- Я делала было хорошо, - повторила шианка и поманила его длинным пальцем. - Надо лежать, чтобы было хорошо.
Вот же дура. Может, и правда ей нос сломать? Хотя нет, жалко. Красивая ведь.
Он вытянулся на полу, чтобы она отвязалась и закрыл ледяными ладонями пылающее потное лицо. Как же плохо... Но шлюха оказалась настырной. Подошла и заставила его, очумевшего от боли, подняться, довела до кровати, уложила.
Сингур сжался на грязных простынях, но девка мягко принудила его перевернуться на живот, погладила напряженную спину и уселась сверху. От этого он чуть не заорал в голос, но сдержался, уткнулся лицом в тюфяк и лишь прикусил щеку. Во рту стало горько от крови.
Руки у нее были сухие и холодные. А Сингуру было очень жарко. Поэтому на миг он расслабился, чувствуя, как ладони скользят по плечам, по спине. Она стянула с него потную рубашку, снова погладила пылающую кожу. Поцокала языком и что-то пробормотала. Он не понял что. Она была легкая, как перышко, но все равно ему было больно. Сломанные некогда кости трещали и гнулись.
Он зацепил зубами подушку, чтобы не орать, но девка, словно почувствовала его боль, стала гладить, пропускать под пальцами мышцы. Руки у нее были... приятные. Он передумал сбрасывать ее на пол.
Когда Сингур начал мерзнуть, она укрыла его покрывалом, легла рядом, прижавшись всем телом.
- Надо лежать. Я видеть. Это больно. Ты смотреть, глаза бешеный. Я понимать. Обещай не бить мой нос.
Бить ее нос... Сингур сейчас даже за зад ее ущипнуть не сумел бы. Девка прижалась к нему и замолчала.
Его трясло еще около часа. Бросало то в жар, то в холод, выворачивало кости, казалось, плоть трещит вдоль хребта, расползаясь, слезая с костей... Потом боль стала утихать. Отступала она медленно и неохотно. Все же ему повезло. На этот раз хотя бы быстро. Девка уже задремала, но когда он сел, она открыла глазищи и мягко коснулась рукой его груди.
- Болеть и умирать. Плохо так.
Он сказал на ее родном языке:
- А ты ноги перед всеми раздвигаешь. Это как, хорошо?
Девка пожала плечами:
- За это платят.
Тоже верно.
- Ты умирать, если так болеть, - сказала она, как о решенном.
Настал его черед пожимать плечами, а шлюха продолжила:
- Меня звать Нелани. Тихая вода. Знать, что такое тихая вода?
Она села напротив него и дождалась, пока Сингур покачает в ответ головой.
- Тихая вода - есть слезы.
Пальцы длинные и тонкие скользнули по его груди:
- Ты хорошо платить. Ты не бить мой нос. Не делать боль. Нет тихая вода. Все хорошо.
Он подумал, а ведь и правда. Да и заплатил уже.
...Когда он одевался, Нелани лежала на кровати. Темно-коричневая кожа делала старые несвежие простыни белее. Даже как-то будто чище.
- Ты приходить еще? - спросила девка.
Он покачал головой. Она с сожалением вздохнула:
- Жаль. Хорошо платить. Не делать боль.
Сингур легко отодвинул кровать вместе с лежавшей на ней шлюхой. Нелани вскинулась и рассмеялась.
- Сильный! Как буйвол. Жаль, что болеть и умирать. Приходи еще. Пока можешь.
* * *
Как свободные люди попадают в рабство? Ну, если исключить все слезливые истории про то, как в бою тяжело раненный и истекающий кровью воин попал в плен, как совершили на мирную деревню набег коварные налетчики, как несчастного сироту продали злобные родственники, как наивную девушку проиграли в кости, похитили, обманули, мучили, издевались... Если опустить все эти слезливые истории, как?
Чаще всего, конечно, по дурости. Потому что дурость собственная она гаже и коварней любого вероломства. Вероломство, это когда тебя кто-то поимеет к собственному удовольствию, пользуясь твоей же наивностью. А дурость - это когда ты поимеешь себя сам. И удовольствия в этом никакого.
Поэтому, если говорить о том, как Сингур попал в рабство, можно было бы, конечно, напустить слез и соплей. Можно. Но зачем? Некоторые вещи прощать нельзя. Даже самому себе. Поэтому перед собой Сингур был честен. Невольничьих "радостей" он хапнул полным хлебалом только из-за собственной дурости.
В ранней юности, конечно, мало кто блещет умом, но не все при этом попадают на невольничий рынок и продаются, как скотина.
Не сказать, что жизнь у него с детства была безоблачная. Не была. Но не была она и совсем уж поганой. Получше, чем у многих, да.
Отца своего Сингур не помнил. Тот умер, когда ему было пять лет. Растил его второй муж матери. Неплохо растил. Почти не бил. Ну, если только подопьет когда. Однажды, правда, сломал ему ребро, но кто не без греха. Ребро зажило, а Сингур навсегда запомнил - к пьяному дураку под руку не суйся. А если суешься, так делай это умеючи.
Поэтому, в душе поблагодарив отчима за жестокую науку, в следующий раз пасынок от кулака увернулся. И в другой, и в третий. А в четвертый ударил сам. Отчиму сломал челюсть, а себе несколько пальцев. И вдруг стало как-то враз понятно: чтобы не быть битым, бей первым. Всеотец, просто-то как! Хотя потом ему от щедрой родительской руки еще прилетало и не раз, ну так это уже была ерунда. Ему тогда было тринадцать. Заживало все быстро.
Отчим гонял мать, гонял пасынка, но дом и ферму держал крепко. Жили они в достатке, ели досыта, хотя и работали, как лошади.
Однажды отчим взял Сингура в город. Пасынку тогда было пятнадцать. Эше - дочери - сравнялось девять. Отчим, к слову говоря, девчонку любил. Во-первых, своя, во-вторых, покладистая, как овечка, в-третьих безъязыкая. Ни слова не говорила.
И вот, значит, город. Поехали. Что-то там купить, что-то продать. Сингуру было неинтересно. Главное - не их деревня. В Лиоссе, конечно, народу, не как в столице, но тоже много. Рынки разные, кабаки, дома удовольствий. По улицам ходили полуголые женщины. Ну, тут понятно. Ему пятнадцать, а у них видно грудь. Отчим над парнем смеялся. Еще бы! Эша закрывала личико ладошками. Стеснялась.
А потом, одно, другое третье... Что-то купили, что-то продали, остановились на постоялом дворе переночевать. Назавтра ехать обратно. Отчим, конечно, удачную поездку отметил. И Сингуру налил. Вино было кислое. Но в голову дало хорошо. И потянуло на подвиги.
Как водится, батя завалился спать. Пасынку же спать не хотелось. Отдохнуть можно и завтра в дороге или, на худой конец, дома. Поэтому он оставил Эшу на постоялом дворе, а сам ушел. Интересно же. Да и светло еще. Но в городе на все требовались деньги. И в первую очередь на женщин. На них особенно. Денег у Сингура не водилось. И достать их ему тоже было негде. Поэтому он просто ходил и глазел по сторонам. Тут его Эша и догнала. Как она не заплутала - поди пойми. Видать, сразу пошла следом.
Пока брат на нее ругался, уже и завечерело. Отправились назад. Немного поплутали и вышли на площадь.
Там оказалось шумно и людно. Народ стоял, взяв в плотное кольцо двоих дерущихся. Орали, кричали, руками размахивали. Поединочный круг! Сингуру стало интересно. Он протиснулся вперед, втягивая за собой сестру. Той было страшно - все кричат, руками машут, но брат вклинился в толпу и поставил девочку перед собой, чтобы не задели.
Дрались так себе. Без огонька. Смотреть не на что. Отчим и тот, когда в раж входил, месился веселее. Тут же - топтались. И удары вялые. Видно, что берегутся. Обоим бойцам, может, года на три побольше, чем Сингуру. Ходят кругами, приноравливаются, кулаками машут, увертываются, но все медленно, опасливо. Народ уже и кричать устал. А чего кричать? Скука, а не схватка. Один другому давно мог бы нарезать, но уже несколько раз упускал удачный миг, когда противник раскрывался для удара.
Эша подергала брата за руку, мол, пойдем. Он сказал:
- Дай поглядеть. Я тебя с собой не звал. Так что не жалуйся.
Она вздохнула. Личико чумазое. С дороги так и не умылась. Эша была страшненькая. В том возрасте, когда все девчонки, как лягушата: ножки тоненькие, ручки-палочки. Непонятно, откуда у девок потом все вдруг вырастает? Хотя, Эше вряд ли это грозит.
Когда двое бойцов закончили махаться и один другого повалил, Сингур уже хотел протискиваться обратно и искать дорогу к постоялому двору. Но тут объявили, что тот, кто сойдется с победителем, получит десять медных дилермов. Это были неплохие деньги за раз подраться.
И Сингур вскинул руку. Выглядел он старше своих лет. Тяжкий труд на ферме и в поле раздал его в плечах, а ростом парень пошел в отца. Тот высокий был.
Ну, ему махнули. Он вышел. В общем-то, драки тут было на пять ударов. Противник уже устал порядком, да и сам по себе не отличался ловкостью. Медлительный, как улитка. Он ударил трижды и все три раза промахнулся, потому что Сингур оказался быстрее и внимательнее. Ну, тут все просто - он же был отдохнувший. А потом двумя ударами Сингур вбил поединщика в пыль. Так, собственно, всё и закончилось.
Ему отдали десять монет, он забрал Эшу и отправился прочь. Даже запыхаться не успел. И был очень собой доволен. Купил Эше, чтобы не дергала, сладких орешков. И теперь довольны были уже оба. Ему хотелось отвести сестру обратно, а потом... но дошли они в сгустившихся сумерках только до третьего проулка. Там перед глазами Сингура неожиданно всё потемнело.
Когда он пришел в себя на полу вонючего погреба, на нем уже были веревки, завязанные так, чтобы при малейшем шевелении на горле затягивалась удавка. Эшу тоже связали, но пока их обоих не трогали.
Несколько дней пленников поморили голодом, чтобы совсем ослабли, потом Сингура избили. Хорошо так, крепко. Он высекся даже, поэтому, как грузили в крытую повозку и ночью вывозили из города, запомнил смутно. А стражников на воротах прошли, видимо, откупившись. Иначе, кто б выпустил?
Ну и после этого была поездка через половину Вальтара до порта Абхаи. В пути ему доступно объяснили - драться надо было хуже. А так привлек ненужное внимание. Теперь же, если хочешь, чтобы все было хорошо - слушайся и не дергайся, иначе сестрицу твою у тебя на глазах того. Женщиной сделают. А потом и матерью. Если доживет. В общем, он понял. Собственно, тогда-то он и начал постепенно избавляться от глупости. Не сразу, конечно...
И стыдно было. Как же стыдно. Вот ведь дурак, идиот же! Да ладно бы сам, один. Еще и сестру за собой втянул. Эша держала его крепче любых цепей. Когда в Абхаи их погрузили на корабль, Сингур понял, что теперь, пожалуй, всё. Совсем всё. Для него, так уж точно. Оно, конечно, вышло не совсем так, но близко.
Сперва его продали в Шиане. Вот уж был мрак. Одни черные рожи. А речь похожа на собачий кашель. С шианских поединочных арен его перекупил спустя четыре года виргский вельможа. Снова плыли через море. А когда через пять лет Сингура выставили на рынке уже в Вирге, стоил он не десять и даже не двадцать серебряных, а полную горсть золотых дархемов. Хорошо обученный крепкий боец с тощей немой девкой в придачу - их купил человек неизвестного племени в одеянии цвета красной охры.
Человек был лыс, безбров, безоружен и бледен, как свежий покойник. Он приказал расковать раба и спокойно ждал его у подножия помоста. Сингур спустился.
Его и раньше не постоянно держали в цепях. В неволе кому как везло, но у ценных рабов доля была не такой уж и горькой, как принято считать.
- Идем, - сказал человек и махнул рукой.
Сингур пошел, ведя за руку Эшу. Так они вышли с торжища на широкую светлую улицу. Новый хозяин обернулся и спросил:
- Тебе нравится убивать?
Раб в ответ пожал плечами. Он об этом не задумывался. Драка она и есть драка. Чего тут может нравиться? Кто-то должен упасть. Иной раз и умереть.
- Значит, все равно, - верно истолковал его молчание мужчина. - Это хорошо. Ты ни разу не пытался бежать?
Сингур покачал головой. Куда бежать? Как? Болтаться с сестрой по чужой стране - без надежных спутников, без денег, да еще с отряженной по следу погоней? Нет уж. Однажды он по дурости натворил дел. Второй раз не хотелось. Он был не против свободы, а очень даже за нее. Стоять на соседнем со скотом помосте и гадать, кто купит - то еще удовольствие. Однако Сингур уже понял - если невольник зол и рвется на волю, первое, что будет делать новый хозяин - усмирять. Это больно. Зачем ему лишняя боль? Зачем ему плохой хозяин?
Первое время он не сбегал, потому что не знал языка и потому что... потому что Эша. Куда с ней побежишь? Она на десятом шагу уже начнет сипеть и задыхаться, а затем синеть и умирать. Потом, позже можно было сбежать. Случались удобные моменты. Но сбежать мало. Нужно свободу еще суметь сохранить. Иначе, проносишься, как бешеный пес, а потом снова будешь посажен на цепь, только еще короче прежней.
До Вальтара месяцы пути. Часть из них морем. Да и что ждет в Вальтаре? Он там уже десять лет не был.
Хотя, про побег Сингур наврал, кончено. В начале, еще до Абхаи, в Вальтаре они пытались с Эшей бежать. Ох, как доходчиво ему объяснили ошибочность этого решения, когда поймали. Били долго и со вкусом, а потом подвесили за ноги, а захлебывающуюся сестру топили в ведре с водой. Он навек зарекся бегать.
- Хорошо, - неведомо что одобрил незнакомец. - Идем.
Сингур видел - на них смотрят. Прохожие оглядываются, но тут же отводят взгляды и прибавляют шаг.
- Идем, идем, - повторил мужчина.
Они дошли до высокой каменной ограды одного из богатых домов. Здесь новый хозяин Сингура оглянулся на своего раба, посмотрел на него с насмешкой и провел ладонью в воздухе. Пространство перед ним всколыхнулось знойным маревом, а потом расползлось надвое, словно кусок ткани. Из образовавшейся червоточины потянуло запахом воды и дикого леса.
Человек стиснул Сингура за плечо и шагнул вперед в темно-зеленую прореху. Зной и слепящее солнце виргского полдня остались за спиной, а Сингур, Эша и их новый хозяин ступили на позеленевшие от мха каменные ступеньки. Узкая лестница плавно тянулась вперед и вверх вдоль заросшей длинными лозами скалы, через темно-зеленую чащу.
Так Сингур оказался в Миаджане.
* * *
Эная поднималась по широкой каменной лестнице к высоким колоннам Храма. Стиг шел следом, почтительно отстав на несколько шагов. Он чувствовал ее смятение. Смятение и растерянность.
- Стиг, я хочу поговорить с Безликим, - оглянулась девушка к своему спутнику.
Мужчина кивнул:
- Я подожду вас, госпожа.
Она помолчала, а потом спросила:
- Скажи мне, сколько у тебя было храмовых жен?
Мечник удивленно вскинул брови:
- Пять, госпожа. Зачем вам это?
- А детей?
Он ответил с улыбкой:
- Двое. Оба - мальчишки.
- Что с теми тремя женщинами, которые не родили? - продолжала расспросы собеседница.
- Они вышли замуж, Эная, - спокойно произнес Стиг. - Зачем ты выспрашиваешь то, что и так знаешь?
Девушка поспешно спустилась к нему и взяла за руку:
- Стиг, мне страшно. А вдруг я тоже не смогу родить?
Мужчина снова улыбнулся и сказал:
- О, Многоликая, ты родишь близнецов. Воины не умеют провидеть, но я хочу, чтобы было так. Ты родишь Безликому мужу двоих детей. Все будет хорошо.
Эная топнула ногой:
- Прекрати насмехаться!
Он мягко удержал ее за локти и поцеловал в лоб:
- Я могу иногда насмехаться. Я - твой брат, пускай только по отцу. Чего ты испугалась? Зачем собралась к Безликому?
- Об этом я скажу только ему, - ответила, отстраняясь, собеседница.
Мечник почтительно склонил голову и спустился на две ступеньки ниже:
- Простите, госпожа. Я спросил, не подумав.
Энае в этот миг очень хотелось его обнять. Больше всего на свете. Он был такой виноватый! А еще она не знала, как объяснить самой себе чувства, которые испытывает к брату. Красивый молодой мужчина, воин - в его покорности ее воле было что-то унизительное, но держался он с неизменным достоинством.
- Прости, Стиг.
Он стоял, склонив голову, но она знала - он улыбается.
- Скажи, что ты думаешь о том человеке, которого мы встретили?
Мужчина ответил:
- Я ничего о нем не думаю, госпожа, кроме того, что он был не в себе. Это очень бросалось в глаза. В нем какой-то серьезный разлад. Таких людей не нужно останавливать, если не собираешься удержать. Лучше было бы не подходить к нему вовсе.
- Если бы я могла хотя бы предположить, как он себя поведет, не подошла бы.
- Знаю, Эная, - кивнул он. - Я ни в чем тебя не виню. Лишь ответил на твой вопрос.
От этих его слов сестра лишь еще заметнее погрустнела:
- Мне жаль, Стиг, что так вышло. Я попробую поймать его в Сеть.
- Попробуй, Многоликая. Может, и получится. Если же нет, тогда его буду искать я.
- Спасибо.
- Не за что благодарить, я еще ничего не сделал.
К подножию стройных высоких колонн они поднялись в молчании.
- Удачи вам, госпожа, - сказал Стиг.
Она кивнула и вошла под изящную арку в прозрачное марево Храма.