[11] Нодас, лат. nodusузел, петля, клубок, извив, а также обязанность, данное обязательствоздесь. в знач. последователь культа, принесший клятву в храме перед алтарем.
[12] Гексе́ра (греч. ξήρης, hexērēs), римское названиесексе́ра или сексире́мабольшой античныйгребной военный корабль, известный с IV века до н. э, часто исполнявший роль флагманского судна.
[13] Пентатлон (Πενταθλον, у римлян quinquertium)сложное гимнастическое состязание, включавшее в себя прыжки в длину, бег, борьбу, метание диска и копья.
[14] Декурион (лат. decurio, букв. "десятник")начальник декурии Всадников.
Глава 3
Глава третья.
Все бедствия людей происходят не столько от того, что они не сделали того,
что нужно, сколько от того, что они делают то, чего не нужно делать.
(Лев Николаевич Толстой)
Килинийское море омывало берега Ликкии, Поморья, Итхаля, острова Геллии, присоединенного к Империи после длительной войны с поморцами, и расположенной на Афарском материке Эбиссинии. Жители этих провинций и многие выходцы из богатой колонии считали богом-покровителем Веда, Земледержца и Растителя. По поверьям он был родным братом Туросабога-творца, небесного владыки, и бога Мертахозяина подземного царства.
Случалось, перед сильным штормом, что истово молящиеся моряки видели, будто мчит по волнам колесница, запряженная длинногривыми белыми конями, а в ней бородатый Небожитель с трезубцем, которым он и вызывал бурю, круша скалы и поднимая вихри до самых туч. Каждый знал, как яростен нрав этого бога, повелевающего буйной стихией, и с неумолимым гневом Вед преследовал тех, кто осмеливался его оскорбить. Вот почему к торжествам, устраиваемым в честь Хозяина Вод, имперцы готовились особенно тщательно, охотно принося ему щедрые жертвы.
Пока во дворце Рон-Руана накрывали столы для вечернего пиршества зесара, жители Таркса в белых праздничных одеждах с сосновыми ветвями в руках пришли на берег залива. Люди стали собираться у моря еще утром, задолго до начала церемонии. В толпе распевали гимны, обнимались и смеялись над детворой, которая залезала в воду, чтобы обрызгать друг друга. Юноши и девушки танцевали на песке под нежные мелодии свирелей, воздевая и опуская руки, сходились и расступались, подражая волнам и прибою. Жрецы окуривали благовониями место будущего жертвоприношения.
День выдался солнечным и спокойным. Небо отражалось в искрящейся глади воды, расчерченной белыми полосами пены. Просторное и по-особому тихое море напоминало заснувшего исполина, чье соленое дыхание едва уловимым ветерком долетало до пришедших поклониться древнему божеству поморцев.
Макрин, его жена и личные рабы стояли на небольшом пригорке, с которого открывался грандиозный и завораживающий вид, позволявший по достоинству оценить не только красоту серо-зеленого моря, чистейшего неба над ним, но и размах грядущего празднества.
Приветливо кивая знакомым, сар напряженно вглядывался в лица веселящихся людей, силясь отыскать родные черты:
Ты видишь его, Пинна?
Нет, мой драгоценный, супруга градоначальника вдыхала аромат хвои, поднеся к кончику носа украшенную лентами сосновую веточку.
Каков паршивец! Вздумал опять поиздеваться надо мной!
Мне кажется, твои волнения напрасны, любимый. Мэйо не из тех, кто нарушает обещания. Он покинул виллу затемно, одетый в новую тогу, и сказал, что непременно поспеет сюда до полудня.
Хотя бы одетый! Макрин поднял ладони в молитвенном жесте. Возношу за это хвалу Богам!
Полагаю, он где-то поблизости, развлекается с друзьями и присоединиться к нам позже.
Его склонность к развлечениям мне слишком хорошо известнабуркнул сар. Уверен, что наш сын забыл и о приближающейся годовщине своей помолвки, и о необходимости послать подарки семье невесты.
Я хотела ему напомнить, но все не представлялось удобного случая, Пинна поправила волосы, хотя они и без того были идеально уложены в высокую прическу. Милый, позволь мне самой выбрать что-то по своему вкусу.
Да, пожалуй, так и поступимнеохотно согласился Макрин. Лучше обезопасить себя от очередного скандала. Кто знает, что может учинить Мэйо, при его весьма прохладном отношении к Литтам.
Мой дорогой, он презирает работорговцев, однако ты не пожелал принять это во внимание, когда давал согласие на помолвку.
То есть мне надлежало отказать богатейшей семье Империи только потому, что наш сын угодил под влияние геллийских философов-вольнодумцев и защищает нелепые идеи о снисходительном отношении к невольникам? Здесь, в Тарксе, он может поступать, как заблагорассудится: пусть наряжает своего раба, катает в лектике, спит с ним. Через год я отвезу Мэйо в столицу, а там из него быстро выбьют дурь железной дисциплиной, обучат военному делу и вложат в голову те идеалы, без которых немыслимо само существование государства.
Торговля невольникамивесьма прибыльное дело, вкрадчиво произнесла Пинна. Между тем, это не лучшее занятие для знатного Дома. И хотя юную Виду уже сейчас сравнивают с восхитительной Аэстидой, наш сын вряд ли сможет оценить ее красоту по достоинству. Девочка Литтов скромна, молчалива и застенчива, а таких Мэйо не водит к себе в спальню.
Макрин нахмурился:
Разумеется, он предпочел бы обделенную умом блудницу, которая легко смирится с его постоянными пьянками, хамоватыми приятелями и многочисленными шлюхами. Кроме того, у Мэйо будет выбор: получив чин Всадника, он сможет остаться в легионе и без каких-либо последствий расторгнуть помолвку. Один из сыновей Литтов, Креон, в двадцать лет стал декурионом и служит во дворце. Это достойный пример молодого человека, подающего большие надежды.
Существует много других способов принести благо стране, чем проливать кровь дикарей и окончить дни в песках Афарии или снежных пустошах Севера. Хочу напомнить тебе, мой желанный, знаменитое высказывание Плутара: «Наилучшие лошади получаются из самых диких жеребят, укрощенных с умом и терпением».
Нашему сыну несказанно повезет, окажись его невеста почитательницей столь прославленных мыслителей, Макрин положил ладони на пояс, стягивающий тогу. Начинают! Я вижу первожреца! Где Мэйо, Мерт бы его побрал?!
Длинная процессия с песнопениями приближалась к кромке воды. Впереди шагал старший жрец в белом церемониальном одеянии и тончайшей накидке, словно сотканной из морской пены. За ним важно ступали прочие храмовники с наполненными яствами корзинами, молодые служки в голубых туниках несли кувшины и амфоры, а замыкали шествие девочки и совсем юные девицы, которых собирались подарить могучему божеству. Они стенали, заламывая руки, но никто не обращал на это внимания.
Сар наклонился к уху жены:
Скажи, почему он так глуп? Неужели не понимает, что Ведпокровитель не только Поморья, Таркса, но и нашей семьи. Подобным неуважением он навлечет беду на свою пустую голову!
Мы защитим его, ненаглядный, ободряюще улыбнулась Пинна. Даже от гнева Веда.
Первожрец остановился и, зачерпнув ладонями теплую морскую воду, начал читать по памяти длинное обращение к божеству. Он молил Растителя не забывать своевременно проливать дождь в засушливых землях, усмирять весной бурные реки, не топить военных, торговых и рыбацких судов, кроме тех, что принадлежат геллийцам, благословлять союзы новобрачных, хранить табуны от падежа и болезней.
Затем собравшиеся пропели один за другим «Двенадцать Гимнов», покачивая веточками над головами. И, наконец, в финальной части церемонии храмовник три раза громко спросил, обращаясь к морю:
Вед, отец наш, угодна ли тебе эта жертва?
Толпа вздрогнула и застыла в суеверном страхе, когда, нарушив полную тишину, из-за выступающей над водной гладью скалы раздался многоголосый, усиленный эхом, ответ:
Нет!
Спустя считанные мгновения, перед боящимися пошевельнуться людьми предстал в человеческом обличье древний бог, окруженный ореолом ослепительно яркого солнечного света, делавшего кожу Покровителя Морей подобной расплавленному золоту.
Также внезапно волшебное сияние потухло, и в тени скалы все отчетливо увидели лохматого, бородатого мужчину в короне из раковин. Его бронзовое от загара, худощавое тело было обмотано рыбацкой сетью и бурой тиной. Вед ехал по мелководью на белоснежном коне с длинной гривой, состоявшей из разноцветных водорослей, и держал в руке железный трезубец. Бога сопровождала странная свитадевять жутких существ в причудливых нарядах из овчины, льняных веревок и ворсы[1]. Спутники Веда, скрывавшие лица под разноцветными масками, кривлялись и подпрыгивали, а сам он угрожающе размахивал трезубцем.
Пинна испуганно вцепилась в плечо мужа:
Это знак! Бессмертный явился нам! Грядут неисчислимые бедствия, о которых предупреждал оракул!
Совладав с волнением, Макрин не опустил взгляд в землю, как прочие, а внимательно изучал коня Покровителя Морей. Не будучи жрецом, сар плохо разбирался в богах и их помощниках, но о лошадях знал практически все. Градоначальник мог бы поклясться честью, что похожий жеребец с розовым пятном на носу стоял сейчас в его конюшне. Если только
Мэйо! зло прошипел Макрин. Это Мэйо, а никакой не Вед.
Ты заблуждаешьсяПинна дрожала. Черты невозможно разобрать...
Запрокинув голову, Небожитель исступленно взревел и ударил древком трезубца в воду, словно намеревался вызвать огромную волну и смыть с лица земли Таркс, как уже неоднократно поступал с неугодными городами, если верить старинным легендам.
Поморцы в них верили. С диким воем, охваченные ужасом от предчувствия скорой гибели, люди со всех ног кинулись прочь. Мужчины неслись большими скачками, женщины и жрецы, путаясь в длинных подолах одеяний, падали на истоптанный песок. В страшной панике дети теряли родителей. Все бежали по склону вверх, в сторону Таркса, оставляя на берегу беспорядочно раскиданные сосновые ветви, опрокинутые корзины и кувшины с вином.
Макрин обнял испуганную жену, уткнувшуюся ему в грудь, и утешал как мог, силясь перекричать огибавшую их толпу:
Не плачь! Я докажу тебе, что это Мэйо!
Сбываются страшные пророчества
Ничего не случится! Мы возвращаемся домой.
Приехав на виллу, Макрин первым делом отправился к конюшням. В просторном загоне среди прочих лошадей гулял светло-серый жеребец, не успевший до конца высохнуть на солнцепеке. Тщательно расчесанная грива сохранила едва уловимый запах водорослей.
Почему конь мокрый? строго спросил градоначальник у пастуха.
Нереус водил его купать, почтительно ответил раб.
Кто разрешил ему взять лошадь?
Молодой господин приказал.
Макрин ворвался в дом, не помня себя от гнева. Он нашел жену и сына беседующими неподалеку от перистиля[2]. Мэйо в белоснежной тоге, с распущенными влажными волосами, стоял перед матерью и что-то взволнованно говорил ей, непривычно много жестикулируя. Пинна слушала, в раздумьях наматывая на указательный палец выпавший из прически локон.
Ублюдок! заорал сар, отвесив юноше смачную оплеуху. Грязный выродок! Мертово семя!
Отец! попытался защититься Мэйо. Дай мне сказать.
Заткнись! Твоему поступку нет оправдания! Не понимаю только, почему Вед не утопил тебя вместе с лошадью!
Прошу, любимый, смягчи яростьПинна потянулась к супругу, но тот решительно отстранил ее.
Помолчи, женщина. Я обещал отправить его на месяц ухаживать за лошадьми? Так вот, он будет делать это до сезона дождей. Он станет есть с невольниками, ночевать в бараке и мыться, когда позволят надсмотрщики. Решит отлынивать от работы, велю сечь плетьми без жалости. Рискнет убежать, я откажусь от него и не пущу больше в этот дом. Пускай подыхает в подворотне, как бродячая собака! Тебе все ясно, Мэйо?!
Юноша побледнел и его глаза сделались темнее самой черной ночи:
Да, отец.
Убирайся вон! Прочь, ничтожество!
Шатаясь, будто пьяный, Мэйо добрел до передней, а оттуда прошел на смотровую площадку и вцепился в ограду с такой силой, что побелели костяшки пальцев. Раздосадованный юноша не понимал, почему за каждый добрый поступок судьба расплачивалась с ним страданиями и унижением. Чем больше он старался привнести в мир хорошего, тем больше зла получал в ответ.
Нереус бесшумно проскользнул по лестнице, замер за спиной хозяина и тихо позвал:
Господин
Сослал в конюшни на три месяца, коротко обронил Мэйо. Нужно как-то перенести этот позор.
Не огорчайся. Дни наказания пролетят быстро, а память о твоем смелом деянии будет жить годами.
Уголки губ поморца дрогнули и слегка приподнялись. Его улыбка постепенно делалась шире, озаряя смурое лицо:
Вот уж точно, в Тарксе еще долго не позабудут сегодняшний день!
Особенно, храмовники! весело подхватил раб. Помнишь, как от испуга вытянулись их подобострастные рожи?
А первожрец, оказывается, способен на весьма резвую прыть! Наверно, старик не слишком усердствовал в молитвах, раз удирал от Веда быстрее прочих!
Юноши громко рассмеялись, довольные своей проделкой. Взаимная дружеская поддержка служила им утешением от любых невзгод и потому вместе они не могли долго грустить.
Пиршество во дворце зесара было серьезным испытанием даже для привыкшего к чревоугодию и обильным возлияниям желудка. Оно начиналось во второй половине дня и шло до глубокой ночи.
Сперва рабы омывали стопы гостей и сменяли их уличные одежды на яркие, богатые наряды. Затем под звуки музыки приглашенные следовали в огромный, декорированный гирляндами цветов триклиний[3], где размещались столы, за которыми мужчины могли возлежать группами до девяти человек. В центре зала находились самые почетные места, а вдоль стен расставляли кресла для женщин и гостей незнатного происхождения.
Начиналось торжество с выноса закусок, предназначенных возбуждать аппетит. Это были всевозможные салаты, яйца домашних и диких птиц, печеные овощи, грибы, устрицы и прочие угощения.
После вознесения благодарственной молитвы богам, пирующие неторопливо приступали к трапезе, шумно обсуждая друг с другом различные темы.
В это время на кухне готовились подавать основные блюда: свиное и телячье мясо, морскую и речную рыбу, крупную лесную и пернатую дичь.
По особому указанию Клавдия, в столице женщинам не дозволялось пить вино и им приносили сладкие медовые напитки. Провинциалки, избалованные разнообразными сортами из выжимок и изюма, не спешили перенимать моду на трезвость, хотя повсеместно считалось хорошим тоном после пира дойти до дома самостоятельно, не прибегая к чьей-либо помощи. Неспособных это сделать жестоко высмеивали, именуя беспутными пьяницами. Чтобы сберечь репутацию, мужчины разбавляли вино водой более чем на треть и умышленно вызывали рвоту с помощью павлиньих перьев.
Во время основной трапезы гостей, уже как минимум дважды наполнивших свои освинцованные тарелки, развлекали шуты, актеры, философы и танцоры. Для увеселения публики разыгрывались целые музыкальные представления, сопровождаемые пением и декламацией стихов. Любителям настольных игр выносили доски и фигуры. Помимо прочего, затевались веселые торги: например, аукцион картин, накрытых непрозрачными материями.Покупатели делали ставки, до последнего момента не зная, платят ли они за шедевр мастера или за неумелую мазню ученика.
После седьмой перемены блюд рабы приносили серебряные подносы с десертом и торжественно водружали его на маленькие, укрытые белыми скатертями столики. К этому моменту на основных столах от обилия яств уже некуда было положить нож или поставить кубок. Разгоряченные вином гости подчас забывали нормы приличия: беседы велись громко и развязно, повсеместно возникали споры и даже потасовки, сластолюбцы охотно тащили к себе на клинии[4] молоденьких невольников обоих полов. Чтобы удовлетворить самые требовательные запросы на пиры приглашались опытные гетеры[5] и кинэды.
Почетных гостей хозяин мог порадовать особо ценными подаркамидевственницами и нетронутыми мальчиками, как правило, из детей домашних рабов.
На пиру в честь Покровителя Морей зесар Клавдий окружил себя исключительно доверенными людьми. Он возлежал за центральным столом, устроив рядом празднично одетого любовника с гвоздичным венком изысканно дополнявшим прическу.
По левую руку от правителя расположились советник Фирм, казначей Олус и первожрец главного храма Туроса Эйолус. Это была старая политическая коалиция, нередко прибегавшая к услугам Варрона для продвижения своих интересов.
По правую руку лежали их противникимолодая партия, возглавляемая понтифексом Руфом, советником Неро и легатом первого легиона Джоувом.
Шумное веселье почти трех сотен гостей не мешало размеренным беседам, которые велись между приближенными владыки.
Неро, полный, лысый мужчина средних лет, вытирая жир с обвисших щек, заговорщически шептал легату на ухо:
Вы знакомы с женой любезного Фирма? До чего же хороша ее кожа и белокурые локоны, словно излучающие свет.