Краткий всхлип нарушил тишину места упокоения дочерей Лалады: закрыв лицо ладонями, Любима развернулась и исчезла в проходе.
Доченька,встрепенулась вслед ей Лесияра.Куда же ты...
Но её уже оплетали живые зеленоватые волокна, сливаясь в густую сетку и непреодолимо прижимая тело княгини к сосне от пяток до макушки. Открытым оставалось только лицо с печально устремлённым в сомкнувшееся за княжной пространство взглядом. Шагнувшая вперёд Звенимира тихо, учтиво молвила:
Не огорчайся, государыня... Вступай в чертог своего покоя с лёгким сердцем: Любима обязательно придёт чуть позже. Ей нужно немного успокоиться.
Что ж, пусть так,глухо, с древесными скрипучими нотками в голосе молвила Лесияра. Зелёный пушок уже добрался до её ресниц и бровей, волокна прорастали жилками под кожей на скулах и лбубыстро и необратимо.Скажи ей, что я жду её... Я не смогу обрести полный покой, покуда льются её слёзы.
Она придёт, государыня, обещаю,кивнула Звенимира.
Зелень была уже в белках глаз Лесияры, когда её взгляд обратился на Ждану.
Поцелуй меня, лада...
Пальцы Жданы трогали этот шершавый пушок, и живые волокна змейками двигались под ними, охватывая последние свободные участочки лица Лесияры. Ждана успела прильнуть к губам супругиещё мягким, человеческим, а через мгновение и те уже обросли мелкой зелёной сеткой жилок.
Уйти хочу весною светлою:
На грудь мне лягут лепестки.
Ты прошепчи слова заветные
И помни их в часы тоски...
Песня Дарёны зазвучала негромко, но чистословно серебристые пластинки весеннего льда перезванивались. Руки жриц мягко отстраняли Ждану от сосны:
Отпусти её, госпожа... Позволь ей погрузиться в покой.
Тело княгини таяло под сеткой, становясь плоским, ствол дерева поглощал его. Сами волоконца тоже начали растворяться в коре.
Идём...Ждану легонько обняла сильная рука, очень похожая по своей тёплой тяжести на руку супруги... Нет, это была Огнеслава.
Каждый шаг по тихорощенской земле давался Ждане ценой кинжального удара тоски. Шагболь. Шагболь... Но она шла, поддерживаемая с обеих сторон Огнеславой и Дарёной, и уже не чувствовала биения сердца в своей опустошённой груди: оно осталось там, с Лесиярой...
Матушка, смотри-ка...
Дарёна удивлённо смотрела куда-то под ноги. Преодолев взглядом затянувшую всё вокруг горькую пелену, Ждана увидела пробивающиеся из земли ростки. В считанные мгновения распускались на них поникшие чашечки белоцветника, колыхаясь и ласкаясь к её ногам... Дрогнуло сердце, заплакало тёплыми слезами: цветы вырастали там, где ступали ноги Жданы, даже чуть забегали вперёд, чтоб выстлать ей путь, а за нею от сосны тянулась целая дорожка из белых колокольцев. На высоте в два человеческих роста из коры проступал древесный лик.
Лада...Сухое, бесслёзное рыдание вырвалось из груди Жданы: она узнавала любимые черты, разглаженные неземным покоем.
Присев на корточки, Ждана ласкала пальцами цветыпрощальный подарок супруги, а они льнули к её рукам чашечками, даря ей росистые поцелуи. Больше не могли родные уста слиться с её губами, и вот так, посредством белых лепестков, посылала Лесияра ей свою нежность. Теперь Ждана понимала поступок Любимы всем сердцем: как тут не заплакать в голос, как не потревожить многовековой сон Рощи?.. Но нежность из золотистых цветочных серединок медовым теплом окутывала её, и скорбный стон растаял в груди, так и не вырвавшись наружу. Частичка тихорощенского покоя проникла и в её душу, помогла подняться на ноги и расправить плечи под грузом вдовства, сделав его почти невесомым.
Спи спокойно, лада... Отдыхай,с поцелуем послала Ждана сосне свой шёпот.А я постараюсь достойно вынести разлуку с тобою. Даже не разлуку, а... не знаю, как и назвать это: ведь ты по-прежнему жива, хоть и поселилась теперь среди прародительниц. Но где бы ты ни была, ты всегда с нами... А мыс тобой.
* * *
Не сняв одёжи и даже не разувшись, княжна Любима распласталась ничком на ложе в опочивальне. Тугой поясок давил, украшения впивались в тело, платок петлёй захлёстывал шею, но все эти неудобства отступали в тень: перед её глазами стояла разрывающая сердце картинаматушка Лесияра у сосны... Уже без своего княжеского венца, босая, с цветами в волосах и в простой длинной сорочке. Сейчас она, наверно, уже слилась с деревом... Не смогла бы Любима вынести этого зрелища, это было выше её сил, потому и кинулась она в проходпрочь из Тихой Рощи. Тишина спальни в доме супруги обступала её гулко, только слышался стук её собственного сердца. Хорошо, что дочкой занимались целых пять нянек: у Любимы не осталось сил ни на что и ни на кого.
«Одна, совсем одна»,горько сжималось осиротевшее сердце вопреки словам супруги: «Я всегда с тобой». Малышка Радяна, наверно, спала... Да и зачем ей сейчас плачущая матушка? Не понять крохе всей безысходности, всей бескрайней бесприютности, которая зимним ветром бушевала в душе Любимы. Мир рухнул, и она лежала, разбитая и придавленная обломками.
Бывая с детства в Тихой Роще по Дням Поминовения, княжна не могла себе представить, что когда-нибудь и матушка Лесияра уйдёт к соснам. Душа и сердце не вмещали эту мысль, от неё всё нутро страшно содрогалось и сжималось в комочек... Без матушки Лесияры не могла продолжаться сама жизнь. Любиме казалось: если родительница уйдёт в Тихую Рощу, Белые горы обрушатся, а её сердце остановится. Матушка Лесияра была целым миром, а княжнаего частичкой. Неотделимой, не мыслящей своего существования без целого... Так они и жили, соединённые невидимой пуповиной, и Любима ревновала матушку ко всем и вся, боясь потерять хоть крупицу её любви и внимания. Но в «мире» появились новые частичкисначала Ждана, а потом сестрёнка Златослава, и Любиме пришлось делить матушку с ними. Она почти свыклась, почти смирилась, подавила глухой ропот сердца доводами разума, но нет-нет да и взыгрывала в ней былая ревность. Но княжна обуздывала эти порывы. Глубоко врезались ей в память слова Правды, покрытой боевыми шрамами кухарки из крепости Шелуга: «Себялюбивая ты. Родительница твоя только тобою и дышала все эти годы, одна была, как перст. Любила тебя без памяти, вот и избаловала... И привыкла ты думать, будто весь мир вокруг тебя одной вертится и всё в нём только для тебя создано. А ведь не так это, моя милая. Не вечно тебе в родительском доме жить. Ну, сама подумай: большая уж ты, скоро совсем вырастешь, заневестишься, влюбишься... Станешь чьей-нибудь женою. А государыня? Одной ей горевать-вековать прикажешь? Она только о тебе, о твоём счастии и думает, а ты о ней подумать не желаешь...» Часто снилась суровая кухарка Любиме, да и в грёзах наяву нередко шагала рядом, как неотступный призраккорила княжну за провинности и рубила колкую правду-матку в глаза. Такое уж говорящее имя досталось этой бывшей воительнице... То и дело ловила себя Любима на мысли: а что бы в том или ином случае сказала Правда? Одобрила бы? Или, нахмурив кустики грозных бровей, вынесла бы неутешительный приговор? Разбирая свои поступки, слова и чувства с точки зрения Правды, Любима почти всегда оставалась удручена и недовольна самой собою. Кухарка стала её совестьюнезримым, самым суровым и беспощадным судьёй. Ох уж это ревнивое собственничество по отношению к тем, кто был ей дорог!.. Сие дурное и вредное качество княжна решила непременно искоренить в себе, и удавалось ей это с переменным успехом. И всё же тёплая и крепкая пуповина, связывавшая Любиму с матушкой Лесиярой, оставалась непобедимой.
Сейчас из этой пуповины хлестала кровь. Матушка ушла, покинула её, оставила... Комкая подушку и колотя её кулаками, Любима беззвучно кричала в немое и вязкое, как тесто, пространство.
Горлинка... Ладушка... Ну, ну.
Руки супруги скользнули по её плечам, обхватили сжатые кулачки княжны и избавили ни в чём не повинную подушку от тумаков. Шмыгая носом и вздрагивая от всхлипов, Любима уткнулась в золотую вышивку на плече Звенимиры.
Я знаю, что ты мне сейчас скажешь... Я знаю, что веду себя, как малое дитя.Княжна морщилась от собственного голоса, ставшего гнусавым из-за распухшего изнутри, забитого слизью носа.Но я не могла... Не могла видеть это. У меня сердце... остановилось бы.
Твоя матушка ведь не умерла, радость моя... Уход в Тихую Рощу не должен быть горем для родных,терпеливо утешала Звенимира, заключив Любиму в тесные объятия и игриво касаясь пальцами то её носа, то подбородка, то щёк.Ты ведь знаешь, моя родительница тоже ушла к соснам... Я помню и люблю её, навещаю по Дням Поминовения и в другие дни, когда душа попросит. Но я живу дальше, милая! Причины для этого есть. И ты даже знаешь, какие... У меня есть моя службатруд на благо города, есть моя любимая ладушка...Женщина-кошка мурлыкнула, ткнувшись носом в щёку молодой жены.И есть наша доченька. Что мне ещё нужно для счастья?.. Кстати, о счастье. Оно там, наверно, уже проголодалось.
Звенимира ненадолго вышла из опочивальни, а вернулась не одна. Любиме даже глаза не требовалось открывать, чтобы угадать, с кем именно она пришла. Постель качнулась: супруга присела, держа на руках кого-то маленького, смешно кряхтящего и ёрзающего.
Матушка Любима сегодня грустная, плачет... Давай-ка её успокоим, м?
Княжна съёжилась от щекотки, ощутив на себе беспокойные, тормошащие её ручки. Они цеплялись за её серёжки, хватались за нос и щёки, и улыбка сама пробила тугую корку болипроклюнулась подснежником и растянула уголки губ.
Радяна, не тяни за серёжки, больно,осторожно отводя эти нежные, хрупкие ручонки от своего лица, простонала Любима. То ли смешок у неё при этом вырвался, то ли всхлип.Ты мне уши порвёшь...
Ну, как же не подёргать за эти висюльки, они же такие красивые и блестящие!добродушно посмеивалась Звенимира, склонившись над ними обеими.Матушку Любиму хлебом не кормидай украшениями обвешаться... Даже в постель легла в нихгде ж такое видано?.. Сорока у нас матушка Любимаох, и сорока же... Всё блестящее любит.
В шутку обидевшись, Любима надула губы и отвернулась. Боль отпускала сердце, теперь его щекотали крошечные лапки нежности. А Звенимира, распахнув парадный, расшитый золотом кафтан, который она носила на службе, открыла рубашку для кормленияс прорезями на груди.
Ладушка, это ничего, если мы прямо тут покушаем?обратилась она к Любиме.Ну, молчаниезнак согласия.И женщина-кошка, подхватив малышку, приложила её к соску.
Радяна уже вовсю ползала и пробовала делать первые шаги, ела прикорм, но грудное молоко ещё сосала охотно и помногу. Звенимира, радуясь рождению первеницы, желала вырастить её непременно кошкой, а потому кормила сама. Глядя на кроху у груди супруги, Любима не могла удержаться от солоноватой, влажной от недавних слёз улыбки, но снова её обуревало странное чувство: в такие мгновения ей казалось, что Радянатолько Звенимирина дочка, а она отношения к этому чуду не имеет, хотя вроде сама выносила его и родила. Супруга, даже будучи очень загруженной делами, всегда вырывалась домой, чтобы покормить малютку и повозиться с ней.
Работа не волк, в лес не убежит,говорила она.Работы всегда будет много, а детство у Радяны только одно.
Любима не смела мешать их счастливому единению, всякий раз ощущая это горьковатое, скребущее чувство, как будто онани при чём... Порой супруга замечала это и ласково звала её:
Ладушка, ну что ж ты в уголке притулилась?.. Иди к нам.
Места у неё в объятиях хватало обеим. Одной рукой поддерживая дочку у груди, второй Звенимира обнимала Любиму, и обидное чувство у той потихоньку таяло от тёплого кошачьего мурчания. А глава Яснограда справлялась с двумя делами сразу: и дочурку кормила, и успевала ворковать и целоваться с прильнувшей к ней женой.
Вот и сейчас это ощущение проснулось и заворочалось под сердцем у княжны, но Звенимира, словно прочтя её мысли, бросила на супругу ласковый, искрящийся тёплыми лучиками ресниц взгляд. Любима вложила руку в её протянутую ладонь, и женщина-кошка, склонившись, поцеловала её унизанные перстнями пальцы.
Мы с тобой, ладушка. Не кручинься, отпусти тоску, не плачь, а то твоя матушка не будет знать покоя. Её огорчил твой уход, но я пообещала ей, что ты придёшь позже. Надо сдержать обещание, родная... Когда успокоишься, обязательно навести родительницу. Она тебя ждёт.
Да я сама не найду покоя от мысли, что покинула матушку в такой миг...Любима судорожно вздохнула, снова ощутив колкие предвестники слёз в уголках глаз, а в груди воскресла тоскливая дрожь на грани дурноты.Но мне казалось, что я умру на месте, ежели увижу это...
Ну что за глупости, милая!с ласковым укором молвила Звенимира.Ничего страшного не случилось бы, поверь.
А матушка уже...Слова застревали в горле, и Любима с трудом выговорила:Она уже стала сосной?
Да, моя радость,грустновато улыбнулась Звенимира.Как же иначе? Всё хорошо, она упокоилась и теперь отдыхает в объятиях Лалады. Знаешь, когда Ждана уходила, под ногами у неё выросли белые цветы. Это государыня Лесияра так прощалась с нею... Она и тебе какой-нибудь подарок послала бы, ежели б ты осталась.
Любима зажала ладонью готовый вырваться всхлип и уткнулась в плечо супруги.
Не напоминай... Я сама себя корю и каюсь. Не знаю, что на меня нашло...
Ну, ну, ягодка... Не надо, не казнись.Чмокнув Любиму в висок, женщина-кошка тепло щекотала её дыханием.Матушка не осерчала на тебя, ей лишь тревожно за тебя, за сердечко твоё... Сходи к ней. Не тяни с этим, она тебя очень ждёт. Хочет убедиться, что ты не горюешь. Она ведь там каждую твою слезинку чувствует.
Я не буду плакать!Любима, горестно закусив дрожащие губы, решительно отёрла намокшие глаза.Обещаю, лада, я не буду...
Вот и хорошо.Звенимира, одной рукой держа у груди Радяну, другой привлекла княжну к себе.А теперь иди сюда и обними нас покрепче. Что ты каждый раз в сторонку тулишься, как неродная?
Любима, всё ещё чувствуя волны озноба и мурашек, какие бывают после обильных слёз, прижалась к супруге и осторожно обняла малышку поверх руки Звенимиры.
Когда ты берёшь её к себе, я... боюсь вам мешать,призналась она.Мне кажется порой, будто я тут лишняя.
Хоть Любима постаралась смягчить свои слова смешком, будто бы в шутку, супруга посмотрела на неё серьёзно, удивлённо и огорчённо.
Вот ещё выдумала!сказала она. И вручила Любиме малышку:Ну-ка, возьми её.
Она же ещё не наелась,пробормотала княжна.
Наелась, наелась.Звенимира запахнула кафтан, после чего заключила Любиму с дочкой в объятия.
Убаюканная кормлением и мурлыканьем, Радяна быстро уснула, и Любима боялась шелохнуться. Это было чудесное, щекотно-нежное чувство, пришедшее на смену тому, царапающему. Звенимира тепло дышала рядом, и в её руках княжне было спокойно и уютнопочти так же, как в матушкиных...
Вот так... И думать не смей, что ты лишняя,проговорила супруга, накрывая губы Любимы глубоким и жарким, сердечным поцелуем.Как же ты можешь быть лишней, когда тынаша, родная и любимая?.. Хотяда... Замечаю я порой за тобою этакое...Подумав мгновение, Звенимира невесело усмехнулась.Вроде давно уж с тобою вместе живём, а ты всё как будто в гостях здесь.
Любима не сразу нашлась, что ответить. Попала Звенимира в точку: временами тосковала княжна по родительскому дому, да так, что хоть на луну вой. Не рвалась пуповина, не ослабевала связь с родительницей, но ведь не будешь же вечной маменькиной дочкой, этаким великовозрастным дитём!.. И Любима старалась привыкнуть, освоиться в новом доме, новом городе и новом положениив положении матери и супруги. Порой ей казалось, что у неё неплохо получается, а иногда хотелось свернуться калачикоми чтоб никто не трогал... А ещё лучшек матушке, уткнуться в плечо и ощутить ласковые и крепкие объятия. «Ну чисто дитё малоенюни распустила»,качал головой призрак Правды, и Любима сердилась на себя за эту детскость, за это вечное желание к матушке на ручки. Это самокопание подтачивало её уверенность в себе, и обычно живую и весёлую, как непоседливый солнечный зайчик, княжну порой внезапно подкашивали приступы угрюмости и замкнутости. Увидела б её родительница в таком настроениине узнала бы родную дочку.
Ну, раз уж сегодня такой день откровений... Мне временами до сих пор не верится даже в то, что ты меня любишь,улыбнулась она горьковато дрогнувшими губами.Уж не знаю, за что меня матушка любила... Я ведь только и делала, что огорчала её своими выходками. За что меня любить?.. Ничего хорошего во мне нет...