-то другим, Карл медленно шел вдоль стены, излишне внимательно разглядывая гобелены. Думаю снести все это охрененное великолепие к чертовой матери и лабораторию соорудить, места хватает, вентиляция отличная, одна проблемас электроэнергией, кабели тонковаты, ну да дополнительные протяну. Что думаешь?
Зачем тебе Вальрик?
Вальрик? вице-диктатор соизволил обернуться. Мне? Мне он не нужен, я просто сделал предложение, а уж ему решать, чего он хочет. Плохо, окна не выбьешь скала ты бы видел, какая в Орлином гнезде лаборатория была мечта. Тут же не дом, а склад оружия, на кой мне столько?
Какая лаборатория?! Какие, к дьяволу, окна?! Ты вообще слышал, о чем я говорил?
О чем? Карл изобразил искреннее удивление. Пока ты задал всего один вопрос, и я на него ответил. Вот фонтан однозначно убрать придется? Может, вниз его? Или вообще во двор? Правда, кому он там нужен. Так что Вальрик с тобой решил посоветоваться?
Да.
Умный мальчик. А ты зря нервничаешь, ничего страшного не произойдет, ну сам подумай, какая у него судьба? Время благородных поединков, когда один на один и враг соблюдает те же правила, что и ты, прошло. Да и существовало ли оно когда-нибудь Карл остановился перед зеркалом, погребенное под слоем пыли стекло казалось слепым и мутным, только рама вызывающе поблескивала позолотой.
Ты забираешь у него жизнь.
И даю взамен другую. Про душу даже не упоминай, мне она без надобности. Таким образом, что он теряет?
Себя.
Надо же, как высокопарно ты считаешь себя потерянным? Я себянет. Ну да, кое-что изменится, например, возможности
За которые придется платить.
За все в жизни приходится платить, в твоем возрасте пора бы это уразуметь. Сначала выбираешь, а потом платишь, иногда не выбираешь, но все равно платишь.
Но не такую же цену!
Такуюэто какую? Смерть нескольких отдельных особей, которые в лучшем случае не приносят никакой пользы, а в худшем вредят, причем не тебе или мне, а своим же соплеменникам. Взамен люди, как вид, получают гораздо больше, чем теряют. А вообще наш с тобой разговор имеет характер сугубо теоретический, поскольку выбирать не мне и не тебе. Так что, если хочешь сделать что-то полезное, то придумай, куда девать все это барахло, Карл постучал костяшками пальцев по раме.
В пропасть.
Неплохая идея, хотя и нерациональная. Думаю, в подвал будет самое то, вдруг потом пригодится. Что до остального, то лучше расскажи, что такое рентабельность, полезнее будет.
Фома.
В этом городе было слишком много серого цвета, почти как на базе. Серые дома, серые мостовые, серые мундиры и серые лица, словно все вдруг решили отказаться от красок. Деревья и те казались серо-зелеными. И трава. И комната эта. Вот вроде бы обои розовые, на полу красный ковер, а все равно ощущение такое, что все вокруг серое. А человек, сидящий напротив, является неотъемлемой частью серого мира. Живой частью и очень сердитой. Человек не смотрит на Фому, увлеченно перелистывая какие-то бумаги, но при этом ледяной комок на затылке, предупреждающий об опасности, становится особенно колючим.
Человек, оторвав взгляд от бумаг, вдруг рявкнул:
Имя!
Фома. Фома Лукойл. Фома старается отвечать четко, но не громко. В конце концов, он же ни в чем не виноват. Или почти ни в чем.