Испокон веков считалось, что безногие детикара для самых бесстыжих семей. Матери и отцы должны были носить их на спине, чтобы познать тяжесть вины. Астре воплощал совестьодно из сильнейших забытых чувств. Он не раз подтверждал это рассуждениями и поступками, но никогда не относился справедливо к самому себе.
Пока не проглотишь, не отстану, буркнула Сиина, достав из кармана фартука заведомо завёрнутый в тряпицу кусочек мяса на косточке.
Астре посмотрел на сестру. Не на её уродства, а куда-то внутрь. Отложил резак. Молча взял угощение. Стал жевать.
Я боюсь, что ты так умрёшь когда-нибудь от голода, вздохнула девушка.
У тебя много глупых страхов.
Я из них состою.
В этот момент из сеней донёсся шум. Астре метнул резкий взгляд на дверь.
Уж не Илан ли? заволновалась Сиина, откладывая шитьё, а сама подумала об Иремиле.
Дверь с силой дёрнули, но железный засов удержал её на месте. Следом послышался громкий стук. Астре схватил сестру за запястье. Она и сама уже поняла, что это не Илан. Страх выступил на спине холодным потом. Ни задержавшиеся на охоте ребята, ни прималь не имели привычки шуметь по ночам и будить детей. Они или тихонько барабанили в окно, где на подоконнике спал Астре, или отпирали замок своим ключом. В сенях был кто-то чужой.
Глава 2 Последняя загадка
Затмение разом накрывает всю Сетерру и оттого кажется всевидящим и вездесущим. Жители Соаху встречают его в разгар вечера, а угрюмые руссивцы глубокой ночью. В эту пору краснокожие чаинцы смотрят предрассветные сны, а великан Исах пробуждается и думает, чем занять очередные бестолковые сутки.
Первый вопрос о природе чёрного солнца я задал названной матери в четыре года. Тогда я спросил:
Ами, почему мне нельзя гулять?
Потому, что сегодня чернодень, ответила она устало и нехотя, как отвечала на все мои глупые вопросы, которые в детстве задавала сама. Злое солнце сожжёт тебя, Такалу, даже кости почернеют и обуглятся, а потом станут прахом.
Только меня? Почему? Почему?
Уже в ту пору я был дотошным ребёнком и не умолкал, пока не получал ответа.
Не только тебя. Всех нас, отмахнулась Ами, что-то стирая в корытце.
Я до сих пор помню запах её самодельного жёлтого мыла, душистого, как само лето. Им пахла моя одежда и кожа после купания, простыни и подушки. Всё вокруг дышало цветочным ароматом. Наверное, поэтому я представлял затмение круглым чёрным жуком, забравшимся в середину ромашки-солнца.
И тебя сожжёт, если пойдёшь? удивился я, осознав, что даже взрослым не всё бывает можно.
И меня.
А почему оно не сжигает наших кур? А сено? А дрова?
Потому, что только люди грешны, Такалу. Чёрное солнце карает нас за наши грехи.
Тогда слова Ами не впечатлили меня, я тут же позабыл о них и занялся игрой в кубики. Но после часто ловил себя на мысли, что есть другой, настоящий ответ: большое знание, скрытое от мира, подобно яркому камню в мутном болоте. Я будто всю жизнь искал этот камень ощупью, ныряя в тину неизвестности с зажмуренными глазами и затаённым дыханием.
(Материк Террай, государство Соаху, г. Падур 8-й трид 1019 г. от р. ч. с.)
Призрачными парусами белели в полутьме драпировки. Тонкая ткань раздувалась от ветра. Мерцали кисточки, украшенные стеклярусом и бисером. Дремали завёрнутые в плющ колонны террасы. Над головой колыхался дождь из соцветий глицинии. Лианы сплошь увивали сквозной потолок, но аромат цветов звучал не в полную силу. Они ждали солнца, тепла и пробуждения насекомых. Ждали терпеливо и безропотно, в отличие от распалённого юноши, вбежавшего под их сень. Он держал в руках лампу, где заканчивалось масло. Тёплый свет лизнул ступени, отразился в глянце мраморных плит, позолотил ветку лавра.
Да где он?! выпалил Нико, тяжело дыша. Куда ты его дел?
Куда дел! Куда дел! повторил попугай.
Его почти не было видно в тёмной листве винограда.
Старик на скамье у фонтана добродушно рассмеялся. Он выглядел поджарым и крепким, хотя прожил уже семьдесят лет. В столь почтенном возрасте у Такалама было три главных повода для похвальбы: он не растерял содержимое карманов памяти, сохранил в целости все зубы и воспитал прекрасного ученика. Только с Нико прималь делился тайнами, приоткрывая их одну за другой в форме умственных игр. На этот раз наследнику Соаху предстояло разгадать особенно сложную загадку.
Ищите, юноша, ищите, поддразнил Такалам, кутаясь в шерстяную накидку. Чичи уже выучил пару новых слов, так что всё не зря.
Чи! Чи! подтвердила птица, Где он, старрик? Куда запррррятал? Где? Где?
Да замолкни ты! раздражённо бросил Нико, смахнув с мокрого лба каштановые кудри.
Раннее утрохолодное утро. Такалам порядком озяб, чего не скажешь об ученике. Нико искал тайник с ночи и всё ещё был неутомим. Весь онмолодость и сила. Ясные глаза, вобравшие нежную зелень миндаля, смотрели зорко и внимательно. Ноги могли пройти тысячи и тысячи шагов. Такалам пообещал ученику нечто особенное, и увлечённый игрой, Нико не присел отдохнуть ни на минуту.
Где? Где? Где?
Он пнул цветочный горшок и, сжав кулаки, наблюдал, как тот катится по каменным плитам, оставляя земляной след.
Чи! Чи! Куда дел!
Кто знает, пожал плечами Такалам, закуривая трубку. Твоя огненная сторона тебе не поможет. Пускай жар в ноги, чтобы шли быстрее, пускай жар в сердце, чтобы распалить желание, но не в голову. Только не в голову. Горячая головадурной знак.
Нико зыркнул на учителя, подошёл к стоявшей в углу мраморной чаше для полива и погрузился в неё до плеч. Через минуту он вынырнул, кашляя и отплёвываясь, взъерошил мокрые кудри, разметав каскады брызг во все стороны.
Действенно, хмыкнул Такалам, внутренне ёжась от представления затёкшей за ворот ледяной воды.
Нико снял промокшую рубаху и вытер ей шею.
Хорошо, тогда дай мне ещё одну подсказку.
Ты исчерпал подсказки. Признай, что не готов.
Сожги тебя затмение! выпалил Нико, швыряя рубаху на пол. Просто сиди и смотри, как я его найду!
Чи! Чи! Старррик. Чиу! Чиу! Фьють-фьють, чирррррк, заволновалась птица, раскачиваясь из стороны в сторону.
Такалам рассмеялся про себя. Ему показалось, попугай передразнивает самоуверенного мальчишку. Но улыбку пришлось сдержать: ученик вспыльчив и скор на обиды.
Нико достал из-за пояса кусочки шёлка. Опустился на колени возле лампы, разложил лоскутки в правильном порядке и стал всматриваться. Зоркий взгляд скользил от одного рисунка к другому. Слово за словом Нико перечитывал загадки, пытаясь найти упущенный намёк, неверную трактовку или фразу-ловушку.
Такалам с интересом наблюдал, считая в уме сначала до двадцати, а после до сотни. Терпение Нико таяло, как жарким утром растворяется в лучах солнца туман. Прималь хотел угадать, когда ученик снова попросит помощи. Старик задержал дыхание и закрыл глаза. В мерном плеске воды слабой пульсацией проступал ритм. Внутренний слух прималя уловил сердцебиение ученика. Все ещё неспокойное, оно продолжало ускоряться.
На исходе третьей минуты лицо юноши почернело.
«Сейчас», подумал Такалам, оборвав счёт на ста семидесяти пяти.
Что ты ухмыляешься? взъелся Нико, Нравится смотреть, как я мучаюсь? Давно пора дать мне подсказку!
И зачем же? Если устал, займись чем-то другим. Сходи и примерь свадебный наряд, к примеру. Госпожа просила тебя об этом ещё вчера. Или позови на прогулку свою невесту. Я слышал, ты уже неделю её не навещал.
Нашёл время соль на рану сыпать!
Женитьбане такая уж плохая штука, пожал плечами прималь.
Тогда чего же ты сам не женился?
Старик вздохнул, сцепил пальцы в замок и отправил задумчивый взгляд на кисею предрассветной дымки, замершей над поверхностью канала, чьи безмятежные воды ещё спали.
Чи! Чи! напомнил о себе попугай.
Он сорвался с ветки, как лист, и через мгновение оказался на плече прималя.
Ха! Вот и не отвечай!
Чем тебе не угодила Вария? Я хотел бы промолчать, но любопытство гложет меня.
Скажу в обмен на подсказку, отозвался Нико, надевая всё ещё влажную рубаху.
Старик сдержанно кивнул.
Ну, хорошо. Ответ к последнему кроется в первом.
Миндальные глаза юноши расширились. Он снова вытряхнул из кармана записки и отыскал ту, с которой начались поиски.
Это язык торговцевэттра, сказал Нико, пристально глядя на квадрат с темневшей в центре фигурой затмения и тремя надписями по краям. Ты учил меня, что на их наречии многие слова обозначают цифры. Лёгкая загадка. Ты всегда начинаешь с лёгких, чтобы раззадорить меня. Тут всего три надписи: справа, слева и внизу. Я подумал, что если сопоставить их со сторонами света, то и переводить нужно с востока на запад, потому что таков путь солнца.
Ты видишь только верхний слой, покачал головой Такалам. А заглянув поглубже, отыскал бы ответ ещё до вчерашнего ужина.
Нико процедил сквозь зубы ругательство, уселся на ступени лестницы, ведущей в сад, и стал сверлить записку взглядом. Он часто моргал и щурился, смотрел через шёлк на свет, даже хотел окунуть его в стоящую рядом чашу с дождевой водой, но вовремя одумался.
Если не цифры, то что? Что я упустил?
Нико взъерошил волосы, потом снова уставился на рисунок.
Треть треть Одни тройки, а что в них толку-то? И ни одного тайного слова!
Трррреть! Чиу-у-у! подтвердил попугай, расхаживая по плечу Такалама.
Лицо старика оставалось непроницаемым.
Погоди-ка. Третий день. Это же день затмения. Глаза юноши лихорадочно заблестели. Точно! Два обычных дня и чернодень! Свет и тьма! Вот что ты имел в виду!
Едва крючок поддел нужную мысль, догадки принялись наматываться одна на другую стремительно, словно нить на катушку в руках умелой швеи. Юноша наконец догадался, в чём связь первой и последней записки, приведшей его на террасу, мощёную двуцветными плитами. Белые прямоугольники здесь чередовались с угольно-чёрными квадратами, и если сопоставить те и другие, выходило как раз две трети белого и треть чёрного.
Пару мгновений Нико сравнивал рисунок с реальностью. Потом бросился к фонтану и быстро обнаружил расшатавшуюся плитку у основания той самой скамьи, где сидел, спрятав ладони в рукава, Такалам. Увидев содержимое тайника, юноша просиял. Лицо озарилось восхищением и восторгом, щёки запылали румянцем. Он выглядел так бодро, будто не скитался без сна целую ночь.
Прежде чем ты будешь читать, ответь на мой вопрос, попросил прималь.
Какой? Нико крутил в ладонях плотный свиток из тонко выделанной кожи.
О твоей невесте. Ты так горяч ко всему, так чем же она заслужила твой холод?
Своей глупостью. Она пустая, как выеденная осой виноградина.
Женщине не обязательно быть умной, снисходительно сказал Такалам. Она всего лишь следует за мужчиной. Достаточно и того, что у тебя будут красивые дети.
Как же, огрызнулся Нико. Красивые и безмозглые. Вот увидишь, им и половины моего ума не достанется, если я разделю ложе с такой Он запнулся, не решаясь продолжать. Ты, видно, плохо знаешь мои вкусы, старик. Я предпочту пустой золотой шкатулке простую деревянную, если у неё внутри занятный ребус.
Так ли это? удивился Такалам. Ты хочешь сказать, что сможешь полюбить девушку только за ум? Даже если она уродлива?
А что, у тебя где-то есть страшная внучка? недоверчиво нахмурился Нико. Если умом она похожа на тебя, я не против свести с ней знакомство.
Прималь рассмеялся.
И ведь ты не врёшь! Колеблешься, но не врёшь!
Правда, есть? в свою очередь удивился Нико.
Нет, грустно улыбнулся старик. У меня нет ни жены, ни детей, ни внуков. Мне нечего тебе предложить. Теперь иди к себе. Умойся, поешь и поспи. Эту вещь нужно читать на свежую голову.
Ты же знаешь, я не усну от любопытства, отмахнулся Нико. Не переживай, я перечитаю сотню раз, если не пойму. И даже не надейся, что я буду просить у тебя помощи!
Вот и славно, кивнул прималь, похлопав ученика по плечу. Ты хорошо потрудился. Я очень тобой доволен и хочу крепко обнять.
Это ещё зачем? Обойдусь.
Нико сбежал по ступеням террасы, и вскоре его стройный силуэт скрылся за пышными кустами хризантем и пионов. Прималь тяжело вздохнул.
Я сделал всё, что мог, сказал он тихо. Теперь выбор за тобой.
Он поднялся со скамьи и ещё некоторое время смотрел на мощёную дорожку, по которой ушёл Нико. Затем плотнее запахнул накидку и отправился домой.
Светало. Вдалеке, за арками, увитыми лианой камписа, виднелся лимонный сад. Прималь легко нашёл бы его и с закрытыми глазамипо аромату листьев. Чуть восточнее, на берегу крошечного, заросшего кувшинками озера, стоял дом Такалама с зелёной крышей. Под ногами знакомо скрипели половицы. Ладонь скользила по гладкому дереву перил. Под навесом фонарики, выдутые из цветного стеклаподарок далёкого Намула. Свечи внутри оплавились, прогорели. Надо бы снять поддоны, очистить от воска и насадить на тонкие стержни новые жёлтые столбики с фитилями. Но теперь уже поздно. Да и ненужно. Старик отёр подошвы сандалий о коврик у порога и вошёл. Не раздвигая штор, лёг на кушетку в полутёмной комнате.
За окнами алел рассвет. Заливались трелями птицы. Кружили над озером табуны мошкары. В светлеющем небе выписывали ломаные линии стрекозы. Бриз приносил с моря запах водорослей, ила и соли. Где-то далеко бились волны о скалы. Бились и утихали, как сердце Такалама.
На сотом ударе наступила тишина. Глубокая и вязкая, она обняла старого прималя, забрав звуки, запахи и чувства. Плотный покой опустился мягко, словно шёлковый платок, и наступил конец.
В это время Нико сидел в комнате и переводил дух после бега. Смерть учителя прошла в стороне от его предчувствий. Он родился обычным, здоровым ребёнком и не обладал ни изъянами, ни дарами чёрного солнца.
Наскоро обтеревшись полотенцем, смоченным в лавандовой воде, и сменив одежду, юноша уселся за треногий стол и пододвинул поднос, полный ароматных персиков, обсыпанных кунжутом хлебцев и сластей. Но есть он не стал и довольствовался виноградным соком, приобрётшим игривую, щекочущую кислинку. Слишком ценный предмет находился в руках, и Нико боялся случайно запачкать его крошками или фруктовыми пятнами.
Солнце уже поднялось, и окна, выходившие на восток, напоминали два золочёных щита: блестящие занавеси в лучах сияли жидким золотом. Нико раздвинул их. Озарилась бликами большая медная люстра, полыхнуло зеркало у кровати. На кипенно-белых стенах заиграли красками яркие ковры.
Юноша замер в предвкушении, на минуту закрыв глаза и припомнив, сколько сил ушло на охоту за свитком. Потом развернул его и стал читать.
«Жители крупных материков, холодных, жарких или сырых, скитальцы-кочевники, полудикие общины крошечных островов, не обозначенных на картевсе мы едины верой в чёрное солнце. И каждая народность, согласно обычаям и нравам, именует его по-своему. Кто кругом смерти, кто небесным пауком, кто огненным глазом. Однако, дети, рождённые в часы затмения, повсюду называются одинаково. На всех языках это люди с Целью. Но что у них за Цель? И почему я был рождён с таким бременем?
Совесть, правдолюбие, страхесть названия особенностей, но не самой причины. Я понял это, когда был в твоём возрасте, и с тех пор шаг за шагом приближался к разгадке. Мне хотелось понять, как появилось чёрное солнце, и почему порченых людей боятся испокон веков, хотя они никогда и никому ещё не причинили вреда.
Великое чудо, что здесь, в Соаху, к нам относятся не слишком предвзято. Ещё большее чудо, что отец твой принял моё проклятье, как дар, и использовал его, дабы разоблачать ложь советников и клеветников. Я был счастлив служить ему, оттого, в особенности, что он позволил мне воспитать тебя.
Недавно ты спросил, почему я так люблю детей. Этих «крикливых созданий с глупым взглядом, сопливым носом и вечной грязью у рта». Я промолчал, ибо всякому ответу своё время. Теперь я отвечу, взяв за пример опыты северного садовника, однажды приютившего меня.
Зачем ты это делаешь? спросил я, увидев, как он срезает верхушки молодых яблонь, похожих на прутики, и приматывает к ним новые веточки, прежде расщепив и вставив их друг в друга.
Это дикушка, ответил мне старик. Плоды у неё мелкие, а горечь от них такая, что того гляди язык себе выкрутишь. Зато здесь хорошие корни, он похлопал по земле рядом со стволиком. Крепкие корни. Холода и засуха им не страшны. А вот это, Он указал на деревце в кадке, от которого отделял веточки для примотки, я раздобыл на южной окраине материка. У нас такие не растут. Яблоки сочные, сладкие. С твой кулак будут. Да только земля у нас мёрзлая, а они к теплу привыкшие. Вот, чтобы не погибли, я и прививаю их на дикушки. Когда древесина срастётся, сила корней поднимется по стволу, и почки в рост пойдут. Корни-то северные, а плоды южные будут.