Не надо сейчас о муках, отецМэйо прижал ко лбу снятый с запястья широкий позолоченный браслет. Мне ближе творчество Альбия, где женщина и моредве темные стихии, неутоленные страсти, две таинственные манящие бездны
В рассветные годы я тоже мыслил, что жизнь должна являть собою непрерывную череду удовольствий. Мой корабль метался из одной гавани в другую сквозь утомительные штили и грозные бури, пока не вошел в чистый и светлый залив, где пожелал остаться навсегда.
А если бы судьба подсунула тебе не тихую, зеленую бухту, а грязную, утыканную рифами заводь, тогда чтолучше утопиться?
Как ты можешь подобным образом судить о той, кого еще не видел? строго спросил градоначальник.
Предчувствие, отец.
Сейчас мы едем к Флосам, они твоя родня по материнской ветви. Член магистрата Понтус является племянником Рхеи и посему ты можешь именовать его кузеном.
Я помню всех наших родственников, кто ныне здравствует.
Отрадно это слышать. Я буду жить у Понтуса, рядом с дворцом. Тебя же примут в доме моего клиента[3]Читемо, к западу от ручья Ифе. Там неподалеку пролегает тракт через внешние «Свинцовые» ворота, мимо триумфальной арки Фарэя, а сразу за нейтренировочный лагерь Всадников.
Ты, как обычно, все предусмотрел.
Забота о семьеприятная обязанность мужчины, Макрин слегка похлопал сына по плечу. Умение искусно притворяться может помочь твоей политической карьере. После обеда мы нанесем визит семейству Литтов. Ты повидаешься с Видой и ее отцом. Сыграй для них милого и обходительного юношу также правдиво, как прикидывался бесноватым на корабле.
Я постараюсь, выплюнув мяту, Мэйо промокнул губы краем туники.
Подаришь невесте жемчужное ожерелье и кольцо с янтарем. Амандус получит от меня пару лошадей.
Хорошо.
Выслушай еще одну просьбу, сар благосклонно кивнул поприветствовавшему его прохожему. Оставь своего раба у крыльца Литтов.
С какой радости?
Не нужно тащить грязного, дурно воспитанного скота в чужую обеденную. Его присутствие вызовет лишние неудобные вопросы. Ты вступаешь во взрослую жизнь, где игрушки станут только приятным напоминанием о славной поре детства.
Клавдий не гнушался привести ослов на государственный Совет
И где теперь Клавдий? Предательски убит мятежником Варроном, что много лет плел сети заговора. Тыне зесар и даже не советник. Когда дослужишься хотя бы до куратора общественных работ, тогда и станешь будоражить умы черни, выкидывая дерзкие курбеты.
Мэйо обиженно отвернулся.
Как любящий отец, мягко сказал Макрин, я хочу видеть тебя счастливым, при должности, в кругу большой семьи, среди друзей и с полной чашей отличного вина. Хочу тобой гордиться и знать, что воспитал не только сына, но и гражданина, приумножающего славу Дома и государства.
Возможно, я изберу военную карьеру, покуда не придумаю иного способа отделаться от брачных обязательств перед семейством торгаша.
Ты вправе пойти любой дорогой, градоначальник сжал запястье сына. Если встретишь достойную девушку, хорошей крови, с незлобивым нравом, и пожелаешь стать ей мужем, то я, в ущерб себе, расторгну прежний договор.
Спасибо за эти добрые слова, молодой поморец улыбнулся краешками губ. Я с должным уважением отнесусь к твоей просьбе, касающейся предстоящего визита, но, пожалуйста, не зови при мне рабов скотами.
Хорошо, пусть будут вещи, разница невелика.
У многих из них наличествуют признаки человеческой сущности, и было бы правильнее относить их к особому виду людей.
Людей? воскликнул Макрин с изумлением. А если б лошадь вдруг заговорила, ее ты тоже возвеличил бы до человека? Вспомни зверинцы. Пока все хищники рассажены по клеткам, в ошейниках и под надзором, там абсолютно безопасно находиться. Но стоит распахнуть ворота и отпустить на волю этих тварей, начнется хаос. Они тотчас же вцепятся друг в друга, потом накинутся на нас, все, что найдутпорвут или изгадят. И власть достанется тому, кто будет самым сильным, диким и свирепым. Какое он воздвигнет государство? Где люди начнут, таясь, дрожать, когда на улицах и площадях с безумным воем, в дикой пляске закружится, подобно обезьянам, клейменый сброд? Такого ты желаешь? Чтобы не мыоникатались в лектиках, повозках и верхом? Им подавай права! Не бить кнутами тех, кто мочится с балконов, кидается навозом, учиняет драки, сквернословит, а может, разрешить им насиловать всех женщин без разбора? Представь на миг, что раб тебя ударит и плюнет в лицо матери. Ты побежишь искать суда у тех же глупых и хохочущих мартышек, которые визжат от зависти к чужим деньгам, уму, благополучию? Или возьмешь увесистую плеть и негодяя запорешь до смерти, чтоб неповадно было скотине издеваться над людьми?
Мэйо закусил губу, придавленный тяжелыми, как гранитные плиты, аргументами отца.
Запомни, сын, продолжил градоначальник, все, что ты видишь сейчас вокруг построено рабами, но придуманосвободнорожденными. Чудесные дома и храмы, мосты, фонтаны, сады, и эти арки акведука, и вон тот купол. Взгляни, какая роскошь!
Да, здесь красиво.
Ты хочешь рассказать мне о геллийцах и их традиции включать невольников в состав семьи, Макрин поправил спадающий платок. На острове царит иной уклад, неприменимый для крупных территорий. Рабство возникло на заре времен и будет иметь место до заката. Мы можем запретить клеймение, ошейники и кандалы, но не способны изменить природу зверя, равно как и природу человека.
Нереус родился в семье людей и девять лет был свободным.
Так что мешает составить документы и выслать его на родину? Боязнь расстаться с собственностью? Раз для тебя онвещь, так не морочь мне голову.
Отец! воскликнул Мэйо. На службе Всадникам предписано иметь с собой по одному рабу. Нереус вызвался сопровождать меня добровольно.
Значит, ему удобно и привычно в шкуре зверя, а не человека, раз согласился дальше сидеть в клетке.
Нет, ты не прав.
Я бы поверил, что это жертва на алтарь любви, вот только между вами ее нет. Другим пускай в глаза хоть пыль, хоть золотой песок, меня ты не обманешь, Мэйо.
Но
Давай не будем спорить и переменим тему.
Я лишь хотел сказатьпонурился молодой нобиль. Есть чувство, отражающее то, что мы видим в другом человеке и приносящее нам удовольствие высшая, братская любовь.
Расспроси своего раба о братской любви и о том, чем она может закончиться, холодно заключил Макрин.
Дом Литтов был типичным городским особняком, который разительно отличался от сельских жилищвиллпопулярных в Тарксе. Принадлежавшие семье Амандуса постройки занимали целый квартал. Главное здание, возведенное на искусственной насыпи, имело широкий фасад и было вытянуто в глубину, образуя внушительных размеров прямоугольник. За атрием[4], пол которого из отполированного бело-красного сигнина[5]выгодно гармонировал с настенными росписями, сочетавшими геллийские меандровые[6] ленты и цветочные мотивы, находился шестнадцатиколонный перистиль. Бассейн в его центре окружали ряды цветущих кустарников и мраморные фигуры фавнов. Напротив обращенного к перистилю таблинума[7]была устроена экседра[8], заставленная триклиниями и в летнее время служившая столовой.
Возлежа справа от хозяина дома, рядом с отцом, Мэйо неторопливо выуживал виноградины из тарелки, наслаждаясь пением заточенных в клетках диковинных птиц. Пернатые узники перепархивали между присадами и запрокидывали головки к высокому потолку, поддерживаемому золочеными перекрытиями.
Юный поморец обладал тонким вкусом и его глаза быстро уставали от современного вычурного роскошества, принятого в столице. Аляповатые краски и витиеватых узоры фресок, массивные предметы мебели, контрастировавшие с легкими буковыми перегородками, украшенными кружевом резьбы, грубая лепнина на полуколоннах, обрамлявших вход в экседрувсе это вызывало у будущего Всадника острое чувство неприязни. Однако, помня о своем обещании, Мэйо ни на миг не расставался с маской обворожительного и восторженного провинциала.
Главы Домов вели речь о политике и общих знакомых. Амандус, румяный мужчина с двойным подбородком и широким носом, излучал благосердие, с улыбкой развалившись на многочисленных подушках.
Супруга знатного работорговца, худощавая и суетливая особа, постоянно вклинивалась в беседу мужчин, то с пустяковыми вопросами, то с ироничными замечаниями, а случалось и вовсе неожиданно закатывалась дребезжащим смехом.
Сын Амандуса, молодой декурион был первым нобилем, встретившим гостей в вестибюле и радушно проводившим их до экседры. Легионер долго обнимался с Макрином, выслушивая комплименты сара, а после наградил Мэйо смачным родственным поцелуем под левое ухо. Во время трапезы Креон с миной благодетеля дал помпезное обещание помогать будущему зятю по службе и братски заботиться о нем.
Мэйо воспринял эти посулы стоически, любезно поблагодарил потенциального шурина, мысленно обозвав его весьма непристойными словосочетаниями.
Хрупкая молчаливая Вида, уже год как достигшая брачного совершеннолетия[9], поглядывала на жениха украдкой, но не встречала ответного интереса с его стороны. В белом платье и длинной накидке из полупрозрачной материи с оливковыми полосами девушка напоминала бабочку-пяденицу, ширококрылую обитательницу северных лесов. Светлые локоны дочери Амандуса, завитые на каламисах[10], были заплетены в две тугие косы, лишь несколько прядок, намеренно оставленных, соблазнительно струились из-под широкой диадемы и едва касались гладких плеч цвета слоновой кости. Эта ровная, мягкая белизна нежно оберегаемой от солнечных лучей кожи придавала столичной обольстительнице чарующую прелесть. Несколько строгий профиль и бархатные глаза чистейшей лазури полностью соответствовали требованиям, предъявляемым к эталонной изысканной женской красоте.
В глубине душитщеславная кокетка, привыкшая нравится мужчинамВида ждала от Мэйо любого проявления симпатии: жадных кусачих взглядов, восторженных речей, наполненных неутоленной страстью вздохов, робких от смущения полунамеков, но только не ледяного равнодушия.
Когда девушка наклоняла или поворачивала голову, ее серьги тихонько позвякивали. Этот звук напоминал лязг клинка, вынутого ради свершения благородной мести и нацеленного для болезненного укола в сердце оскорбившего святое мерзавца.
С завидным спокойствием поморский юноша смотрел куда угодно, но только не на будущую жену, и тактично уклонялся от любых расспросов, касавшихся его жизненных планов.
Отведав десерт, Амандус вытер руки о курчавые волосы мальчишки-раба и обратился к гостям:
Что если нам теперь немного прогуляться? Я покажу окрестные просторы, затем направимся в пинакотеку[11]. На днях мне продали несколько полотен Фокуса по весьма привлекательной цене. Уверяю, их можно созерцать часами.
Мы понимаем толк в искусстве, вздохнул Макрин. А молодежь пошла иного склада. Им подавай сраженья меченосцев, разнузданные пляски, скачки
Я тоже люблю скачки! возгласил старший Литт. Вы привезли чудесных лошадей. Не терпится испытать их на резвость! Может, разгоним кровь по жилам? Я выставлю для состязанья жеребца, приобретенного в конюшнях Именанда.
Отличная идея, отец! поддержал Креон. Устроим все без ставок, по-семейному, лишь ради услажденья взоров.
Боюсь, сегодня мой Дом некому достойно представить. Среди сопровождавших нас рабов есть конюхи, но нет объездчиков, решил мягко возразить Макрин, опасавшийся в случае проигрыша возможных пересудов о качестве подарка.
Пусть едет мой невольник! беспечно предложил Мэйо. Ему ведь не впервой.
Градоначальник смерил сына многозначительным взглядом:
Благодарю, что так кстати напомнил об его существовании.
Зачем отказывать себе в веселье из-за мелочей? с готовностью ответил юноша. Идемте же! Сгораю от желания взглянуть на эбиссинского скакуна. Он хорош собой?
Ты будешь впечатлен, усмехнулся легионер.
Надеюсь, это станет ярчайшим из моих воспоминаний о нашей встрече, дерзко парировал Мэйо.
Сар Таркса незамедлительно кашлянул в кулак, рассчитывая, что отпрыск догадается и все-таки дополнит оскорбительно прозвучавшую фразу комплиментом невесте, но напрасно. Будущий Всадник увлек Амандуса живой беседой о лошадях, словно вовсе позабыв про девушку.
Лето уже переломилось, и в небольших ухоженных полях ячменя давно отцвели яркие маки, теперь среди спелых колосьев проглядывали островки такой сочной зелени, что казалось будто не трава тянется к небу, а раскиданы в желто-оранжевом море драгоценные изумруды.
Эбиссинский жеребец, приведенный юношей-рабом с обритой головой, был цвета полуденной пустыни, раскинувшейся к западу от Инты. Конь приплясывал, упираясь в удила. На узкой морде с миндальными глазами широко раздувались тонкие ноздри.
Нереус держал под уздцы светло-серого скакуна по кличке Апарктий. Островитянин задумчиво почесывал морду животного, настраиваясь на скачку.
Каждый, кто хоть раз соревновался верхом или в колеснице, понимал, сколь важно соблюсти все приметы, иначе капризная удача мигом переметнется к сопернику. Люди, редко посещавшие ипподром, знали до дюжины бытовавших там суеверий, новички-наездникис полсотни, Мэйо и Нереус могли перечислить не меньше восьми десятков.
Пока сар и хозяева особняка устраивались в вынесенных под тканевый навес плетеных креслах, молодой поморец приблизился к Апарктию. Быстро шепнув охранительный заговор, юноша поцеловал лоб коня, а затем проделал тоже самое с геллийцем.
На четырех ногах уезжаешьна четырех и вернись, Мэйо ободряюще улыбнулся невольнику.
Почтительно склонившись, раб тронул пальцем золотую серьгу:
С твоим именем и в твою честь!
По заключенной между Литтами и Морганами договоренности, маршрут скачки пролег через скошенный луг, мимо водоотводного канала и обратно на холм, засаженный фруктовыми деревьями.
Длинная дистанция не пугала Нереуса. Его пятилетний жеребец обладал сухими, крепкими ногами, широкой грудью и отлогим плечом. Прикрываясь ладонью от рыжего предзакатного солнца, островитянин мысленно рассчитывал, где добавит хода, где напротиводержит скакуна, чтобы сберечь его дыхание и силы. Зная горячий нрав Апарктия, геллиец предчувствовал, что тот весь отдастся скачке, загонит себя, но не позволит другому победить.
Эбиссинский конь был невысок ростом и злобно жал уши, когда верховой набирал повод чуть короче, чем следовало. Лысый парнишка смотрел вдаль с азартом, не отвлекаясь даже на то, чтобы облизнуть пересохшие от волнения губы.
Едва брошенный главой Дома Литтов платок коснулся земли, возвещая о начале состязания, Нереус сдавил пятками крутые бока Апарктия, который истомился в ожидании этого мига. Жеребец пружинисто сел на задние ноги и, взвившись, сорвался с места размашистым галопом.
Рожденный в царских конюшнях скакун оказался проворнее. Он вытянулся стрелой над сочным разнотравьем, и на два корпуса опередил противника. Островитянину чудилось, что по короткой шерсти звезды пустыни текло расплавленное золото и медовые блики вспыхивали в куцей гриве.
На гладком участке пути обе лошади наддали, выровнялись ноздря к ноздре и помчались вдоль канала, с грозным фырчаньем молотя копытами. Вскоре невольники покрыли половину отведенного расстояния и поворотили жеребцов у дорожного камня, очутившись спинами к ветру, а лицамик восседавшим под навесом хозяевам.
Широкая тропа вела в гору, и хотя склон оказался довольно пологим, Нереуса охватило беспокойство. Соперник стремительно удалялся, а геллиец вынужденно созерцал гордо вскинутый хвост эбиссинского скакуна. Вероятно, его тренировали на выносливость, гоняя по песчаным холмам, Апарктий же готовился преимущественно в стенах ипподрома.
Запрокинув голову, сын пустыни совершал мощные толчки, разом выбрасывая передние ноги. Поморский жеребец хрипел и, жалея его, островитянин немеющими от напряжения руками натянул поводья. Сопротивляясь, конь стиснул медные удила, налег на них немалым весом и, будто испугавшись содеянного, полетел карьером.
Аллюр стал невероятно тряским. У светловолосого юноши сводило ноги. Он цеплялся коленями, но более не решился навязывать серому бойцу свою волю. Апарктий приободрился: что-то, доселе дремавшее, пробудилось в немвозможно, одноименный дух северного ветра, осенью приносящего шквалы и град на геллийские земли.
Перед финишной прямой расстояние между соперниками составляло пять корпусов. Нереус морально готовился к проигрышу, но не с таким отрывом. Сын Бальбы использовал все свои умения, чтобы побудить жеребца ускориться.