- Да! Да! Хочу! Давай, блин, быстрее!
- Слова-паразиты это антисексуально, Эли!
Они засмеялись почти одновременно, а потом Амти сильнее сжала ее грудь. Эли чуть повернула голову, но целоваться было неудобно, Амти едва коснулась губами ее губ, снова скользнула большим пальцем к клитору. Эли издала глухой вой, вряд ли Амти была так хороша в сексе, просто когда не чувствуешь ничего, кроме возбуждения и разрядки, все эмоции становятся невероятно яркими. Амти не знала, не могла понять, что это значит не чувствовать ни боли, ни вкуса, ни холода, ни тепла. Что это значило, чувствовать себя живой только во время секса.
Амти не дала ей кончить, потому что тогда все прошло бы слишком быстро. Амти хотела, чтобы Эли дольше чувствовала себя живой, настоящей. Дольше чувствовала себя Эли.
Заставив ее развернуться, Амти поцеловала ее, почувствовав ее холодный язык. Амти нравилось кусать ее губы, потому что она не реагировала на это, не пищала, не злилась. Амти было интересно, что будет, прокуси она ее кожу до крови.
Что польется вместо крови.
Амти потянула ее к кровати, не прекращая целовать. Она стянула с Эли сначала майку с логотипом какой-то модной рок-группы, в которых Амти совершенно не разбиралась, а потом и лифчик. Грудь у Эли была небольшая, с аккуратными сосками. Амти рисовала ее совершенно обнаженной для экзамена по графике. Ей невероятно нравились линии тела Эли - женственные, нежные. Нравились ее длинные ноги, острые коленки в синяках, нравилось в ней все. На секунду Амти остановилась, любуясь на нее. Ее темные волосы спадали на грудь, глаза горели, придавая ей первобытный, дикий вид. Но в ее теле не было ни кровинки, она была смертельно бледна.
Почти за два года Эли ни капельки не изменилась. Амти чуть-чуть выросла, у нее отросли волосы. Она менялась, она была живой. Эли осталась ровно такой же, какой Амти видела ее на маяке.
Она никогда не повзрослеет, не превратится из девочки в девушку, а потом в женщину.
Амти толкнула ее на кровать, принялась стягивать с нее юбку. Эли запрокинула длинные ноги, помогая ей, засмеялась. Сама Амти не раздевалась, может от нетерпения, а может от стыда.
Эли притянула ее к себе, цепляясь за длинные волосы, и поцеловала. Ткань платья Амти скользила по голой коже Эли, но Эли не чувствовала никакого дискомфорта, никакого удовольствия, не чувствовала ничего, кроме жадного голода возбуждения. Амти гладила ее тело, целовала ее кожу, спускаясь от шеи к груди, а потом к животу и ниже. Она с силой раздвинула Эли ноги, прошлась кончиками пальцев по внутренней стороне ее бедер. Эли застонала, призывно подавшись вперед.
Амти взяла ее за бедра, с силой вонзив в кожу ногти, а потом скользнула языком вокруг клитора, почувствовав дрожь тела Эли. Амти ласкала ее долго, не давая кончить, удерживая на самой грани.
В конце концов, ей хотелось продлить это ощущение для Эли, но больше того - для себя. Ей хотелось чувствовать ее, ласкать ее, трогать. Амти нравилось сдерживать свое возбуждение, нравилось ощущение собственной власти над Эли, нравилось, что Амти перед ней абсолютно одета, хотя внутри она была влажная и горячая. Злость от неудовлетворенного возбуждения только заставляла ее дольше сдерживать разрядку и для Эли. Когда она, наконец, дала Эли кончить, Амти, возбужденной до последнего предела, за которым только безумие, хватило всего лишь одного прикосновения к самой себе, чтобы кончить следом.
Амти навалилась на Эли, поцеловала ее. Один глаз Эли, живой и темный был открыт, другой, неживой и темный - закрыт. Она улыбалась, целуя Амти.
- Мне с тобой так хорошо, - прошептала Эли, а потом испортила все. - Ну, по крайней мере что-то вроде того советуют мне говорить глянцевые журналы.
- Глянцевые журналы советуют тебе спать с мужиками.
Эли снова засмеялась, ее переливистый смех казался намного холоднее, чем раньше. Но он был, а это казалось Амти главнее всего остального. Еще некоторое время Амти целовала ее, спускаясь все ниже, а потом долго лежала, прижавшись щекой к бедру Эли.
- Но мне правда хорошо.
- А мне за тебя страшно.
Эли задумчиво принялась гладить Амти по волосам. Амти не знала, почему Эли не чувствует ничего, кроме вожделения. Наверное, Мать Тьма выела в ней все, кроме самой сути, кроме того, что она представляла собой как Инкарни. В теле Эли не осталось ничего живого, кроме того, что и было в ней самым темным и тайным, ее сути.
- Как ты сейчас? - спросила Амти. Эли смотрела в потолок, выражение ее лица казалось безразличным, будто она видела что-то, что недоступно Амти, и больше ничто ее не волновало.
- Никак, - сказала Эли бесцветно. - Отстой, да? Нет. Я вижу вещи.
- Какие?
Эли снова засмеялась, на этот раз чужим, не своим смехом - далеким и колким, куда более женским, чем девчачьим.
- Этого никто знать не может, - ответила она. Амти приподнялась, потянулась к Эли, чтобы поцеловать ее в губы, но Эли поймала ее за подбородок.
- Нет, милая, не надо. Я устала от этой суеты.
Амти не совсем понимала, по какому принципу они меняются. Зато она быстро поняла, что Мать Тьма это тоже Эли. Не в полном смысле этого слова, но если бы она не была Эли, то не смогла бы говорить, двигаться, даже присутствовать здесь. Мать Тьма в теле Эли была определенным ее аспектом. Сложись их судьба немного по-другому, в теле Амти она, вероятно, была бы совсем другой. Амти просто стала бы другим воплощением богини, потому как богиня бесконечна и многолика.
В той части Матери Тьмы, которую сумела принять Эли была экзальтированная женственность, красота и нежное, мучительное спокойствие. Эли посмотрела на нее, ее затуманенный темнотой глаз казался Амти жутким, она не могла привыкнуть к нему. Эли провела пальцем по ее губам, сказала:
- Ты переживаешь. Не надо. Ты хочешь ей смерти?
- Нет, я люблю ее.
- Это значит, что ты хочешь ей смерти, - задумчиво повторила она. - Я создавала вас такими. Я знаю.
Эли коснулась ее губ, Мать Тьма ее поцеловала. Поцелуй вышел совсем другим, холодным, как океан в легких, болезненным. Ее целовала богиня.
Мать Тьма была заперта внутри Эли, Эли не могла умереть, а Мать Тьма не могла ее покинуть. Амти знала, что это лишь часть богини. Вроде как если отрезать от червя кусок, через некоторое время он сам станет полноценным червем. Мать Тьма в Эли была частью Великой Матери, ею, но еще она была частью, сформировавшейся внутри Эли и из Эли.
Оттого Амти любила ее тоже.
- Мы вернемся к этому разговору позже, - сказала Эли. - Я устала. Мне не нравится чувствовать слишком много. Мне нравится твоя любовь, но она утомительна.
За первые три месяца с момента своего превращения Эли пыталась покончить с собой семь раз. Она прыгала с крыши, травилась таблетками, пыталась повеситься, пила жидкость для очистки труб, резала вены и всеми прочими средства старалась прервать свое существование. И всякий раз у нее ничего не получалось. Всякий раз Эли была все так же мертва, как и перед шагом с крыши или горстью таблеток.
Она не могла умереть. Мать Тьма в ней хотела освободиться, но не сумела. Эли чувствовала себя подавленной, ей все надоело, и она ничего не чувствовала.
А Амти не знала, как ей помочь. Тогда, как и сейчас, она совершенно не понимала, что происходит с Эли.
Амти встала с кровати, посмотрела на Эли, та, абсолютно не стесняясь своей наготы, лежала на старых простынях. Ее животная, женская привлекательность возбуждала Амти, но она же всегда заставляла Амти завидовать Эли. В ней была уверенность в собственной красоте, хищность, сила, все то, чего не было у Амти. Повинуясь неожиданному порыву, Амти перехватила Эли за щиколотку, и так податливо приподняла ногу. Амти коснулась губами косточки на ее щиколотке.
И все же Амти не стала заставлять Эли повторять дважды, поправив платье, она вышла из комнаты. В конце концов, Эли была богиней, и Амти не хотелось ее злить, даже если у нее и не было сил.
Аштар сидел на кухне, в полупустом бокале из-под шампанского, в его пьянящем золоте притаились окурки. Аштар же пил из горла бутылки.
- Трахнула мою сестричку? - спросил он.
Амти села за стол рядом с ним, взяла сигарету из его пачки и закурила.
Аштар и Эли жили в старенькой, убогой квартирке, в аварийном доме, который едва ли дотянет до следующей зимы - еще один признак того, что Государство не имеет на них длительных планов.
Меблировка квартиры осталась прежней с тех пор, как отошла в мир иной старушка, бывшая работница образовательной сферы, судя по многочисленным сертификатам и дипломам, которые Аштару пришлось снимать со стен в первые дни.
Они въехали сразу после того, как одинокая старушка, посвятившая всю жизнь детям так и не проснулась утром. Аштар рассказывал, что когда они переступили порог квартиры, в ней все еще пахло старушечьими духами и лекарствами.
Впрочем, Аштара и Эли сложно было назвать брезгливыми. За год квартира так и не обросла вещами и вещичками, которые объявили бы ее принадлежность новым хозяевам, зато оказалась захламлена упаковками из-под полуфабрикатов, пустыми бутылками из-под дорогого спиртого, ворованными вещами, с которых даже не снимали ценники и другими признаками обитания здесь Аштара.
Эли больше не оставляла следов.
Амти глубоко затянулась и выпустила дым одновременно с Аштаром. Он был изрядно пьян, Амти видела. Ему все ужасно надоело.
- Я не понимаю, - сказал Аштар. - Котеночек, а ты что-нибудь понимаешь? Мы продались, это понятно и логично. Но что мы теперь будем делать? Дальше-то что-то должно быть. Я, конечно, могу провести вечность наедине с...
Он снова отпил шампанского, не предлагая Амти.
- Словом, вместе с тобой, - обратился он к бутылке.
Амти сказала:
- Подожди немного.
Аштар засмеялся, постучал себя пальцем по виску:
- Сколько я тут жду? Может человеку надоесть рутина, в конечном счете, котеночек? Может человеку надоесть присматривать за своей чокнутой сестренкой даже если она очень милая?
- Может, - согласилась Амти. - Но, наверняка, Мескете и Адрамаут знают, что делают.
И внезапно Аштар разбил бутылку об стол, Амти вздрогнула, закрыла лицо руками.
- Да нет, милая, - промурлыкал Аштар спокойно. - Ничего-то они не знают. И не знали никогда.
Амти подобрала ноги, сидя на стуле, она боялась пораниться об осколки, оказавшиеся на полу. Когда в дверь позвонили, Аштар шатаясь встал, не обращая внимания на то, что стекло впивалось ему в ступни и пошел открывать.
За окном покрылась темнотой улица, в соседних домах вспыхнули и горели теперь непрестанно окна. Время для Амти будто остановилось, и она поняла, что Аштар живет так уже довольно давно. Это свело бы с ума любого.
Амти двумя пальцами перекладывала осколки в один конец стола, стараясь не обрезаться. Монотонное занятие из тех, которые любит Шацар. В коридоре Амти услышала голос Мелькарта, он еще не был пьян, но уже был зол.
Судя по тому, что Амти слышала из коридора, Мелькарту снова отказали. Сегодня Амти очень хорошо его понимала.
- О, - сказал он, когда они с Аштаром пришли на кухню. - Откачиваешь нашу кататоничку?
- Ты даже не знаешь, что это такое.
- А ты жизни не знаешь, девочка! - сказал Мелькарт. - Но я тебе сейчас расскажу, что такое жизнь.
Мелькарт закурил, Аштар наблюдал за ним с насмешкой.
- Жизнь, - сказал Мелькарт, выпустив дым через нос, как очень злой бык из мультиков. - Это когда ты получаешь в табло каждый раз, когда тебе кажется, что хоть что-нибудь сможешь сделать, куда-нибудь прийти и чего-нибудь добиться. Тогда-то тебе и двинут.
- Тебя никогда не возьмут обратно, - сказал Аштар. - Ты убил скольких там? Двоих?
- Троих. Значит, они были недостаточно хороши. А я хорош.
- Потрясающий ход мысли, - пожал плечами Аштар. - Ты умница, Мелькарт. Может, тебе преподавать?
- Чего?
- Неклассическую логику.
Мелькарт по-собачьи оскалился, потом скривился. Лицо его в этот момент принимало характерное, кислое выражение, которое Амти видела у него во время похмелья.
- А ты? - спросил Мелькарт, и Амти вздрогнула, когда он к ней обратился, отложила самый большой осколок подальше.
- Что? - спросила Амти.
- Отдирает тебя Шацар? Каждую ночь? Ну, знаешь, как страну нашу, - Мелькарт хрипло засмеялся, а Аштар отвесил ему ощутимый подзатыльник.
- Ты, наверное, что-то другое хотел спросить, или я тебя ударю, - сказала Амти.
- Не ударишь.
- Ударю.
- Ладно, ударь.
- Мне пора.
- То-то и оно.
Проходя мимо, Амти со всей силы наступила Мелькарту на ногу, и он заругался громко и злобно. Амти сделала вид, что не обратила внимания, в прихожей они прощались с Аштаром.
- Не пей много, хорошо? - сказала Амти.
- Плохо, - засмеялся Аштар, а потом сказал серьезно:
- Но спасибо, что ты рядом. Для Эли это важно. Хотя бы иногда.
- Я знаю. Вот бы для вас с Мелькартом тоже было что-нибудь важное. Вы совсем ошалели. Эй, Эли! Я пошла!
Эли не отозвалась. Аштар уже открывал Амти дверь, когда Эли выбежала в коридор, прижалась к ней, с разбергу впечатав в стенку, и Амти почувствовала холод ее губ.
- Приходи еще, - прошептала она.
- Конечно, - кивнула Амти. - Да. Я надеюсь, что скоро. Может, на следующей неделе? Хочешь на следующей неделе?
Хочешь меня?
Эли отпрянула рассматривая ее, кивнула.
- Мне подходит. У меня, блин, нет дел. И семьи. И органов.
- Эй, Эли, я - твоя семья! Или ты считаешь, что я просто гомосексуальный алкоголик с сорока или пятидесятью процентами родственных твоим генов?
- Ужасно звучит, - сказала Эли, и Амти на секунду узнала ее прежнюю, в том, как она морщила нос и по смешливой и злой ее интонации.
- Мелькарт пришел, - сказала Амти.
- Вот это ужасно звучит!
- Я все там слышал с кухни!
Уже у лифта Аштар спросил:
- Может останешься?
Амти мотнула головой.
- Нет. Надо забрать Шаула у папы. Простите.
Амти благословила все, когда двери лифта раскрылись, и Аштар не успел ей ответить. Быстро, будто от этого зависела ее жизнь, Амти нажала на кнопку первого этажа.
По дороге Амти купила Шаулу резинового крокодильчика, рассудив, что ему понравится это зеленое, опасно выглядящее существо. Пока Амти ехала в автобусе к папиному дому, она рассматривала этого крокодильчика. Если на него надавить, у него вылезали глаза, и выражение резиновой морды становилось безмерно удивленным.
Амти и сама сегодня чувствовала себя крокодильчиком вроде этого. С Академией вышло ужасно тоскливо, Мескете злилась на нее и что-то скрывала, может быть, у нее были проблемы во Дворе. Эли не становилось лучше и нужно было смириться с тем, что уже не станет - ни в заброшенном Храме, ни у Саянну не было никаких ритуалов, способных вернуть все на свои места. Аштар сходил с ума от безделья, как и Мелькарт. Их жизни вместо того чтобы стать легче, стали бессмысленнее, застойнее.
Папа не открыл ей дверь сразу, его обычное внимание, с которым он ее высматривал, на этот раз ему изменило. Амти звонила раз пять, прежде, чем папа соизволил ее впустить. Вид у него был усталый, но общение с Шаулом еще никого не делало более отдохнувшим.
- Как все прошло? - спросил папа осторожно. Он поправил очки, и Амти знала, что означает этот жест. Да ровно то же самое, что и у нее - папе неловко.
Еще из коридора Амти почувствовала запах Шацара. У него был очень запоминающийся одеколон, который Амти раньше называла горьким, а потом выделила очень характерную ноту в нем - гвоздичную, и все остальное ушло на второй план. Шацар пах гвоздикой, пряной ее горечью. Военный цветок. Гвоздика ассоциировалась в Государстве со смертью, эти цветы было принято носить на могилы солдат, оттого исходящий от Шацара запах был особенно ироничен.
- Нормально прошло, - ответила Амти. - Надеюсь, меня возьмут.
Ей не хотелось рассказывать папе, как все прошло на самом деле. Судя по его лицу, ему сейчас и без того было невесело. Папа очень постарел, и Амти со страхом это воспринимала. Будто он ускользал от нее, и она от него ускользала, и они никак не могли друг друга поймать. Течение, с которым они не могли справиться, уносило их все дальше.
Амти обняла его, и он улыбнулся, будто став чуть моложе.
- Я тебя люблю, дочка.
- И я тебя люблю.
Они стояли в коридоре, будто таясь от кого-то в собственном доме. Впрочем, Амти прекрасно знала, от кого.